Мертвецы замерли. По их ссутулившимся плечам стекал туман.

Джек наиграл короткую, простенькую мелодию – ту, что насвистывал утром. Ту, что чуть слышно звучала в ушах Марка с первой их встречи или еще раньше, намного раньше.

Сержант Джеремайя нерешительно двинулся по кругу, не убирая руки с правого плеча Тосса. Болотный огонек спустился совсем близко к его голове, повис, едва не касаясь волос. Тосс потянулся за Джеремайей, а за Тоссом двинулся туман. На левом плече рядового лежала другая рука, и вот все они выступили из тумана, змейкой, цепочкой, и над каждым мерцал зеленый огонь. Р-раз! – сотни ног опустились в траву, как на Экбе, как на Риньете, как еще на десятке периферийных планет. Казалось, гул от удара должен поглотить незатейливую мелодию дудочки, однако дудочка не сдавалась. Р-раз-два! – туманные плети сплетаются в паучью сетку. Сетка ловит и ловит непокорного мотылька, а тот взлетает все выше, до самых маленьких и колючих звезд. Раз-два-три-четыре, и так до восьмого такта, но тише, но неуверенней. Будто сама трава опутала ноги танцоров, не давая им сорваться в быстрый трехтактный ритм.

Захлебываясь, верещала дудочка. Глаза музыканта ярко горели в темноте.

Не переставая наигрывать мелодию, он щелкнул каблуками и прошелся по траве простой «тройкой». Цепочка мертвецов дернулась, словно раздавленная гусеница, – и порвалась. Рюноскэ отбросил дудку и выхлопал в ладоши такт. Марк почувствовал, как его затягивает в танец; он поспешил отступить подальше, едва не выронив лампу. Вовремя подхватив светильник и подняв над головой, Марк завороженно глядел, как покойники выстраиваются в сеты – по четыре в каждом, по два сета рядом – и начинают повторять за Джеком его движения. Вначале мертвецы выступали медленно, тяжело отрывая ноги от земли, не попадая в такт, будто ученики на первом уроке. Раз-два-три-и, дум да да да… – бил в ладони Джек. Потом вдруг – оторвались от земли, притопнули по земле правой ногой и разом вошли в ритм. Земля загудела. Дум-да-да-да, дум-да-да-да, отбивал Марк носком ботинка, глядя, как мертвые, словно ожив, высоко выкидывают колени, убыстряя и убыстряя шаг, становясь все легче, думдада-да! И ничего не слышно, кроме треска каблуков, никаких звуков, кроме древней детской песенки, поглотившей мир.

Совсем близко застучал барабан, дробя и без того мелкую чечетку, превращая танец во что-то бешеное, неподвластное уже ни живым, ни мертвым… И не было больше сил сопротивляться, и Марк бросился в этот степ, как бросался когда-то со скал Баррена в Гэлоуэйскую бухту. И танец подхватил его, окатил ледяной волной в мелких воздушных пузырьках, ослепил и шваркнул о камни, и снова, и снова, пока звучит прибой, пока бьется в ушах пульс и кровь гудит в такт бешеному ритму… Марк дернулся, швыряя впереди себя все, все блоки, то, чему его учили, и то, что он знал и без всякого обучения. Волна расхохоталась в ответ. Бурля и ликуя, вода снова подхватила его и ударила лицом о камень. Из разбитого лба потекла кровь, окрасив зернистый бок мегалита. Так вот для чего я ему был нужен, успел подумать Марк, ну как же, человеческая жертва открывает врата, – и тут музыка, наконец, смолкла.

– Почему я ничего не вижу?

– Ты уронил лампу. Не дело ронять лампу.

Пальцы нащупали круглый бок тыквы. Вспыхнул оранжевый огонек.

– Все равно ничего не видно.

– Это потому, что ты еще жив.

Голос принадлежал Джеку, но слова звучали странно, шаркающе и одновременно напевно. Старый гэльский язык эхом отдавался…

– …в холме.

– Что?

– Мы в холме.

Видеть мешали клочки серой паутины, липнущие к ресницам.

– Ты здесь, Джек?

– Я здесь, Марк. Пока еще здесь. Но мне надо бы идти. Мои люди ждут.

– Твои люди…

– Мертвые к мертвым, живые к живым, Марк. Я ведь тебя предупреждал.

Очень сложно было поднять руку. И все же Марк поднял руку и смахнул с глаз паутину. Засерело.

Это был клочок берега, усыпанный мелкой галькой. Где-то вдалеке на пляж набегали небольшие волночки. Марк оглянулся. Бесконечная равнина под волглым одеялом тумана представилась ему. Редкие, поросшие вереском холмы, кривые истлевшие деревца. Рядом шурхнула галька.

Он был похож и не похож на Джека Рюноскэ. Длинный, костляво-тощий, с крупными и жесткими чертами лица. Сложно было представить его выпрашивающим кружку пива у односельчан. Сложно, но всякое случается, подумал Марк, глядя на багрово-синюю полосу, пересекающую горло Джека у самого подбородка. След от веревки. Или ремня.

– Мне надо идти, Марк, – настойчиво повторил тот, кто звался Джеком.

Невдалеке над болотом роился сонм огоньков. Тихо и безнадежно напевала вдалеке камышовая дудочка – или это просто ветер пробирался сквозь вересковые поля.

– Что это такое, Джек? Что это за место?

– Когда-то здесь жили… нет, не люди, но они были похожи на людей. Очень давно. Затем умерли.

– Фэйри?

– Их называли и так.

– Что их убило?

– Я не знаю, Марк. Знаю только, что здесь очень много болотных огоньков. Иногда они шепчут имена.

– Ты думаешь, Плясуны?.. Плясуны убили тех, кто жил в холмах до нас, а теперь решили вернуться за новой добычей?

Неужели в том давнем споре отец был прав?!

– Я не знаю, – нетерпеливо повторил человек. – Мне пора.

Он развернулся и, длинный и тощий, размашисто зашагал к нетерпеливо приплясывающим огонькам.

Марк секунду-другую смотрел ему вслед, а затем подхватился и кинулся вдогонку. Галька зашелестела, расступаясь под ногами. Уходящий обернулся.

Марк поравнялся с Джеком и сунул ему в руки лампу.

Тот покачал головой.

– Не стоит, Марк. Ты останешься совсем без света. Здесь нельзя оставаться без света.

Марк усмехнулся.

– Уж как-нибудь.

Он упрямо впихнул оранжево светящуюся тыкву в руки Джеку. Джек прижал светильник к груди. Огонек вспыхнул чуть ярче.

– Почему?..

– Ты же сам говорил – очень страшно одному в темноте. Тебе она нужнее. А я выберусь и так. Мне кажется, я знаю эти края.

Джек медленно усмехнулся.

– Ты очень самонадеян, Марк. Но мне это даже нравится.

– Прощайте, Джек.

Усмешка уходящего сделалась шире.

– До скорого свиданьица, инквизитор.

Марк еще некоторое время смотрел, как колонна зелено светящихся огоньков, спотыкаясь и семеня, исчезает в тумане. Во главе процессии ровно горел оранжевый теплый огонь.

Когда прореха в серой мгле сомкнулась, Марк вздохнул и развернулся к тому, что могло бы быть северо-востоком. В спину ему дышало море, в лицо тянуло запахом болота, а слабый ветерок поддувал с юга – где, как казалось Марку, должны лежать скалы Мохера и старая могила О’Коннора.

– Бежит, петляя, меж болот, дорожка третья, как змея. Она в Эльфландию ведет, где скоро будем ты да я [2], – угрюмо пробормотал Салливан и зашагал прочь от моря по едва различимой тропе.

Местность то повышалась, то понижалась, но так и оставалась болотистой. Марк не помнил тут подобных трясин. Пару раз он уже оступился. Непромокаемые вроде бы ботинки промокли, в них хлюпала вода. Тишина не нарушалась ничем и сделалась такой пронзительной, что в ней стали чудиться звуки. Хриплое воронье карканье. Раскатистый смех. Треск сучка. Но особенно доставали огоньки. Они вспыхивали то тут, то там по обе стороны тропинки, они подмигивали, они шептали. Сойди с тропы, Марк, говорили они. Ты идешь не туда. Следуй за нами, мы покажем тебе дорогу. Марк отмахивался от огоньков, пока один, особенно назойливый, не вылетел на тропу и не кинулся ему под ноги. Марк споткнулся, остановился и выругался.

Пейзаж изменился. Туман рассеялся, и впереди проступил лес, будто начерченный простым карандашом на бумаге; тени не везде лежали правильно. У подножия стволов клубилась такая мгла, что Марк сильно пожалел об отданной лампе. Бурелом топорщился паучьими лапами, щетиной убитого вепря темнели елки. Идти в этот лес Марку совсем не хотелось, тем более что от деревьев ощутимо несло гарью. Давним пожаром. Бедой. И еще там, вдалеке, за частоколом стволов тихо и жалобно играла дудочка.