Был момент, когда Незабудка попыталась отговорить его от этого плана — сразу после того, как увидела дитя, вышедшее из ее чрева. Чтобы утешить ее, он отыскал в одной из Семи Книг нужную фразу и прочел вслух:
«Почто же ты сотворила чудо? Породит дитя твое войну за Агнца, и Агнец поможет ему одолеть их, ибо есть он Владыка из Владык, Царь из Царей, и те, что с ним, призваны, и избраны, и верны. Таково счастье твое, такое призвана ты узреть, и пойдет ли оно тяжко или легко, дулжно тебе уверенно все снести».
ДОЛЖНО ТЕБЕ УВЕРЕННО ВСЕ СНЕСТИ…
Но почему-то он не думал, что Незабудка нашла в этих строках такое же утешение, какое нашел он.
И теперь, скорчившись среди обрушенных стен города, он следил за желтыми щитами музыкантов, поисковые партии которых пробирались через развалины, по ландшафту, словно явившемуся из ночного кошмара, обшаривали провалы в глубокой тени. От них то и дело отделялись небольшие отряды, проникали в туннели под сектором популяров. Наконец, когда враг оказался в опасной близости, Силач решил, что наступил по драматичности подходящий момент, — и тогда он вскочил и бросился удирать от музыкантов, держа ребенка под мышкой так, чтобы они его сразу же заметили.
Позади раздались крики.
Луч звукового ружья ударил в мраморную глыбу величиной с дом, которая лежала справа от него, градусов на сорок пять от направления, в котором он бежал. Мрамор разлетелся тысячами светлячков, жизнь которых длилась лишь мгновение, — и исчез.
Второй выстрел. Намного ближе. Честно говоря, слишком близко. Он остановился и положил ребенка на старый диван, которому винипластовая обивка не позволила сгнить до конца, а потом повернул в сторону и помчался так, как не бегал еще никогда в жизни.
Музыканты стреляли ему вслед.
Но вскоре погоня прекратилась. Они нашли младенца, и это их удовлетворило — хотя бы на время. Он не знал, придут ли они потом на землю общины популяров с репрессиями, или же просто усилят охрану собственных домов. Единственное, о чем он мог думать сейчас, нырнув в зев пещеры и наблюдая, как музыканты уносят его ребенка, которого считают своим, было будущее, славное будущее. Он наделен божественной силой. Его сын — пророк. Кем же еще может он быть, если не пророком? Чем иначе объяснить рождение безукоризненно нормального ребенка от родителей-популяров? Воплотившимся в реальность статистическим законом, который так запутали и затемнили математики? Нет, это неверное направление мысли. Он молился, чтобы боги послали ему силу одолеть греховные думы. Он молился, чтобы они послали ему силы дожить до времени, когда придет революция, и осуществить ее в нужный день.
И еще он молился, чтобы боги послали ему терпение на ближайшие семнадцать лет.
Глава 8
Они вернулись в жилище Силача и сели ужинать, обмениваясь обычными, ничего не значащими фразами с женщинами и друг с другом. Главным блюдом на столе были небольшие сочные куски жареного мяса, вкусом не похожего ни на что, к чему привык Гил в городе, — более пряное и изысканное, что ли. О революции говорили очень мало, только вскользь. Можно было подумать, что они вообще никогда не помышляли о решительных политических действиях.
Но этот безмятежный час был прерван еще до того, как они добрались до последнего блюда — твердого бездрожжевого хлеба с каким-то особенно вкусным маслом. Как выпущенное в упор пушечное ядро, ударили в коридоре за дверью тревожные крики, и ужин был немедленно забыт.
Силач мгновенно вскочил на ноги, снова поразив Гила гибкостью, которая таилась в этом огромном теле, кинулся к двери и открыл ее, подталкивая руками, словно не мог вынести ожидания даже в течение того недолгого времени, пока механизм задвинет ее в стену. В проем просунулась голова в коросте и шрамах, совершенно отвратительная; губы возбужденно шевелились, хотя как будто ни слова с них не слетало. Наконец хозяин головы сумел взять себя в руки.
— Прорыв! — выкрикнул он истерическим тоном. — Коридор «Ф»! Совсем недавно. Минуты четыре, может, пять или шесть.
— Оставайся здесь! — приказал Силач сыну.
— А что такое? Что там случилось?
— Не важно. Слишком опасно.
Но в Гиле такой не содержащий информации ответ только распалил любопытство.
— Я не женщина! — заявил он.
— Ты не должен пострадать! — возразил Силач. — Ты для нас слишком большая ценность.
В последнем утверждении не содержалось никаких сантиментов; высказано оно было холодно, резко, с деловой бесчувственностью — так бизнесмен говорил бы о своем имуществе. Точно таким же тоном Силач мог рассуждать о ценном рабочем животном или какой-то машине, которую теперь не сыскать. «А ведь именно это я для них и есть, — подумал Гил, — машина, орудие, ценное обученное животное, на котором зиждутся все мечты популяров, от которого зависит бессмертие Силача».
— Я сумею за себя постоять, — сказал Гил.
— А Зловредного ты уже забыл?
— Помню, — ответил Гил. — Но в той драке я победил.
— Только он тебя здорово изжевал.
— Но я победил!
Силач вздохнул. На споры времени не было. Гил это видел, хоть и не мог понять, чем вызвана такая суматоха.
Они вылетели из жилья и помчались бегом, три раза сворачивали в другие коридоры, пока наконец не добрались до места, где коридор «Ф» был перегорожен стальной сеткой, плотно пришитой к стенам железными скобами. И только добежав до сетки, они заметили, что вместе с ними примчалась Тиша. Она резко остановилась, длинные волосы взметнулись вокруг головы.
— Я не намерена сидеть и дожидаться, пока ты вернешься с новыми ранами! — заявила она.
— Тебе тут не место! — прорычал Силач. Глаза его метались — то к сетке, то к девушке, то снова к сетке.
— Он прав, Тиша, — сказал Гил.
— Ну перестань! — произнесла ласково девушка. — Мы что, драться сейчас начнем, чтобы выяснить, место мне тут или не место?
Юноша ухмыльнулся:
— Ну уж нет!
Он отлично помнил ее на арене, когда она избавлялась от звуковых чудищ, что называется, одной левой.
Силач пожал плечами. Другие мутанты поглядывали на девушку с любопытством, ведь они в первый раз видели, как музыкант собирается драться за них, а не против. Гил, в конце концов, не настоящий музыкант.
— Что тут случилось? — спросил Гил у Силача.
— Крысы, — коротко ответил тот.
— Крысы?!
Холод закипел вокруг него, как пар над сухим льдом.
— Они плодятся на самых нижних уровнях, в коридорах, которых не найдешь ни на каких картах. До войны и музыкантов здесь жили миллионы и миллионы людей, а мы занимаем лишь крохотную часть туннелей, пригодных для использования. Кроме того, многие мили туннелей обвалились и полностью или частично затоплены водой, так что соваться туда нежелательно, даже если бы мы захотели их использовать. Крысы там бегают беспрепятственно. Сколько их, мы не знаем, но представить себе можно и тысячи, и тысячи тысяч. Изредка — да нет, скорее регулярно — небольшие стаи прорываются в наш сектор.
— Зачем?
— За пищей, — пожал плечами Силач. — Там, внизу, не так уж много еды. Другие мутировавшие животные — вот и все. Но здесь, наверху, есть мы.
— А от чего мутировали животные?
— Радиация, оставшаяся с войны, а может, излучения музыкантов, или и то и другое, вместе взятое, подействовало на лягушек, ящериц, кошек, собак, змей, всяких насекомых, а особенно на червяков.
— Идут! — крикнул похожий на циклопа популяр.
Гил глянул через тонкую, но прочную стальную сетку. По другую ее сторону горели тысячи красных огоньков, вблизи эти искры превращались в глаза, а за ними просматривались пушистые серые тела, которые шуршали по полу и лезли друг через друга в первые ряды. Жуткая армия, более устрашающая, чем человек с самым страшным оружием!
— Держи!
Силач протянул Гилу маленький, с кисть руки размером, арбалет, заряжающийся обоймами стальных иголок, напоминающими пулеметные ленты.
