Увы, но, вытерпев все неудобства этого лечения, Леон, к своему ужасу, потерял за следующую неделю еще несколько сантиметров. Профессор Дубельву был так раздосадован, что не смог сдержать гнева.

— Вы что, нарочно? Вы из тех пациентов, которых хлебом не корми, дай только посрамить врача? В таком случае скажите честно: доктор, я не хочу выздоравливать! И не будем терять времени зря.

— Но, доктор…

— Вы и только вы в ответе за то, что с вами происходит. Если вы захотите вылечиться — я вас вылечу. Если ничего не получится — это будет по вашей вине.

— Он не виноват, — кинулась Соланж на помощь мужу, — он в точности выполнял все ваши предписания, так терпеливо и мужественно, что им можно только восхищаться. Вы ученый — вам и карты в руки: верните мне мужчину, за которого я выходила замуж. Он не был великаном, но это был мой мужчина. Нарастите ему ноги, руки, действуйте — это приказ.

Дубельву, сильный со слабыми, а с сильными слабый и вдобавок робевший перед этой бой-бабой, отменил корсет, растяжку и четвертование и обещал попробовать другие методы. Отныне он больше не обращался к Леону напрямую — он говорил о Леоне с Соланж в его присутствии.

— Я прошу вас — никому ни слова. Если это дело получит огласку, ваш муж рискует стать жертвой толпы шарлатанов. Дайте мне время подумать, это случай беспрецедентный в анналах медицины.

В курсе дела была теперь вся семья. Мать Соланж, высокая, холодноватая и неизменно безупречная блондинка, высказалась весьма резко:

— Нельзя выходить за мужчину ниже себя ростом: во-первых, это не к добру, во-вторых, унизительно для женщины. Кто сказал, что Леон тебя не обманул, что он не прибавил себе росту искусственно? Ты ведь не видела его без одежды до брачной ночи!

Задетая в лучших чувствах, Соланж защищалась, приводя в пример великих людей маленького роста — Юлия Цезаря, Наполеона.

Все эти отвлеченные споры закончились сами собой, когда загадочная убыль прекратилась так же внезапно, как и началась. За месяц Леон потерял 39 сантиметров, и теперь его голова находилась на уровне груди Соланж — точнехонько по центру ее декольте. Его принимали за ее младшего брата или, хуже того, за сына. Но это не сказалось на ее любви к нему, скорее даже наоборот. Отныне она звала его не иначе как «мужичком»: подчеркивала мужественность, не скрывая уменьшения в размерах. Когда, к примеру, они танцевали рок, она отрывала его от пола, поднимала, шепча на ушко нежные глупости, подбрасывала к звездам. Леон в экстазе отдавался ее ритму, зажмурившись и едва не теряя сознание.

Сохранив прежние рефлексы, он плохо ориентировался, ходил то слишком быстро, то слишком медленно, натыкался на мебель, оступался на лестнице. Потеряв в росте, он тем не менее оставался мужчиной, о чем супруга напоминала ему еженощно. Если Леон пытался манкировать супружеским долгом, ссылаясь на мигрень или несварение желудка, огромная Соланж настигала его, ловила своими длинными руками, где бы он ни укрылся, извлекала из-под раковины или из-за дивана, силой водворяла в постель и, раздев с ног до головы, водружала на себя. Ничего удивительного, что через несколько месяцев она снова понесла. Несмотря на пережитые испытания, супруги обрадовались.

Леон стал знаменитостью, по крайней мере, среди своих пациентов. Оглохшие, охрипшие, косноязычные и страдающие ангиной спешили к нему со всех концов Франции и даже из-за границы, чтобы показать ноздри, голосовые связки и барабанные перепонки. Летный состав ведущих авиакомпаний мира регулярно консультировался у него по проблемам слуха. Говорили, что он обладает чуть ли не сверхъестественным даром исцеления. Рассказывали о пациентах, за один сеанс избавившихся от самых трудноизлечимых недугов. Сам факт, что он стал меньше — уварился, как соус, — подкреплял веру в его таланты, и некоторые, сделав вывод, что он способен менять свой рост, как ему заблагорассудится, считали его колдуном и называли «злокозненным гномом».

Леон регулярно посещал профессора Дубельву, который, продолжая давить своим беспощадным оптимизмом, предписал всестороннее обследование.

— Вы должны помогать мне, дружище, болезнь лечат вдвоем. Если у нас с вами ничего не получится — значит, вы сами не хотели. Вольно вашей супруге не соглашаться…

Профессор обращался с ним не как с равным — это с коллегой-то! — а как с дурачком, который чем меньше знает, тем лучше. Когда Леон заговаривал о хромосомах, гормонах, генетическом коде, он резко его одергивал. Никакого панибратства между врачом и больным не допускалось. Каждый должен знать свое место!

При всей своей самоуверенности Дубельву зашел в тупик. Он тайно советовался с титулованными коллегами (не раскрывая личности своего пациента), и те лишь бессильно разводили руками. Что было причиной болезни, почему уменьшение внезапно прекратилось — они не понимали, выражали желание осмотреть больного, но Дубельву отказывал наотрез. Леон должен был остаться его эксклюзивной собственностью.

На всякий случай он прописал гормоны роста; от ежедневных уколов Леон поправился на пять кило, но прибавил всего лишь два миллиметра — все равно что ничего. Итак, он был обречен, в силу необъяснимого феномена, на рост метр тридцать сантиметров. Высоченные каблуки ортопедических ботинок не скрадывали, а лишь подчеркивали его несуразность. Он сдался: стал одеваться и обуваться сообразно своему росту. Как-никак на этом уровне существовали, кроме него, еще тысячи людей — дети, подростки, карлики, — было с кем поговорить и подружиться.

Потеряв в росте, Леон обнаружил, что сына Батиста, которому уже исполнилось полтора года, ему стало слишком тяжело носить. Он выбивался из сил, когда нес его от колыбели до кухни или просто брал на руки из коляски. Ни разу, однако, он не уронил ребенка и скорее бы надорвался, чем выпустил свою ношу.

Что еще сказать? В своем положении Леон был почти счастлив. В конце концов, за исключением такой мелочи, как рост, он полностью сохранил свою физическую форму и умственные способности. Он по-прежнему был мужем восхитительной женщины, неизменно к нему привязанной, и все ему завидовали; наконец, он был отцом и ожидал прибавления семейства. Пусть в «усеченном» виде, он оставался опытным и компетентным врачом и просто начитанным, интересным человеком. Достаточно было привыкнуть к новому формату и не обращать внимания на смешки прохожих.

На улице Соланж теперь крепко держала его за руку. Как ни странно выглядела со стороны их чета, жена любила его так же, как в первый день, и видела в загадочном уменьшении что-то вроде тяжелого бронхита или вирусного гриппа, который рано или поздно пройдет. Она, со своей стороны, предприняла кое-какие медицинские исследования по этой неизученной патологии и втайне от Леона сообщила результаты профессору Дубельву. Соланж всегда готова была защищать своего ненаглядного мужа, тем более теперь, когда с ним случилось несчастье. Насмешливых взглядов она не боялась и умела поставить на место каждого, кто позволял себе малейшее замечание в ее адрес. Она гордо носила перед собой огромный живот, точно нос корабля, и не упускала случая дать знать всем и каждому, что Леон устраивает ее по всем статьям. Предназначение свое эта женщина видела в деторождении, ее необъятное тело всасывало силы мужа и, словно отлаженный завод, перерабатывало их в больших, здоровых, голосистых младенцев.

В положенный срок она родила второго ребенка, девочку, которую назвали Бетти. Соланж признавала только имена на «б», она обожала эту букву, с которой начинаются Бог, благодать и блаженство. Леон же был во всем согласен с женой. Роды прошли без осложнений, как и в первый раз, иначе и быть не могло: роженица, казалось, была создана, чтобы произвести на свет целую ораву ребятишек. Бетти родилась крупной, в мать, с большими голубыми глазами, веснушками на вздернутом носике, крепкими ручками и ножками в пухлых складочках и зверским аппетитом. Она весила при рождении пять кило — шестая часть веса папаши — и была на полголовы выше всех младенцев в родильном отделении, где новорожденной крепышкой восхищался весь персонал. Редко случалось видеть такого здоровенного младенца, да и голос ее перекрывал крик всех остальных грудничков.