У меня перехватило дыхание, легкие точно свело параличом, а по спине побежали мурашки.

— Что… что ты имеешь в виду?

— Сегодня к нему домой вызвали полицию. Его жену нашли в спальне в луже крови.

Свет померк у меня перед глазами и земля ушла из-под ног.

— Одно из самых страшных бытовых убийств, которые я когда-либо видел.

Я боролась с силой тяжести, шоком и истерическим, ничего не желавшим слушать ужасом. Но действительность оказалась сильнее меня: она играючи нанесла мне сокрушительный удар.

— Это невозможно.

— Что? — Дядя Боб поднял глаза и шагнул ко мне.

— Жена Хершела. Это не могла быть она.

— Ты ее знала?

— Ну… немного.

Она не могла умереть. Я лично отвезла ее в аэропорт. А сразу после этого встретилась в баре с Хершелом. Не может быть, чтобы это была Рози.

— Чарли. — Меня насторожил суровый тон дяди Боба. — Ты ее знала? Есть что-то, что мне нужно знать об этом деле?

— Ты ошибся. Это не его жена. Наверно, это кто-то еще.

Дядя Боб вздохнул. С такими возражениями ему приходится сталкиваться каждый день.

— Это миссис Хершел, милая. Ее тетя встревожилась, что от племянницы нет вестей, и прилетела из Мексики. Сегодня днем она опознала тело.

Я в оцепенении опустилась на диван и погрузилась в свои мысли. Не помню, ушел ли дядя Боб. Не помню, спала я или бодрствовала. Не помню, как сползла на пол и укуталась в одеяло, сложенное в углу. Не помню, когда — я не имею в виду точное время — я превратилась в клиническую идиотку, каковой, увы, и остаюсь по сей день.

Нет, это неправда. Я помню точный момент, когда превратилась в законченную, клиническую идиотку, которой нельзя позволить жевать на ходу жвачку, не говоря уже о том, чтобы вообще выпускать одну на улицы Альбукерке. Я сею смерть и разрушение с того самого дня, как появилась на свет. Даже моя мать оказалась беспомощной перед моим пагубным влиянием. Она умерла из-за меня. Я необратимо портила жизнь всем, кого знала.

Моя мачеха это понимала. Она пыталась меня предостеречь. Но я не послушала.

Мы гуляли в парке — моя мачеха Дениз, Джемма и я. Еще там была миссис Джонсон, как и каждый день вот уже два месяца; она вглядывалась в ряды деревьев, точно надеялась заметить свою пропавшую дочь. На плечи миссис Джонсон набросила свой неизменный серый свитер и куталась в него с таким отчаянием, словно боялась, что если он распахнется, ее душа вылетит из тела и ей никогда не удастся ее поймать. Тусклые каштановые волосы женщины были кое-как собраны в пучок, из которого во все стороны торчали пряди. Дениз, позабыв обычный эгоизм, сидела возле нее, пытаясь завязать разговор, но получалось плохо.

Мачеха предупреждала меня, чтобы я не рассказывала о призраках при посторонних. Она говорила, что мое «воображение» расстраивает людей, и несколько раз пыталась убедить отца сдать меня в психушку. Но к тому времени папа уже начинал верить в мои способности.

В общем, нельзя сказать, чтобы я не понимала, что говорить об этом не стоит. Но миссис Джонсон была убита горем. Она устремила невидящий взгляд в пространство, а лицо ее стало почти таким же серым, как свитер. И я подумала, что ей хотелось бы знать, где ее дочь. Вот и все.

Я подбежала к бедняжке, улыбаясь во весь рот. Ведь я несла ей лучшую новость, которую она так давно хотела услышать. Потянув ее за свитер, я указала на полянку, где играла ее дочь, и проговорила: «Вон она, миссис Джонсон. Бьянка вон там. Она вам машет. Привет, Бьянка!»

Я помахала девочке в ответ. Миссис Джонсон, задыхаясь, вскочила на ноги. Схватившись за горло, она безумным взглядом искала свою дочь.

— Бьянка! — пронзительно вскрикнула она, бросилась вперед и, спотыкаясь, побежала по парку. Я думала отвести ее туда, где играла Бьянка, но Дениз схватила меня. С помертвевшим от стыда лицом она смотрела, как миссис Джонсон бежит по поляне, истошно выкрикивая имя дочери. Мачеха крикнула какому-то мальчишке, чтобы он вызвал полицию, и помчалась за ней.

Когда приехала полиция, Дениз еще не оправилась от потрясения. Папа тоже приехал по ее звонку. Полицейские нашли миссис Джонсон, привели ее обратно и пытались выяснить, что случилось. Но папа уже все знал. Он склонил голову от чувства, странно напоминавшего стыд. И тут все начали на меня орать. Я видела только ноги, пальцы, рты, кричавшие мое имя. Как я могла? О чем я думала? Неужели не понимаю, что миссис Джонсон сейчас нелегко?

Дениз стояла впереди всех; она плакала, дрожала и проклинала тот день, когда стала моей мачехой. Ее ногти впились мне в руку, когда она встряхнула меня, чтобы я внимательно слушала, и на лице ее была написана нескрываемая досада.

Я так растерялась, обиделась и настолько была потрясена ее предательством, что замкнулась в себе.

— Ну мам, — прошептала я сквозь горькие слезы, на которые всем было наплевать, и в первую очередь моей мачехе, — вон же она.

Я моргнуть не успела, как Дениз влепила мне пощечину. Сперва я не почувствовала боли — только сопротивление, с которым моя щека встретила удар. Потом перед глазами потемнело: мозг наконец обработал звонкий шлепок, с которым рука мачехи ударила меня по лицу. После этого я очнулась и увидела перед собой Дениз; ее губы кривились, выплевывая злые слова. Я едва различала ее сквозь потоки слез, туманивших взгляд. Я смотрела на разъяренных людей, расплывавшихся у меня перед глазами; на лицах у всех была написана злость.

Потом появился Злой, то есть Рейес, в еще большем гневе, чем все, кто меня окружал. Но злился он не на меня. Если бы я ему позволила, он разрубил бы мачеху напополам. Я знала это так же верно, как то, что завтра снова взойдет солнце. Я шепотом умоляла его не причинять ей вреда. Пыталась объяснить, что сама во всем виновата. Что заслужила гнев людей, обступивших меня. Ведь Дениз предупреждала, чтобы я не говорила о призраках при всех. Но я не слушала. Рейес колебался. Потом с оглушительным рычанием исчез, оставив после себя земляной запах и пряный, необычный вкус.

Тут папа шагнул вперед, обнял Дениз за плечи и повел к машине. Мачеха тряслась от рыданий. Копы допрашивали меня целую вечность, но я больше не собиралась об этом говорить. Не понимая толком, в чем провинилась, я закрыла рот на замок и не проронила ни слова. И с тех пор никогда не звала Дениз мамой.

Урок был жестокий, но я его не забыла.

Две недели спустя я в одиночку улизнула в парк. Сидела на скамейке и смотрела, как играет Бьянка. Она махнула мне, приглашая присоединиться к ней, но мне по-прежнему было слишком грустно.

— Пожалуйста, скажи мне, — проговорила у меня за спиной миссис Джонсон, — Бьянка еще здесь?

Она испугала меня; я вскочила со скамейки и с опаской уставилась на нее широко раскрытыми от волнения глазами. Миссис Джонсон смотрела туда, где Бьянка играла в самодельной песочнице под деревьями.

— Нет, миссис Джонсон, — немного успокоившись, ответила я. — Я ничего не видела.

— Пожалуйста, — умоляла она. — Пожалуйста, скажи мне. — По ее щекам текли потоки слез.

— Не могу. — Мой голос превратился в испуганный шепот. — Меня накажут.

— Шарлотта, милая, я лишь хочу знать, что ей там хорошо. — Миссис Джонсон шагнула ко мне и, затаив дыхание, встала на колени.

Я развернулась, убежала и спряталась за мусорным ящиком, а миссис Джонсон осела на скамейку и зарыдала. Возле нее появилась Бьянка и крохотной ручкой погладила маму по голове.

Я все понимала. Я знала, что нельзя никому ничего говорить, знала о последствиях, но все равно не удержалась. Подкравшись к скамейке, спряталась сзади в кустах и шепнула: «Ей хорошо, миссис Джонсон».

Обернувшись, женщина вытягивала шею и вертела головой, чтобы рассмотреть меня в кустах за скамейкой.

— Чарли?

— Я не Чарли. Меня зовут капитан Кирк. — Я не самый сообразительный человек на свете. — Бьянка попросила меня сказать вам, чтобы вы не забыли покормить Родни и что ей жаль, что она разбила фарфоровую чашку вашей бабушки. Она думала, Родни будет лучше вести себя за столом.