— Кто-то должен остаться здесь, — сказал Рэй, — и что-нибудь придумать с теми, кто записан на девятичасовой урок.
Из зала до меня доносились голоса и лай. Женщина с сальными волосами и португальским водолазом прислонилась к конторке и жадно вслушивалась, ожидая записи. Если бы вы вошли в арсенал и увидели Стива и Джерри, стоявших на коленях склонясь над д-ром Стэнтоном, то подумали бы — а многие так и решили, — что один из клиентов приюта потерял сознание от пьянства или голода. Но с приездом полиции такое предположение сразу отпадало.
Основной причиной нашего: спокойствия было то, что Винс и Роза привыкли беспрестанно нам приказывать, а мы — им повиноваться. Говорят, труднейшая часть собачьей дрессировки — дрессировка владельца. Роза и Винс хорошо со всеми нами поработали. После целых часов повиновения по командам: «Поворот налево», «Поворот направо», «Кругом» и «Стой» — мы послушно сбились в кучу в дальнем конце зала, едва Винс приказал нам собраться там, а новоприбывшие послушно ждали в передней части зала, когда Роза, встав в дверях, об этом распорядилась. Опыт Розы и Винса пригодился еще в одном. Им обоим приходилось ловить убежавших собак, что немаловажно в таком здании, как арсенал, стоящий вблизи от транспортного потока на Конкорд-авеню и от кольцевой развязки на Фреш-Понд. Поэтому оба они носили с собой поводки. Когда Роза увидела, что д-р Стэнтон не возвращается, то взяла Рауди на себя и привязала его к одной из зрительских скамеек в дальнем конце зала.
Людям, верящим в парапсихологию, нравится считать, что меж собаками и их владельцами есть особо сильные средства связи, но если Рауди и получил какую-нибудь экстрасенсорную весточку от д-ра Стэнтона, то ничем этого не обнаружил. Он знал, что привязан, но, по-моему, все еще полагал, будто находится в укладке, потому что лежал в излюбленной своей позе — прижав брюхо к полу, скрестив передние лапы, возложив на них голову и размеренно виляя задранным хвостом.
Рауди часто выглядел так, словно прислушивался к удивительному волнению внутри себя и готовился его в себе раскрутить, если не слишком скоро найдет то, что ищет. Все маламуты — крупные собаки, но Рауди — под девяносто фунтов весом — был почти пятью фунтами тяжелее, чем следовало; Хотя волки более поджары, чем лайки, а глаза у них меньше и настороженнее, все лайки — в том числе и маламуты, как Рауди, — кажутся чем-то похожими на волков, особенно людям, которые никогда настоящих волков вблизи не видывали. Между волками и маламутами есть одна большая разница — помимо того, что хвосты у последних закручены вверх. Волку хочется вас избежать. Лайке хочется обслюнявить вам лицо и перевернуться на спину, чтобы вы почесали ей пузичко. И этот взор, говорящий: «Почеши-мне-пузичко», как раз и послал мне в тот вечер Рауди, поймав мой взгляд, устремленный в дальний конец арсенала. Молящим взором мерцающих темно-карих глаз прекрасного пса, особенно пса, только что потерявшего хозяина, пренебречь нелегко.
Будь вокруг меня другие люди, я, вероятно, продолжала бы разговор о происшедшем, но наши, имеющие дело с собаками, друг друга и так понимают. В тех кругах, которые мне наиболее по нраву, весьма обычно, что каждый знает имена всех псов, но лишь немногие знают имена их владельцев. Это никого не волнует. Меня не обижает, когда кто-нибудь забывает, как меня зовут, но пусть знают, как зовут моих псов. Кроме того, я уже рассказала всем все, что знала, — на тот момент практически ничего. Пока Рауди никто не занялся, но вопли сирен с Конкорд-авеню неминуемо заставили бы его завыть.
Я знала, что Рауди не того разбора пес, к которому нужно подходить с осторожностью.
— О'кей, — ободряюще сказала я ему. — Все о'кей, собачища.
Он встал, ударил хвостом, отряхнулся и исторг горловой звук — что-то среднее между вздохом и вопросом. Не думаю, будто он знал о смерти д-ра Стэнтона, но понимал: происходит что-то странное. Я схватила его за шиворот, расстегнула поводок, отвязала от скамейки и пристегнула к тренировочному ошейнику. Рауди помогал, обнюхивая мне уши, тычась носом в шею и гарцуя вокруг. Я пересадила его к другим псам, которые были из классов, занимавшихся в восемь и восемь тридцать. К тому времени он решил приспосабливаться к происходящему, сделавшись центром моего внимания. Он бросил на меня вопрошающий взгляд, потом вдруг плюхнулся брюхом вверх на грязный пол, подогнул голову и подобрал передние лапы почти что к самой морде. Он спрашивал меня что-то вроде: «Ты ведь из хороших?» Я опустилась на колени и помассировала ему пухлое белое пузичко и массивную серую грудь.
— Ты угадал, малыш, — сказала я ему. — Когда дело касается собак, я настоящей размазней становлюсь.
Наши притихли, и большинство собак, чувствительных к понижению тона, было подавлено. Курчи, неугомонное исключение, прямо под носом у Дианы выписывал пируэты, словно на него наезжали разом две-три камеры. Когда я поднялась, Рауди неохотно повернулся и встал. Стараясь успокоиться, почти каждый возложил хотя бы одну руку на своего пса. Рон Кафлин, ушедший из зала вместе с д-ром Стэнтоном, был, казалось, последним, кто видел его живым. Рон говорил, что пошел в туалет, а когда оттуда вышел, в вестибюле было пусто. Он решил, что Стэнтон, как обычно, на лужайке.
— О Боже; — сказал Винс. — Есть же еще Роджер…
Супруга д-ра Стэнтона умерла лет двадцать назад. Детей у него не было вовсе. Ближайшим родственником ему приходился Роджер Сингер, его племянник или, точнее, внучатый племянник. В каждом дрессировочном клубе есть по крайней мере один член, которого Бог создал по-иному, нежели создает он собачьих вожатых. По-иному, не так, он сотворил как раз Роджера. Бог ведь и к «правилу Винтер» создает исключения. Трудно было бы точнее вылепить человека по образу и подобию роджеровского ньюфаундленда Лайон, чем вылеплен Роджер, ширококостный гигант с большой головой и длинными черными волосами. Я порой думала, что, если привести Роджера в качестве ньюфаундленда на собачью выставку, он обставит любого чемпиона породы.
— Я схожу за ним, — сказал Рэй, который ступил кембриджской полиции свое место за конторкой. — Бьюсь об заклад — ему еще никто не рассказал.
Когда Рэй вернулся к конторке, там налицо были все силы — и кембриджские копы, и полиция штата, — арсенал ведь собственность штата. Я разглядела, как Рэй поговорил с одним из копов, вероятно объясняя, кто такой Роджер, а затем увидела, как Рэй повел Роджера и Лайон к одной из зрительских скамеек. Мне не было слышно, что они говорили, но Роджер не переставал трясти головой и утирать слезы.
Диана и Лин что-то обсуждали: то же, о чем подумалось мне, когда я надевала поводок на Рауди.
— Это тот самый тонкий кожаный поводок, верно? — спросила у меня Диана. Ее Курчи всегда носит изящный красный ошейник. И поводок под пару.
— Я его не видела, — ответила я. Мне не хотелось казаться чересчур осведомленной. — Но, верно, это он и был.
Гермес, кламбер-спаниель Лин, в этот вечер обучавшийся, был всего девяти месяцев от роду. Он, полузакрыв глаза, уснул у ее ног.
— Я спрашивала его об этом поводке в прошлый раз, — тихо сказала Лин. — Он был новый. Я поинтересовалась, достаточно ли он прочен. Я имею в виду — кто я такая, чтобы говорить ему, что он пользуется ненадежным поводком? Но я все равно сказала.
У женщины, которая заговорила следом за нею, были завитые седые кудряшки, а носила она бумажный спортивный свитер со значком «Право на жизнь», приколотым у шеи. Ее суку-колли зовут Принцесса. А вот как эту женщину — не помню.
— Однако он оказался достаточно прочен, не правда ли? — сказала она.
Ей никто не ответил. Для всякого, кто любит собак, ощущение поводка в руке — вторая приятнейшая штука после ощущения собачьего меха под рукой. С тех самых пор, как мне попало в воскресной школе, когда я выдала, что по-английски слово GOD[2] читается справа налево — DOG [3], единственное религиозное учреждение, с которым я связана, — Американский клуб собаководства (АКС). Но, держа поводок, я чувствую тот же душевный комфорт, который чувствуют другие, перебирая в руках четки. Такой уж я уродилась. У нас в семье собака была священным животным, как корова в Индии. Я принялась думать о том, как ощущала в руке поводок Винни в последний раз, и от этого воспоминания расплакалась — не о Винни, а о д-ре Стэнтоне и его большущем косматом псе, или, может быть, о самой себе, или, как знать, обо всех наших. До нынешнего вечера этот запущенный арсенал был безопаснейшим местом в мире, моим святилищем. И определенно он был безопаснейшим местом в Кембридже, единственным местом, где не могло случиться ничего плохого. Кто нападет на вас, если вас защищают тридцать — сорок собак? И люди были не опасные. Это были мои люди, лучшие люди на земле. Арсенал был тем единственным местом в Кембридже, где женщина могла положить сумочку и оставить ее без присмотра. Никто бы на это и внимания не обратил, разве только в сумочке не сидел бы йоркширский терьер. И вот какой-то выродок все это испортил.
