Площадка для игр на самом деле полупарк-полуплощадка — с катками, с деревянными сооружениями для лазанья, хитроумными конструкциями для прыжков, а также деревьями, тропинками и скамейками. В это время ее границы были не столь четко определены, как обычно, потому что старые ограды снесли, а новых еще не установили. В. результате преграды между площадкой и тропинками-скамейками — как и преграды между площадкой и бейсбольным полем, тянувшимся вдоль Конкорд-авеню до школы Тобина, — не оказалось. Во многих отношениях было удачно, что это городское обновление не стало всеобщим. Свежая пихтовая кора была разбросана у подножий кленов, но сами деревья остались нетронутыми. Они не нуждались в омоложении. Они выше и толще, чем юная поросль, но все еще молодые, здоровые деревья, и пересадка или подрезка им ни к чему.

Мы все, в том числе и Рауди, вышли из «бронко», и Гэл повел нас прямо к правой стороне площадки для игр. Подойдя к дереву с могучими ветвями, он остановился и выжидающе взглянул на Рауди, который прекратил обнюхивать пихтовую кору и учтиво поднял ногу на указанный клен.

Гэл издал ликующий звук, который прозвучал раздельным «ха-ха-ха-ха-ха», и я мигом поняла — не могу объяснить, каким образом, — что в его удовольствии не было смакования непристойности. Оно было проще. Он просто любил видеть что-нибудь ожидаемое, знакомое.

— Это его любимое дерево? — спросила я, — и Гэл повторил свое «ха-ха-ха».

— Спорим, доктор Стэнтон его здесь выгуливал, — заметил Стив. — Перед занятиями.

В кембриджском центре людей, выгуливающих собак на площадке для игр, к сожалению, не поощряют. Причина — так называемый токсикариаз, который причиняют паразиты, способные переселяться с собачьих экскрементов на людей, особенно на глаза к детям, нанося им существенный вред, о чем д-р Стэнтон, конечно, был осведомлен. Он был осведомлен и о том, что Рауди токсикариазом не страдает, так что он, может, сделал для Рауди поблажку. И все же казалось странным, что законом пренебрег как раз офтальмолог, будь он даже второстепенным врачом, офтальмолог, чей профессиональный долг — защита детских глаз.

— Старик приводил сюда Рауди? — спросила я. — К этому дереву?

Гэл кивнул.

— Вы с ним разговаривали? Разговаривали со стариком?

Глаза у Гэла забегали вправо-влево, словно он подумывал, а не удрать ли.

— Он знал, что вы были здесь?

Гэл качнул головой туда-сюда.

— Вы были на площадке для игр, — мягко сказал Стив. — С этим все о'кей. Покажите мне, где вы были.

Гэл, казалось, чуточку занервничал, но пошел к игровому оборудованию площадки и указал на коробкообразную часть деревянного сооружения для лазанья. Конечно. Это, верно, было одно из тысячи его укрытий.

— Нам надо знать все, что произошло, Гэл, — сказал Стив. — Все. В тот вечер, когда умер старик. Вы помните этот вечер. Покажите мне все, что случилось, и мы навестим моих собак и кошек. Если хотите, можете их покормить.

Это подействовало.

— Вы были здесь, — продолжал Стив, указывая на убежище Гэла в сооружении для лазанья. — Старик выгуливал на площадке Рауди. Этого пса. И пес пошел к дереву, к тому дереву, которое вы нам показали. Был там кто-нибудь еще?

Гэл вправо-влево качнул головой.

— Не трогать собаку, — сказал он.

— Эту собаку трогать можно, — повторила я. — Он хороший пес. Он не кусается. Хотите подержать его на поводке? Возьмите поводок и покажите нам, что делал старик.

К моему удивлению, это сработало. Я отпустила поводок Рауди, и Гэл его взял. Рауди на своем конце потянул, и Гэл потащился за ним обратно к большому клену. Рауди обнюхал то, что, наверное, было его же старой меткой на основании ствола, а Гэл вытянулся и сунул руку в самую нижнюю развилку дерева.

— Все время, — с широкой бессмысленной улыбкой сказал Гэл.

— Он всегда так делал? — спросила я.

— Все время, — повторил Гэл.

Стив и я переглянулись.

— Он что-то туда клал? Или что-то брал? — спросила я.

— Он что-то оставлял, — сказал Стив. — A потом, позже, кто-то приходил и это забирал; верно, Гэл? Мужчина или женщина?

Он отвел назад плечи и скривил рот.

— Женщина, — сказала я. — С желтой собакой.

— Мужчина, — откликнулся Гэл так громко, что я подскочила.

— Вы знаете этого мужчину? — спросила я.

Я знала — это бесполезный вопрос, и удивилась, что он вообще ответил.

— Красивая большая собака, — сказал он, и лицо его приняло виноватое выражение. Он сказал как раз то самое — я предчувствовала, что он это скажет: «Не трогать собаку», и я как бы увидела частицу того, что произошло. Не знала, когда это произошло, но увидела.

— Некоторые собаки любят, чтобы их гладили, — сказала я. — Вроде Рауди.

Гэл все еще держал его на поводке, и я наклонилась и снова продемонстрировала, какое наслаждение гладить собаку. Рауди сел, прислонился ко мне и взглянул на меня одним из своих смягченно-волчьих взглядов. Он готов был навеки запомнить этот день.

— Здесь была большая собака, так? И вы потрогали собаку. Вы погладили собаку. Это хорошо. Мы никому не скажем. Это был Рауди? Эта вот собака?

Гэл покачал головой.

— Большая-большая собака? Больше Рауди?

Не так-то много псов, которые значительно крупнее Рауди.

— Большая собака, красивая большая собака. — Тон у него был тот самый, которым обычно говорят с собаками. Рауди он понравился. Он встал и уставился на Гэла.

— Вы разговаривали с этой собакой, — сказала я. — И вы ее гладили. Где была эта собака?

Он, казалось, был озадачен.

Стив понял:

— Прямо тут. Здесь, у этого дерева. А этот мужчина разрешил вам гладить собаку?

Гэл нагнулся и обвязал поводок Рауди вокруг ствола дерева.

— До меня доходит, — сказала я. — Этот пес был привязан к дереву. Мужчина привязывал его к дереву. Потом мужчина уходил. А пока его не было, вы гладили пса и разговаривали с ним.

На лице Гэла появилась хитрая улыбка, как у того, кто удирает с добычей.

— Не трогать собаку, — самодовольно сказал он.

Я завезла Стива и Гэла в лечебницу, поехала домой, приняла еще аспирину и проспала три часа. В четыре, после душа, кофе и глубоких размышлений на тему всех «про» и «контра» насчет выпить бренди, я позвонила Стиву:

— Сказал он что-нибудь после того, как я уехала?

— Нетрудно догадаться.

— «Не трогать собаку». Что-нибудь еще?

— Ни слова.

— Так что же все-таки мы теперь знаем? Знаем, что он гладил собаку, — сказала я.

— Мы очень много знаем, — возразил Стив.

Голос у него был куда добрее, чем я когда-либо слышала. — Ветка дерева. Вот где Стэнтон оставлял свои платежи. «Все время», помнишь? Получка у кого-то бывала по четвергам. Перед занятиями Стэнтон оставлял в развилке дерева конверт.

— Теперь я кое-что соображаю. Знаешь, до меня сперва не доходило, с чего бы это ему выгуливать пса на площадке для игр. Именно офтальмологу, не кому-нибудь, понимаешь? Если кто-нибудь и должен был содействовать недопущению собак на площадку, так это офтальмолог, особенно офтальмолог, любящий собак. Я имею в виду — допустим, какой-нибудь кембриджский малыш подхватывает токсикариаз. В этом месте и без того уже запрещены собаки. Так доктор Стэнтон, во-первых, удовлетворился бы и лужайкой, а во-вторых, он не захотел бы нарываться на неприятность — жалобы людей насчет пса на площадке для игр. Так что не он решил туда пойти. Он действовал по приказу.

— И «большая собака», — сказал Стив. — Та, которую гладил Гэл. Жаль, мы не можем с уверенностью сказать, когда это произошло.

— Жаль к тому же, что не можем сказать, кто забирал эти платежи. Так или иначе, у меня появилось ощущение, будто эпизод с «большой собакой» был случаем одноразовым, и пари держать готов, он произошел в тот вечер, когда умер Стэнтон.

— Мне интересно, узнал бы он собаку?

— Или мужчину.

— На суде он был бы великолепен.

— Идеальный свидетель, — согласился Стив. — Но я тут кое-что выяснил. Я пробежался по нашим записям — по крайней мере, о каждом члене клуба, кто был нашим клиентом, о каждом, кого только мог припомнить.