– Если тебе хочется что-нибудь взорвать, – сказала я, – то даже не думай. Если они узнают, что динамит пропал, у меня будут серьезные неприятности.

– Но мы, – отозвался он, – можем потом достать новый динамит.

– Нет, – отрезала я, сразу вспомнив, как он чуть не убил нас обоих током. Один из его друзей, тоже конкреативный художник, сказал, что если взять елочную гирлянду, включить в сеть, вывинтить лампочку и в момент эякуляции сунуть палец в патрон, то оба партнера испытают самый фантастический оргазм в жизни. В рецепте друга, правда, упоминалась еще пара-тройка косячков, но от травки Королевский Дикобраз давно отказался. «Ребячество, – заявлял он. – Разве Фреду Астеру нужна наркота?» Он много дней подряд уговаривал меня испытать этот способ – «артне-факт», как он выражался; «не» означало элемент случайности – и даже купил на барахолке какую-то немыслимо старую гирлянду.

– Что за бредовая мысль, я же не тостер, – сказала я. Тогда он спрятал гирлянду под матрасом и незадолго до моего очередного визита включил ее в розетку, чтобы в решительный момент тайком от меня сунуть палец на место лампочки. Но не успели мы начать, как из-под матраса повалил дым. И теперь я опасалась, что с динамитом будет нечто похожее.

Как обычно, чем сильнее я возражала, тем больше загорался Королевский Дикобраз. Он вскочил, начал расхаживать по комнате и даже нахлобучил на голову меховую ушанку, как у полицейских, – свое недавнее приобретение.

– Ну давай попробуем, – умолял он, – это же так здорово! Не будем его никуда подкладывать, просто взорвем где-нибудь ночью и посмотрим, что выйдет! Бог мой, это же фантастика! Устроим такой, знаешь, хэппенинг, только для нас! Спектакль для двоих, кайф! Ба-а-бах! Больше такой возможности не представится, как ты можешь упускать такой шанс?

– Легко, – заверила я. – Терпеть не могу бессмысленного грохота.

– В таком случае ты связалась не с тем мужчиной, – сказал он и начал лизать мое ухо.

– Чак, будь благоразумен.

– Благоразумен, – проворчал Королевский Дикобраз. – Будь я благоразумен, ты бы меня не любила. Пускай другие будут благоразумны. – Он снял ушанку и швырнул ее через всю комнату. – И не называй меня Чак. (Не так давно я узнала, что его настоящее имя Чак Брюер и он работает на полставки рекламным художником и специализируется по макетам и дизайну. В этом он признался под огромным секретом, будто в чем-то глубоко постыдном.)

Пять дней спустя мы шли по Хай-парку, отыскивая подходящее место. Была середина марта, одиннадцать часов вечера; на прудах все еще стоял лед, а под деревьями лежал снег; весна запаздывала. Королевский Дикобраз был в одной из своих шуб и шапке с опущенными ушами. Под шубой в картонной коробке он нес динамит с запалом и взрывателем. Королевский Дикобраз утверждал, что разузнал, как все делается. Я в это не верила, как не верила и в его мирные намерения.

– Учти, если ты собираешься взрывать людей, я против, – предупредила я.

– Я же сказал, что не собираюсь.

– Животных тоже. И дома, и деревья.

– Ты так ничего и не поняла, – нетерпеливо отмахнулся он. – Смысл не в том, чтобы взорвать что-то. Просто я хочу посмотреть, как взрывается динамит. Это искусство ради искусства.

– Не верю в искусство ради искусства, – сказала я.

– Тогда незачем было со мной идти, – ловко вывернулся он, но мне все равно казалось, что без меня Королевский Дикобраз может не сдержать обещание и взорвать что-то важное, вроде водохранилища или мемориала Гзовски у озера, о котором он походя упомянул.

Осмотрев несколько мест, Королевский Дикобраз остановился на открытой поляне у небольшого пруда, в стороне от дороги. Рядом вроде бы не было никаких построек, так что я одобрила выбор и, дрожа от страха, спряталась за ближайшими кустами. Королевский Дикобраз принялся возиться с динамитом, привинчивать взрыватель и разматывать шнур.

– А мы достаточно далеко отошли? – спросила я.

– Конечно, – заверил он. Однако заряд взорвался с весьма внушительным «БУМ-М-М!», и на нас посыпались земля и камешки.

– Ха! – вскричал Королевский Дикобраз. – Ты видела? Видела?

Я ничего не видела, поскольку не только зажмурилась, но и спрятала лицо в варежках.

– Здорово, – сказала я с деланым восторгом.

– «Здорово», – передразнил он. – И это все, что ты можешь сказать? Это неподражаемо, это лучший из моих арт-не-фактов! – Королевский Дикобраз затащил меня к себе под шубу и начал расстегивать пуговицы.

– Надо скорее уходить, – забормотала я. – Взрыв могли услышать, сейчас прибежит полиция, здесь же патруль!..

– Ну пожалуйста, – взмолился он, и я не смогла отказать: было видно, что ему это необходимо. В продолжение сейсмического секса под шубой мы напряженно ждали воя сирен, но так и не дождались.

– Ты – одна на миллион, – сказал Королевский Дикобраз. – Другие ни за что бы не согласились. Кажется, я тебя люблю. – Мне следовало отнестись к этим словам скептически, но, должна признаться, я растрогалась и поцеловала его.

Королевский Дикобраз был немного разочарован, что взрыв не попал на первые полосы. Собственно, назавтра он вообще еще не попал в газеты, однако на второй день в «Стар» обнаружилась небольшая заметка:

Королевский Дикобраз был в восторге и несколько раз перечитал заметку вслух.

– Причин выяснить не удалось! – ликовал он. – Сказочно!

Он отнес вырезку в фотоателье, попросил ее увеличить, вставил в резную рамку, купленную в магазине Общества инвалидов, и повесил рядом с Королевой.

Много недель после взрыва Марлена, Дон и остальные продолжали думать, что я по-прежнему перевожу динамит с места на место в нежно-голубом «шевроле» 1968 года. «Возрождение» между тем обсуждало предполагаемую акцию протеста. Не о том, как ее осуществить – до этого дело не дошло. Они еще даже не добрались до карт и плана операции, застряв на чисто теоретическом этапе: верно ли выбран объект взрыва? Бесспорно, это выражение национальной борьбы, но достаточно ли символичное, и если да, как оно послужит народу? Но какое-то решительное действие необходимо, говорил Дон, в противном случае нас просто оттеснят в сторону. Идеи, которые, в представлении участников группы, принадлежали им одним, теперь высказывались передовицами самых разных газет; опрос Гэллапа показывал, что общественное мнение склоняется в их сторону. «Возрождение» наблюдало за развитием событий с тревогой: революцию прибирали к рукам совершенно не те люди.

Я нисколько не возражала против перевозки воображаемого динамита – это давало возможность уезжать из дома практически в любое время суток.

– Пора перевозить динамит, – объявляла я, бодро вскакивая с места, и Артуру нечего было возразить. Он даже гордился мною.

– Вы должны признать, что она совершенно неукротима, – говорил Сэм. Все считали меня очень хладнокровной.

Как правило, я уезжала к Королевскому Дикобразу. Но что-то между нами стало меняться. Мое кружевное бальное платье постепенно превращалось в обычную скатерть, к тому же рваную; радость от черных башмаков со стальными носами больше не оправдывала той боли, которую они вызывали… Мотели стали просто мотелями и сулили только одно – массу ненужной возни и неловкости. Стержесс без конца отправлял меня в поездки – то в Садбери, то в Виндзор, – и мне было все труднее давать интервью.

После встреч с журналистами я возвращалась в гостиницу, стирала белье и колготки, выкручивала их, завернув в полотенце, и сушила на плечиках. Они никогда не просыхали к утру, но их все равно приходилось надевать. Сыроватое, неприятное прикосновение – все равно что одеваться в чужое дыхание. Королевский Дикобраз, белый и тощий, как выкопанный из земли корень, сидел на краю постели, следил за мной и задавал дурацкие вопросы: