И все же я знаю, что чувствуешь, когда нарушается сценарий. Нежданные гости с подарками? Странно, что я привела этот пример. Всю неделю перед моим десятилетием я чувствовала: что-то назревает. Родные шептались, я не должна была заглядывать в шкаф. И вдобавок ко всем тем подмигиваниям Джайлз напевал: «Ну ты и удивишься!» Вторая неделя августа прошла под знаком приближения знаменательного события, и к дню рождения я едва сдерживала нетерпение.
Ранним вечером мне приказали выйти на задний двор.
— Сюрприз!
Когда меня пригласили в дом, я обнаружила пятерых моих подружек, проскользнувших через парадную дверь, пока я пыталась подглядывать через задернутые кухонные занавески. Они сидели в гостиной вокруг столика, застеленного кружевной бумажной скатертью и уставленного разноцветными бумажными тарелками, рядом с которыми мама положила карточки с именами, написанными ее каллиграфическим почерком. Не обошлось и без обязательных, купленных в магазине мелочей: миниатюрных бамбуковых зонтиков, свистков с разворачивающимися языками и конечно же готового торта. А чтобы лимонад казался более праздничным, мама подкрасила его ярко-розовым.
Несомненно, мама увидела, как вытянулось мое лицо. Дети совершенно не умеют притворяться. Во время праздника я была рассеянна и немногословна. Я открыла и закрыла свой зонтик, и, как ни странно, он быстро мне надоел; раньше я ужасно завидовала девочкам, которые приходили в школу с точно такими же розово-голубыми зонтиками после праздников, куда меня не приглашали. До меня вдруг дошло, что эти зонтики продаются десятками в пластиковых пакетиках, и их может купить любой, даже такой, как мы, и они сразу для меня обесценились так, что и не выразить словами. Две гостьи не были мне особо симпатичны; родители всегда ошибаются в привязанностях своих детей. Обмазанный помадкой, похожий на пластмассовую шайбу торт был слишком сладким; моя мама пекла гораздо лучше. Подарков было больше, чем обычно, но в памяти осталось лишь то, что все они необъяснимо меня разочаровали. Меня посетило предвидение взрослости и безысходности, редко ощущаемое детьми: мы сидели в комнате, и нам не о чем было говорить, нечего делать. Как только все закончилось и не осталось ничего, кроме крошек на полу и пустых оберток, я расплакалась.
Я могу показаться избалованной, но я не была избалована. Это был первый праздник в мой день рождения. Оглядываясь назад, я чувствую себя достойной презрения. Мама так старалась. Ее бизнес давно не приносил больших денег; она работала над каждой открыткой больше часа, а продавала ее за двадцать пять центов, и то клиенты жаловались на дороговизну. По сравнению с нашим жалким семейным бюджетом траты были значительными. Должно быть, мама недоумевала. Будь она другим человеком, наверняка отшлепала бы мою неблагодарную задницу. Что же превратило мой праздник в такое сильное разочарование?
Ничего. Или ничего в особенности, ничего, что я могла бы конкретно сформулировать. Вот в чем была проблема. Я ожидала чего-то огромного и неопределенного, настолько изумительного, что я даже не могла себе представить, а праздник, устроенный мамой, был слишком предсказуемым. Но, даже если бы мама пригласила духовой оркестр и фокусников, я все равно испытала бы уныние. Все было бы определенным и неизменным, а значит, не тем, чего я ждала.
То есть я не знаю, каких чувств я ждала, когда Кевина впервые приложат к моей груди. Я не предвидела ничего конкретного. Я хотела того, что не могла вообразить. Я хотела измениться; я хотела переместиться. Я хотела, чтобы распахнулась дверь и передо мной открылся совершенно новый, неведомый прежде мир. Я хотела откровения — не меньше, а откровение невозможно предсказать; оно обещает то, во что мы еще не посвящены. Однако если я и извлекла какой-то урок из праздника по случаю своего десятилетия, так это то, что слишком высокие и расплывчатые ожидания опасны.
Возможно, я выставила себя здесь в ложном свете. Конечно, у меня были опасения. Однако мои ожидания материнства были высоки,иначе я бы не согласилась на это. Я жадно слушала подруг: «Ты не представляешь, каково это иметь собственного ребенка».Если я говорила, что младенцы и маленькие дети не вызывают у меня никакого восторга, меня уверяли: «Я испытывала те же чувства, не выносила чужих детей! Но когда они твои, это другое, совершенно другое дело».Мне нравилась идея другой страны,незнакомой страны, в которой высокомерные злодеи чудесным образом превращаются — как ты сам говорил — в ответ на «главный вопрос». Действительно, я, может, даже искажала свои чувства к чужим странам. Да, я уставала от путешествий. Перед посадкой в самолет я всегда боролась с унаследованным страхом. Однако, в первый раз ступая на землю Намибии, Гонконга или даже Люксембурга, я словно обретала крылья.
«Чего я не сознавал,— сообщил мне по секрету Брайан, — так это того, что можно влюбиться в собственных детей. Ты не просто их любишь. Ты влюбляешься. И чувство в тот момент, когда ты видишь их впервые, невозможно выразить словами».Как бы я хотела, чтобы он его хоть как-нибудь выразил. Как бы я хотела, чтобы он хотя бы попытался.
Доктор Райнстайн покачала младенца надо мной и положила на мою грудь с трогательной осторожностью, коей я прежде в ней не замечала. Кевин был влажным, со следами крови на шее, в локтевых и коленных суставах. Я неуверенно обняла его ладонями. У него было сморщенное, недовольное личико, вялое тельце. Я смогла интерпретировать его вялость лишь как отсутствие энтузиазма. Сосание — один из немногих врожденных инстинктов, но он с отвращением отвернулся от моего увеличившегося коричневого соска.
Хотя меня предупреждали, что молоко не появится по первому требованию, как в торговом автомате в кафетерии, я все же не сдалась. Я пыталась сунуть сосок ему в рот, а он сопротивлялся. И вторая грудь понравилась ему не больше первой. А я ждала. Затаила дыхание и ждала, и ждала. «Но ведь все говорят...»— думала я. И тут мелькнула мысль: «Остерегайся того, что «все говорят».
Франклин, я чувствовала себя... отсутствующей. Я лихорадочно искала в себе это новое невыразимоечувство, как ищешь нож для чистки картошки в ящике, забитом столовыми приборами, но, сколько я ни ковырялась, сколько ненужного ни отбрасывала, его там не было. Нож для чистки картошки в конце концов всегдаоказывается именно в том ящике. Под лопаточкой или между страницами инструкции от кухонного комбайна...
— Он прекрасен, — пробормотала я, воспользовавшись репликой из телесериала.
— Можно мне его подержать? — застенчиво спросил ты.
Я передала тебе ребенка. Хотя на моей груди новорожденный Кевин жалобно корчился, он положил ручонку на твою шею, как будто нашел своего истинного защитника. Я посмотрела на твое лицо. Ты закрыл глаза, прижавшись щекой к нашему новорожденному сыну. И пусть это не прозвучит слишком легкомысленно: вот твой ножик для чистки картошки. Это казалось такой несправедливостью. Ты явно задыхался от счастливого изумления, не требовавшего никакого словесного выражения. Как будто ты лизал мороженое в сладком рожке, которым не собирался делиться.
Я села. Ты неохотно вернул мне Кевина, и он тут же заскулил. Я держала младенца, все еще отказывающегося сосать, и на меня снова нахлынуло чувство, испытанное в тот десятый день рождения: вот мы в комнате, и нам не о чем говорить и нечего делать. Минуты тянулись, Кевин вяло подвывал и время от времени раздраженно дергался. Во мне впервые зашевелилось то, что теперь я с ужасом могу назвать только скукой.
О, пожалуйста, не возражай. Я знаю, что говорю. Я была истощена. Я рожала тридцать семь часов, и смешно было думать, что я способна на что-то, кроме оцепенения. Вряд ли можно было ожидать фейерверка; в конце концов это просто ребенок. Ты подстрекал меня вспомнить ту глупую историю, что я рассказывала тебе о своем первом студенческом путешествии за границу. Выйдя из самолета в Мадриде, я была смутно разочарована тем, что в Испании тоже есть деревья. «Ну конечно же в Испании есть деревья!»— подсмеивался ты. Я смутилась. Конечно, я понимала, что там есть деревья, но небо и все остальное, и люди вокруг... ну, это просто не казалось другим. Потом ты подшучивал, что мои ожидания всегда абсурдно преувеличены, что сама моя жажда экзотики разрушительна, ведь, как только я получала желаемое сверхъестественное, оно присоединялось к этому миру и уже не считалось.
