– Хороший ямс, – сказал он.

Черный наездник кивнул:

– Несомненно. А не согласится ли наш благородный молодой громобой разыграть его в картишки?

Не много времени понадобилось, чтобы разглядеть, какая странная пара вклинилась в мою жизнь. Даже самый неопытный глаз узнал бы в них настоящих бывалых молодцов из десятицентовых вестернов[12]. Черный был меньше ростом, но возмещал это зубами: они сияли не хуже луны, плясавшей со звездами за его плечом. Себя он представил как мистера Флетчера, но зови меня просто Джорджем, а своего молчаливого товарища – как мистера Джексона Сандауна.

– Можешь звать его Джек-На-Закате или Сонный Джек, все равно как, – индейцы все время меняют имя.

Я прикинул, что мистер Флетчер сантиметров на пятнадцать ниже меня и раза в три старше. Трудно сказать, что выдавало его возраст. Лицо у него было младенчески гладкое, а глаза плясали, как бесенята, у которых вообще нет возраста. У него как будто все плясало – от черт лица до ног в сапогах. Он ни секунды не мог находиться в покое, и казалось, он пляшет под скрипку, а скрипка – его рот.

– Конечно, мы поняли, что поезд едет на родео, – говорил он. – По эту сторону Скалистых гор все туда едут. Ты тут сзади сидишь, сынок, с поддельной ирландской лошадкой и звездно-полосатой хрюшкой. И не представляешь себе, какие у них там впереди развлечения! Подержи мне зеркало, будь другом. Я немного припомажусь.

Он вылез из пыльной рабочей одежды и достал из седельной сумки парадную. Расфрантившись, как павлин, он занялся своей седоватой прической. Я держал зеркало.

У индейца был свой выходной наряд – строгая тройка и крахмальная белая рубашка. По его морщинам я понял, что он даже старше Флетчера. Он был такой же узкобедрый, но прямой и негнущийся, как палка. Глаза у него блестели так же, как у его черного товарища, но они не плясали. Они не моргали даже. Они сверлили, как пара закаленных сверл. Его блестящие волосы были заплетены в косы с обеих сторон и сплетены вместе под подбородком наподобие галстука. Конец этой двойной косы он пытался продеть в золотой самородок с дырочками. Видимо, одна из них была сквозная.

– Дай мне этого жира, – сказал он.

– Ну конечно, Закатный. – Джордж бросил ему на ладонь шматок помады и подмигнул мне. – Я ничего не пожалею, лишь бы подсластить кислое личико мистера Джексона.

Индеец смазал помадой растрепанный кончик косы, а Джордж продолжал болтать.

– Слышишь, в этом поезде пропасть возможностей, если кто готов за ними слазить и в состоянии поиграть. Ты как думаешь, ты в состоянии? – спросил он меня.

– Я в состоянии.

Настроение у меня было бесшабашное. Прикончив вместе со мной последний ямс бабушки Рут, они сразу принялись за ее самогон.

– Только покажите мне, куда лезть.

– Ты сперва обуйся. – Он кивнул на мои грязные ноги. – Нас там ждет высшее общество.

Я сел, надел носки, потом достал из укрытия сапоги. Оба спутника выпучили глаза. Впервые с тех пор, как они вскочили на поезд, Джордж Флетчер, кажется, не нашел слов. Заговорил в конце концов индеец:

– Сколько они стоят, твои сапоги?

– Точно не могу сказать, мистер Джексон. Отец купил их в Нашвилле мне на шестнадцатилетие. Знаю только, что не отдам их ни за какие деньги.

Это заявление вывело Джорджа из транса.

– В Нашвилле? В Нашвилле, Теннесси? Я знал одного коновала из Нашвилла. Ветеринар никудышный, но такого франта ты в жизни не видел. Выходил принимать жеребенка разряженный, как плантатор. Но таких, как на тебе, роскошных, даже у него не было. Мм. Нет, Джордж постарается не выглядеть чучелом рядом с вами, франтами. Будь добр, протяни мне вон ту коробку.

Я достал из-за его ветхого седла круглую коробку. Он отстегнул крышку и вынул стетсон с высокой тульей, цвета свежего масла. Теперь я выпучил глаза. Он крутанул ее на пальце и улыбнулся мне.

– Ты когда-нибудь по верхотуре бегал, мистер Нашвилл? Не думаю. Но лучше этого поезда не найдешь, чтобы поучиться, и луны такой, чтобы освещать дорогу. Только смотри, куда ставишь ногу, и делай, как я, тогда все будет в порядке.

Он надел стетсон и затянул шнурок под подбородком.

Я тоже надел шляпу и заправил шнурок. Индеец поднял свою косу на макушку и нахлобучил шляпу с плоскими полями.

– Осторожней по лестницам, – хмуро посоветовал он. – Ржавчина хорошую кожу испортит.

Приятно было знать, что мои новые друзья заботятся о моих ногах и моей обуви. Оказалось, что ржавые лестницы для меня не самое сложное. Я перешел по сцепу, влез на крышу товарного вагона и только тут почувствовал, как это высоко. Луна хорошо освещала дорогу, но уверенности мне не придавала. Я старался не обращать внимания на каменистый ландшафт, проносящийся мимо, и сосредоточиться на том, куда ставлю ногу. Когда я дошел до гремящего проема между вагонами, он показался мне глубоким, как ущелье Снейк-ривер. Джордж и Сандаун прыгнули не задумываясь и приземлились в золотых всплесках. Когда золото опало, я увидел, что они стоят по пояс в полувагоне пшеницы. Они поманили меня, и я знаком показал им, что прыгну, только наберусь сейчас храбрости. Пока я набирался, паровоз дал свисток.

– Прыгай, Нашвилл, – крикнул Джордж. – Давай! Сейчас же!

Худое лицо его друга было повернуто навстречу летящей саже.

Паровоз снова засвистел, и они оба легли в пшенице. Впереди под колесами снова загремел рамочный мост, более короткий, чем над Снейк-ривер, и гораздо ниже! Считаные сантиметры между трубой и поперечной балкой! Я глубоко вздохнул и прыгнул – за мгновение до того, как над нами пронеслась балка. Пшеница забилась в рот, заткнула ноздри. Я сел, отплевываясь, но они тут же повалили меня. Мы лежали навзничь и смотрели на пролетающие балки. Когда мост кончился, Джордж сел и улыбнулся мне.

– Какой-то у него пасмурный вид, а, Джек? – сказал он. – Может, пшеница ему в нос набилась?

Индеец сел с другой стороны от меня.

– У них там ямс растет. Может, он не привык к пшенице.

Наверное, он пошутил, но на лице не было и тени улыбки. Казалось, он напрочь лишен чувства юмора.

Мы проползли по пшенице вперед и перепрыгнули на крытый вагон. После пережитого страха это далось легко. Дальше была платформа с каким-то громоздким предметом, запеленутым в брезент, величиной с какую-то из этих новых сельскохозяйственных машин, которые работали на бензине. Мы спустились туда, присели у непонятного предмета и стали выгребать зерна из манжет и других щелей. Джорджа Флетчера одолело любопытство. Он отвязал угол брезента, заглянул внутрь и тихо свистнул. Затем аккуратно привязал брезент.

– Что там? – спросил я. – Комбайн?

Он помотал головой:

– Нет, если только мистер Роллс и мистер Ройс не занялись сельскохозяйственной техникой. Я же говорю, в этом поезде полно призов. Поднимайся, Джек! Время уходит.

Следующий вагон был украшен закопченной красно-бело-синей тканью, цветов государственного флага. Мы запрыгнули в маленький тамбур. За дверью слышались громкие голоса и смех – они немного пугали. Я рылся за поясом, вытаскивал зерна.

– Чувствую себя как мякина, – прошептал я.

– А я себя чувствую как картежник на миссисипском пароходе, – похвастался Джордж. – Как родное дитя фортуны. – Но сказано это было шепотом, так что не я один робел. – Джек, мумбо-юмбо твое при тебе?

Индеец, нагнув голову, заглядывал в окошко двери. Не обернувшись, он запустил палец в часовой кармашек жилета и вытащил странную монету. Она была большая, тяжелая, медная. Он потер ее о подбородок.

– Что это? – спросил я. Тоже шепотом.

– Это важный амулет мистера Джексона, – сказал Джордж. – Цент с головой индейца – с Всемирной ярмарки тысяча девятьсот четвертого года в Сент-Луисе. Бюро по телам индейцев отправило его в Сент-Луис – бесплатно!

– Я последний живой родственник вождя Джозефа[13], – сказал индеец. – Сын его брата.