Трудно было представить, по какой причине герцог вдруг вспомнит приятеля, с кем не виделся больше восемнадцати лет, а тем более, с какой стати он заинтересуется судьбой своей крестной, которой вообще никогда не интересовался.
Если бы он хотя бы подарил при крещении ей серебряную чашу или хотя бы ложку, то, предъявив такой предмет, можно было вызвать в нем какие-то воспоминания. Но в их почти пустом буфете для посуды не хранилось ничего похожего.
А если бы он сделал Андрине какой-то другой подарок, то мама непременно рассказала бы ей об этом. Однако мама ничего подобного не говорила, а только часто произносила со вздохом: «Когда ты вырастешь, доченька, я должна буду найти кого-то, кто увезет тебя отсюда и устроит тебе сезон в Лондоне.
Как было бы чудесно, — тут она опять всегда вздыхала, — если б ты вышла замуж за знатного и богатого человека. А потом ты смогла бы найти подходящих мужей и для девочек. Я уверена, что Черил превратится со временем в настоящую красавицу».
И мама, несомненно, была права.
Даже в тринадцать лет, когда все девочки обычно бывают непривлекательными — или слишком толстыми, или чересчур худыми, с прыщами на лицах и жуткими, раздражающими манерами, — Черил по-прежнему сохраняла свой ангельский облик, которым восхищала всех окружающих, еще когда была младенцем.
Шарон была моложе сестры на шестнадцать месяцев и так же удивительно хороша.
От нее исходил какой-то огонь, и чем она становилась старше, тем чаще Андрина замечала, что люди отвлекаются от лицезрения ангельской красоты Черил, их начинает привлекать искрящаяся жизнерадостность Шарон, у которой всегда было что сказать и что ответить на какой-нибудь коварный вопрос, и все ее рассуждения поражали умом и вызывали удивление.
«Ради них я готова на все!» — это было непоколебимое убеждение Андрины. Она должна была добиться успеха и не имела права потерпеть поражение.
Так она убеждала саму себя, когда складывала несколько своих платьев в небольшой саквояж, который ей придется нести самой.
Носильщики всегда будут требовать за услуги оплату, поэтому Андрина решила ехать налегке, взяв с собой лишь немного белья и минимум одежды.
В пути, который должен был занять от силы день-два с одним ночлегом, она решила, что ей будет удобнее всего в дорожном плаще голубого цвета, похожем на тот, в каком чаще всего изображают художники Мадонну с младенцем Христом на руках.
Этот плащ по очереди носили все три сестры, когда им нужно было выходить из дому.
Как и знаменитые сестры Ганингс, они менялись своими нарядами, и Андрина в конце концов выбрала для поездки в Лондон четыре платья — два своих и по одному взяла у Черил и Шарон.
Сестры выложили на кровать все свои рубашки, чулки, шляпки и ленточки, так что Андрина могла отобрать лучшее.
Мамины платья по-прежнему хранились в гардеробе, но почему-то Андрина не могла себя заставить носить ее вещи. Может быть, потому, что в душе девушки жило ощущение глубокого горя, которое охватило их всех после ее кончины.
С тех пор как бы солнечный свет навсегда ушел из жизни сестер.
Для Андрины, которой мать была наиболее близка, стало ежедневной пыткой спускаться вниз и не слышать материнского голоса, зовущего ее из гостиной, где она занималась рукоделием, или из кухни. И страшно было ложиться по вечерам в постель, зная, что мать никогда не зайдет к ней в комнату и не пожелает спокойной ночи.
Миссис Мелдон была не менее хороша собой, чем ее дочери, но красота ее была несколько своеобразной.
Именно от матери унаследовала Андрина свой изящный прямой аристократический носик, а Черил нежно очерченное личико, Шарон же достались пухлые чувственные губы.
В миссис Мелдон было особое очарование. Андрина была уверена, что в молодости их родители представляли красивейшую пару, подобную которой вряд ли можно было сыскать во всей Англии.
Она знала, что отец очень хотел иметь сына, но, пока он не захворал и не стал раздражительным и злым от постоянных болей, он очень гордился своими красивыми дочерьми.
Иногда он говорил им:
— Вы словно три божественные грации, дорогие мои девочки. Если бы я был тем самым молодым человеком, которому предложили вручить яблоко самой красивой из вас, то я бы растерялся, не зная, кого именно выбрать.
— Конечно, Черил, — однажды громко заявила Андрина.
Отец задумчиво поглядел на свою среднюю дочь и произнес:
— Я бы согласился с тобой, если б Шарон не была бы такой живой, находчивой, искрящейся, как вино, и заставляющей меня всегда улыбаться, когда я смотрю на нее. А сама она становится такой прекрасной, когда смеется. Что-то волшебное есть в ее смехе.
И тут он перевел взгляд на Андрину.
— А ты, Андрина, больше всего похожа на свою мать, поэтому ты и есть тот идеал, который каждый мужчина носит в сердце, когда подыскивает себе спутницу на всю жизнь.
Это был тот единственный случай, когда отец одарил ее истинно добрым словом. Ей редко приходилось выслушивать комплименты в свой адрес, тем более от отца.
А уж когда он серьезно заболел, то за ее заботу о нем он платил дочери черной неблагодарностью. Иногда ей казалось, что он просто ненавидит ее за то, что она не может доставить к его столу те деликатесы, которые он требовал.
Но сейчас ей некогда было предаваться воспоминаниям об отце, навлекшем на них столько несчастий.
Ей надо было сосредоточить все свои усилия, чтобы помочь двум девочкам вырваться из затягивающей их трясины. Никто, кроме нее, на это не способен.
Они вышли проводить Андрину до остановки дилижанса.
Шарон несла ее саквояж, объявив, что Андрине предстоит долгое путешествие и она должна беречь свои силы.
Сестры стояли рядышком в предрассветных сумерках на обочине проезжей дороги на окраине деревни под названием Большой Стокби, хотя, как часто язвительно напоминала им Шарон, поселок этот был ничуть не больше, чем Малый Стокби, располагавшийся неподалеку.
Было холодно и сыро, и Андрина не пожалела, что предусмотрительно надела под дорожный плащ теплый шерстяной жакет.
Накануне они провели длительную и бурную дискуссию по поводу того, что носить Андрине в Лондоне. И тут вдруг неожиданно подала голос Черил:
— Ты должна обязательно переодеться во что-то нарядное, прежде чем встретишься с герцогом. Тебе нельзя появиться у него в доме в пропыленной дорожной одежде и с саквояжем в руке. Он может подумать, что ты собираешься поселиться у него.
— Я уже все это предусмотрела, — сказала Андрина. — Мама мне когда-то назвала несколько приличных гостиниц, где можно ненадолго устроиться. Я запомнила их названия.
— Они, наверное, очень дорого берут за постой, — высказала свое мнение Шарон.
— Я думаю, так оно и есть, — вздохнула Андрина. — Но я попрошу, чтобы мне предоставили самую дешевую комнату. Если таковой не окажется, я попробую узнать, есть ли где-то поблизости менее дорогое жилье.
«Все это на словах выглядело вполне разумно», — подумала Андрина, когда беседовала на эту тему с сестрами.
Но когда она села в подъехавший дилижанс, то почувствовала себя такой одинокой и такой испуганной.
Ей часто приходилось посещать Честер, бывать даже в Ливерпуле, но за пределы своего графства она выезжала только в раннем детстве, а Лондон казался девушке таким ужасно далеким.
Как бы то ни было, к плохому или хорошему приведет ее отчаянный план найти супругов для сестер, она, взглянув последний раз на Черил и Шарон, машущих ей вслед, приказала себе сохранять холодное спокойствие, расчетливость и ясный ум.
И, главное, не делать никаких ошибок. Такой роскоши она позволить себе не могла.
Путешествие, казалось, началось удачно. Ей повезло найти себе место внутри кареты, хотя снаружи уже сидело несколько пассажиров.
Андрина начала с любопытством рассматривать своих спутников.
Ее ближайшим попутчиком напротив оказался среднего возраста невзрачный мужчина с болезненным цветом лица, похожий на типичного клерка из какой-нибудь адвокатской конторы.
