— Если они узнают, что я… солгала им… что они, по-вашему, подумают? — с горечью спросила она.

— Но ведь они ничего не узнают, — убеждал девушку маркиз. — Мы оба умные люди и сумеем позаботиться о том, чтобы вокруг нас не возникло сплетен. Никто не узнает — я обещаю тебе.

— Но ведь я буду знать. И мне будет стыдно взглянуть в глаза собственной семье.

Говоря это, Ровена освободила руку и встала. Она отошла от дивана и, остановившись перед камином, набрала в легкие побольше воздуху, собираясь с силами, чтобы снова заговорить, а потом произнесла медленно и отчетливо:

— Я люблю вас. Думаю, я всегда буду любить вас… но я не могу… сделать то, что вы… мне предлагаете.

— Но почему? — не сдавался маркиз. — Почему ты должна отказывать себе и мне в том, чего мы оба так жаждем. Этого жаждут не только наши тела, Ровена, но наши сердца и наши души. — Он горячо продолжал, не сводя глаз с лица Ровены: — Ты позволяешь условностям лишить себя счастья, закрываешь глаза на то, что такая любовь, как наша, встречается очень редко и только однажды в жизни. Ты говоришь, что любишь меня, и я верю тебе. Я же люблю тебя так, что не могу думать ни о чем другом. Я знаю, что ты хочешь меня. Я не могу без тебя жить. Неужели ты сможешь отказать мне лишь потому, что я не собираюсь надеть на твой пальчик обручальное колечко?

— Да, смогу! — твердо произнесла Ровена. — Зато я не могу теперь поверить в то, что значу для вас нечто большее, чем просто мимолетную забаву, прихоть, которая умрет так же быстро, как появилась на свет. Это не любовь, милорд. Не настоящая любовь!

— Ты говоришь ерунду о вещах, о которых не имеешь ни малейшего понятия, — воскликнул маркиз, начиная терять терпение. — Я действительно люблю тебя, Ровена. Люблю всем сердцем. И то, что я не могу жениться на тебе, вовсе не означает, что я не готов посвятить тебе всю свою жизнь — совсем наоборот. Так почему же ты просишь большего?

— Вы спрашиваете меня, — сказала Ровена, и теперь в голосе ее слышались гневные нотки, — как это я осмеливаюсь просить большего? Я… дочь простого доктора, должна падать в обморок от счастья, что такой благородный дворянин, как вы, снизошли до того, чтобы заметить меня, не говоря уже о том, чтоб полюбить! Что ж, милорд, я все-таки смею! Я смею заявить, что любовь, которую вы мне предложили, недостаточно хороша для меня. Мне очень жаль, но больше я ничего не могу сказать по этому поводу.

Ровена направилась к двери, но, прежде чем она успела дойти до нее, маркиз уже был на ногах. Он снова заключил девушку в объятия и с силой привлек к себе. Затем он поцеловал Ровену страстно и требовательно, с настойчивостью, которой недалеко было до грубости.

Сначала губы его причинили Ровене лишь боль, но потом, как ни старалась она предотвратить это, как ни боролась, молния страсти снова пронзила ее сердце, а тело стало безвольным.

Поцелуи маркиза становились более нежными и в то же время более властными.

Он требовал не только тела, но и души Ровены, которой собирался завладеть.

Ровена знала, что маркиз хочет сломить ее сопротивление, заставить ее подчиниться своей власти.

И все же на какую-то секунду ее снова охватил такой восторг от его близости, что нельзя уже было ни думать, ни двигаться, а только отдаться во власть своих чувств.

Но тут Ровена опомнилась и снова забилась в руках маркиза, пытаясь вырваться, и, к удивлению девушки, он тут же отпустил ее.

Ровена ничего не сказала — у нее бы не нашлось в эту минуту подходящих слов.

Она открыла дверь и выбежала из комнаты, прежде чем маркиз успел остановить ее.

Когда на подкашивающихся ногах Ровена поднималась по лестнице к себе в комнату, по щекам ее медленно катились слезы.

Возвращаясь из деревни, Ровена свернула на узкую, заросшую травой дорожку, ведущую к дому, и увидела стоящий у дверей фаэтон. Сердце ее болезненно сжалось.

Не могло быть никаких сомнений в том, кому принадлежал щегольской, черный с желтым, экипаж с сияющими серебряными ручками, запряженный четверкой великолепных лошадей.

Кучер, в цилиндре и с желтыми отворотами на сапогах, стоял возле лошадей, и Ровена поняла, что маркиз уже вошел в дом.

Прошло четыре дня с тех пор, как он вернулся в Свейнлинг-парк, и Ровена думала, что никогда больше его не увидит.

Девушка изо всех сил пыталась убедить себя, что она и не хочет видеть маркиза. И решила даже, что не станет прощаться с ним, но маркиз оказался умнее.

После бессонной ночи, проведенной в слезах и отчаянии, Ровена вдруг почувствовала, как гордость приходит к ней на помощь.

Ровена сказала себе, что, как бы жестоко ни ранил ее маркиз, какой бы несчастной она себя ни чувствовала, не стоит доставлять маркизу удовольствие узнать, что он сломил ее полностью и окончательно и что она неспособна больше ему противостоять.

Девушка была почти уверена, что маркиз не сдастся так просто, что он снова попытается уговорить ее согласиться на свой план.

Маркиз был чудовищно упрям и любил делать все по-своему.

Но Ровена была полна решимости, как никогда раньше. Пусть маркиз разобьет ее сердце, но она никогда не согласится стать его любовницей.

— Я люблю его! Люблю! — всхлипывала Ровена, уткнувшись лицом в подушку. — Но что мне делать с этой любовью?

Но даже те неведомые ей ранее чувства, которые разбудил маркиз, не могли заставить Ровену забыть, что в этой жизни правильно, а что нет. Она не сомневалась, что ее покойная мать пришла бы в ужас, услышав, что предложил маркиз ее дочери.

Хотя Ровена старалась вести себя как можно практичнее, она всю жизнь была романтичной идеалисткой.

Ее отец и мать были так счастливы, живя в мире, где ничто не имело значения, кроме их любви друг к другу. И Ровена всегда представляла, что когда-нибудь встретит мужчину, к которому будет чувствовать то же самое, что чувствовала миссис Уинсфорд к своему мужу. Девушка всегда понимала, что взаимная любовь матери и отца была очень важна в жизни всей семьи.

Миссис Уинсфорд всегда прислушивалась к стуку колес на дороге, и если экипаж сворачивал к дому, она бросала все дела и выбегала на крыльцо, чтобы встретить мужа прямо у его двуколки.

Затем отец обнимал мать, и они направлялись в дом, делясь тем, что произошло за день. Однажды Ровена услышала, как отец сказал:

«Ты так красива, дорогая моя, что я не могу смотреть на тебя, не говоря себе, что я — самый счастливый человек на свете. — Потом он рассмеялся и добавил: — Люди думают, что я беден, но я владею на самом деле самым драгоценным сокровищем этого мира. И сокровище это — ты».

Вырастая и начиная задумываться о любви, Ровена надеялась, что когда-нибудь единственный в ее жизни мужчина будет смотреть на нее так, как смотрел доктор на свою жену.

Она не могла представить себе, что любовь явится к ней в обличье такого величественного, необыкновенного мужчины, как маркиз.

Но теперь девушка говорила себе, что после той простой, скромной жизни, которую она вела девятнадцать лет, просто невозможно было не влюбиться в маркиза.

— Я должна была знать, что он испытывает ко мне вовсе не любовь, а совсем иное чувство, — с горечью произнесла Ровена.

Ровена была чиста и наивна, но дочка доктора не могла не знать о трагедиях, вызванных отношениями между мужчиной и женщиной, которые случались довольно часто даже в такой небольшой деревушке, как Литл-Поувик.

Девушки, допустившие вольность, оказывались беременными и производили на свет несчастных младенцев, у которых не было отцов; мужья избивали жен до полусмерти за то, что они вели себя неподобающим образом с другими мужчинами, случилось даже одно самоубийство, которое оставило неизгладимый след в памяти Ровены.

Она знала девушку, совершившую этот страшный грех. Когда-то это было милое, беззаботное дитя, чья невинность привлекла внимание местного трактирщика — грубого, жестокого человека, женатого на безвольной женщине, не имевшей на него никакого влияния.