– ...Попал скрипач под трамвай, и отрезало ему левую руку. Приходит он на репетицию, рассказывает дирижеру: так, мол, и так... А дирижер ему и говорит: ну, ничего, мы тебя в альты пересадим.

Громче остальных смеется над дурацким анекдотом виолончелиста Мити Дорфмана кудрявый, румяный альтист Вова Чернецов. Они сейчас вообще над чем угодно готовы смеяться, будто курнули. Весенний запах в воздухе особенно силен, потому что поздний вечер, и даже на Никитской не так уж много машин. Публика разъехалась, нахлопавшись вдоволь – три биса, это чего-то да стоит! «Сибелиус-квартет» меньше года как собрался, до этого все четверо играли в разных оркестрах, и вот – аншлаг в Малом зале консерватории! И с первых минут концерта чувство, что сыграют здорово, что все идет как надо, что вот ради этого вечера и учились по пятнадцать лет, и тянули оркестровую лямку еще кто по сколько...

Так, смеясь и только что не подпрыгивая, они направляются в «Реставрацию», что в Леонтьевском переулке. Там уже их ждет спонсор для серьезного разговора, наверняка тоже приятного: Алексей Львович Константинов, сам председатель правления «Госпромбанка», тоже побывал на концерте, только пешком с ними не пошел – нельзя ему так, это все понимают.

Первая скрипка – серьезный голубоглазый Коля Иноземцев – пытается угадать, о чем пойдет речь.

– Вообще-то я ему намекал, что нам в межсезонье неплохо бы поработать над новой программой, – своим высоким, будто не до конца сломавшимся голосом говорит он. – И лучше бы не в Москве. Он тогда посмеялся, мол, рано ты заговорил про отдых на море. Но он же нас слышал сегодня – вернемся к этому разговору!

– Да ладно, – Дорфман одергивает размечтавшегося Иноземцева. – Небось опять на какую-нибудь вечеринку у Анечки играть погонит.

Алексей Львович хорошо относится к Анечке и следит за ее успехами в светской жизни. Поэтому музыкантам тоже следует относиться к ней серьезно. Услышав как-то от не вполне трезвого Дорфмана: «Я бы ее трахнул», Иноземцев так посмотрел на увальня-виолончелиста, что тот на следующей вечеринке ни разу и глаз не поднял на тоненькую раскосую Анечку Ли.

Из всей четверки только Роберт Иванов – все зовут его Боб, потому что своего полного имени он стесняется из-за анекдотичного сочетания с фамилией – не рассказывает анекдотов и не участвует в разговоре про спонсора. Он просто в раю.

Последним сегодня играли Четырнадцатый квартет Бетховена. В его поздних квартетах партия второй скрипки часто даже интереснее, чем у первой. Бобу иной раз приходится играть партии, написанные с явным презрением к его как бы вспомогательной роли, – Паганини вообще сочинял квартеты, в которых скрипка была только одна, а место второй отдавалось гитаре. Но любимый 14-й – это совсем другое дело. Еще и звук удался Бобу, на какой он не всегда умел уговорить свой инструмент. Глубокий, сильный, полный звук. Бетховен уже совершенно оглох, когда писал Четырнадцатый, но, говорят, он следил за первыми репетициями и останавливал музыкантов, когда видел сбой или фальшь. Боб сегодня будто чувствовал на себе внимательный взгляд старого венского ворчуна, будто краем глаза замечал, как лицо старика смягчается и как он довольно кивает.

Бобу не хочется сейчас идти в «Реставрацию»: Константинов противен ему вместе с его деньгами, «Госпромбанком» и «семеркой» «БМВ». Во время встречи Иванов надеется отмолчаться и выпить – отпраздновать сегодняшний звук.

Друзья не дергают Боба – знают, что он робок и немногословен, когда трезв, да и уважают его сегодняшний триумф. Нет, здорово сыграли все, но Иванов был как-то неожиданно раскован и заразительно увлечен музыкой. Иноземцев, до этого радовавшийся своему везению – найти во вторые скрипки музыканта, который умеет играть не хуже тебя, но напрочь лишенного амбиций, это невероятная удача, – сегодня почувствовал неприятный холодок внизу живота: люди ведь меняются, и чего теперь ждать от такого Боба? Но, ощутив этот холодок, Коля тут же устыдился. Не хватало ему еще начать завидовать, когда все так хорошо идет, когда они на пороге чего-то большого.

Константинов начинает аплодировать мягкими ладонями, когда они подходят к столику.

– Ребята, вы сегодня превзошли себя. Такого Бетховена я вживую еще не слышал.

Музыканты знают, что это не пустая похвала. Государев банкир – настоящий меломан, собиратель редких записей, способный по звуку отличить, на каком из своих инструментов играет Иегуди Менухин. Он и сам немного музицирует, но только в узком кругу.

– Спасибо, Алексей Львович, – с обычным подобострастием откликается Иноземцев. – Нам и самим понравилось, как сыграли.

– Было волшебно, мальчики, – подтверждает Анечка Ли, отпивая шампанского. На концерте она сидела рядом с Константиновым и его суровой брылястой супругой, которой в клубе уже, конечно, нет. Высокие отношения этой троицы, наблюдаемые «Сибелиус-квартетом» весь его чудесный год, Иноземцев деликатно не замечает, Боб скучливо игнорирует, а Дорфман с Чернецовым переглядываются и ухмыляются.

– Пора подумать об экспансии, о выходе, так сказать, на мировую арену, – вживается в привычную роль полководца Константинов, когда все расселись, пристроили поудобнее футляры с инструментами, а официант принес стаканы. Спонсор пьет скотч.

– Как вы смотрите на то, чтобы мы купили вам приличные инструменты? Ну, то есть по-настоящему приличные? Звучите вы и так отлично, но это помогло бы вас продвинуть. Одно дело – просто молодой русский квартет, другое дело – если он играет на «страдивари» и «гваданьини». Ведь вот какие у вас сейчас инструменты?

– У меня «витачек», – не без гордости произносит Иноземцев, расстегивая футляр и предъявляя спонсору свою ухоженную девяностолетнюю скрипку.

Чешский мастер, осевший в России еще до революции и затем ставший идеологом советского фабричного производства – мол, незачем нам копировать итальянских мастеров-индивидуалистов, государству рабочих и крестьян нужны другие голоса, – сам делал инструменты со звуком ярким и полнотелым, как моравское вино.

– У меня тирольский инструмент неизвестного мастера, – говорит Чернецов. – Я на нем уже десять лет играю. Привык.

– А у меня «фабричка». Немецкая, хорошая, не гэдээровская, XIX век. – Дорфман пожимает плечами. – Вот если бы я был Йо Йо Ма, играл бы по понедельникам и средам на «монтаньяни», а по вторникам и четвергам на «страдивари»... Но я не Йо Йо Ма.

– Это точно, – подтверждает Чернецов, кажется, запоздало обижаясь на анекдот про альтистов.

– Роберт, а у тебя какая скрипка? – спрашивает Анечка Ли, явно догадываясь, что полного имени достаточно, чтобы подколоть молчаливого Иванова.

– «Страдивари», – бурчит Боб. Остальные музыканты и Константинов разражаются хохотом.

– Нет, ну я серьезно, – настаивает Анечка. – Можно посмотреть?

Боб уже жалеет, что так подставился, – надо было промычать что-нибудь невнятное. Однако нехотя расстегивает футляр, достает скрипку, завернутую в кашемировый платок, и прямо так, в платке, протягивает не Анечке, а Константинову. Бережно приняв инструмент, банкир разворачивает платок, и взорам присутствующих предстает довольно крупная, необычно плоская, покрытая темным, матовым красновато-коричневым лаком скрипка. Вдоль уса по всей верхней деке – инкрустация: чередующиеся зубцы из слоновой кости и черного дерева. Алексей Львович заглядывает в левый эф – знает, что этикет, или ярлык мастера, надо искать именно там. Недоверчиво хмыкает и передает инструмент Анечке, отчего Иванов нервно перемещается к краю стула. Анечка с умным видом тоже смотрит на нижнюю деку сквозь левый эф и комментирует:

– Там крестик в кружочке и буковки «А» и «S». И год от руки написан, 1709.