— Мне следовало предупредить его, сказать, чтобы он не проводил с ней столько времени, — произнес мистер Марлоу. Он вытащил небольшие серебряные щипчики и отрезал конец сигары. В воздухе повис сладкий табачный запах. — Пусть не ради него самого, но ради нее. Не сомневаюсь, что ее убили их отношения.

Во рту у меня пересохло, я вцепилась в подлокотники кресла:

— Вы хотите сказать… вы думаете, это сделал он? Алек убил Габриэль?

— Ее убил вервольф. Иногда я говорю себе, что это мог сделать любой из Братства, — к тому времени они давили не только на моего сына, но на нас обоих и не желали, чтобы у него возникали дружеские отношения с кем-либо. И, как я говорил раньше, женщины им не нужны. Они получают удовольствие, убивая их. Неужели у них нет матерей? Сестер, возлюбленных? Я этого не понимаю. Впрочем, я никогда не понимал Братство. — Он тяжело вздохнул. — В Париже у нас был подвал. Именно в нем Алек превращался каждую ночь, и я запирал его там ради его собственной безопасности, уж не говоря об остальных людях. Но в ночь гибели Габриэль замок оказался сломан. Я вернулся на рассвете и обнаружил, что дверь открыта, а Алека нет. Он очнулся чуть не на другом конце Парижа, ничего не помня о прошедшей ночи. То есть той ночью он был на свободе. И знал, где живет Габриэль. Алек вполне мог быть тем вервольфом, что ее убил.

— Но… ведь это не обязательно он.

— О, я пытался убедить себя в этом. Думаю, у меня бы получилось, если бы не одно «но»: Алек сам в этом уверен.

Это правда; зная его всего несколько дней, я уже не могла отрицать слов мистера Марлоу. Все, что сказал мне вчера днем Алек об ошибках, совершенных им в Париже; давившее на него чувство вины, тяжелое и мрачное, как саван, — все это про Габриэль. О гибели Габриэль.

Мистер Марлоу добавил:

— Алек носит с собой эту открытку как напоминание самому себе об опасности, которую он представляет для всех, кого любит.

Я посмотрела на изображение Габриэль Дюмон. Если Алек с ней дружил, возможно, она бы мне понравилась. Но она прошла по той дорожке, на которую ступила и я, — той, что ведет в сумрачный мир оборотней. А теперь она мертва.

— Мой вам совет: держитесь от всего этого как можно дальше, — сказал мистер Марлоу. — Мне тяжело лишать своего сына такого преданного друга, но ради вашей собственной безопасности уходите, пока это еще возможно. — Он чиркнул спичкой, чтобы прикурить сигару. Она вспыхнула голубым, потом оранжевым, я учуяла запах дыма. — Возьмите мою визитную карточку. Я пришлю в вашу каюту рекомендательное письмо до того, как мы придем в порт, чтобы вы смогли найти работу сразу же, как окажетесь в Нью-Йорке.

— Спасибо, сэр. Вы очень добры. — Я замялась. — Алеку с вами повезло.

— Повезло. Ах, если бы!

Выражение лица мистера Марлоу сделалось отстраненным. Его печалили болезненные воспоминания о прошлом.

Я быстро встала и извинилась. Чем скорее я уйду, тем лучше.

Но двигалась я недостаточно быстро.

Я не успела покинуть гостиную, когда открылась дверь и из своей спальни вышел Алек, завязывая пояс темного шелкового халата. Его неукротимые каштановые кудри были взъерошены после сна, а лицо измучено, как у человека, перенесшего сильную боль. Он увидел меня, глаза его широко распахнулись, появилась неуверенная улыбка.

— Тесс?

— Я уже ухожу. — Неужели только вчера вечером мы целовались так страстно, что у меня подкашивались ноги? Я взглянула на него, и сердце заколотилось быстро-быстро, но я больше не понимала, от желания или от страха. — Я не собиралась вас будить.

— Все в порядке. Я рад, что ты здесь.

Алек так счастлив! Почему он стал так уверен во мне именно тогда, когда я начала бояться его еще сильнее? Снова бодрый, он вышел к отцу на прогулочную палубу:

— Папа, вы с Тесс…

Голос его оборвался, и я сообразила, что Алек увидел на столике открытку с изображением Габриэль Дюмон. Когда он повернулся ко мне, у меня чуть сердце не разорвалось — лицо его исказилось от стыда. Я узнала, что он совершил, и это его убивает. Он стиснул кулаки, прищурился, и я не понимала, от боли это или от гнева. Знала только, что вижу волка.

— Тесс, уходите, — сказал мистер Марлоу. — Быстро.

Кого он оберегает — своего сына или меня? Что так, что этак, но я почувствовала, что волосы у меня на затылке встали дыбом, повернулась и выскочила в коридор. Дверь за мной захлопнулась. Не знаю, кто ее захлопнул, и оборачиваться я не стала.

Пробродив около часа по пароходу, не зная толком, чем заняться и куда повернуть, я вышла на шлюпочную палубу. Свежий ветер трепал мои золотистые кудри, выбившиеся из-под льняного чепца. Я стояла, опершись о поручни, и смотрела на воду далеко внизу. «Титаник» был настолько громадным, что я смотрела вниз, будто с церковной колокольни. Океан вокруг меня простирался во всех направлениях до самого горизонта. Даже на таком огромном корабле я была всего лишь крохотной точкой в бесконечности и совершенно одинокой.

Я оглянулась, думая о Михаиле, но его тут не было. Да ему не хватит смелости убивать меня на палубе, куда в любой момент может выйти Джон Джекоб Астор, богатейший человек в мире.

Но он все равно появится. Ему необходимо разобраться с Лайлами. И Алек… не знаю, что может произойти с нами дальше, но одно я знаю точно: мы с ним еще встретимся.

Я искала кого-нибудь, кто спасет меня, с той минуты, как взошла на корабль и в первый раз ощутила спиной взгляд охотника. До того мне казалось, что я такая сильная и умная со своим фетровым кошельком в кармане, а теперь я чувствую, что вообще ничего не понимаю в этом мире, ничего не знаю о его истинных ужасах, кроме одного, но это одно стало намного более правдивым, чем раньше: никто никогда меня не спасет, если я не буду изо всех сил сражаться за собственную жизнь.

А чтобы сделать это, нужно решить, кому можно доверять. Решить, во что верить. Я посмотрела на восток, прищурившись на утреннее солнце.

Всё по очереди: нужно вернуться в каюту Лайлов в последний раз.

Вероятно, меня уже уволили за то, что я просто ушла, не получив на это разрешения. Но мне нужно знать точно, на каких условиях я увольняюсь. Если у меня не будет ни единого пенни, чтобы начать новую жизнь в Нью-Йорке, придется придумывать другой план. Может быть, попросить Мириам разрешить мне пожить у нее день-другой; с рекомендацией мистера Марлоу я быстро найду работу.

Они же не заставят меня платить за каюту, нет? У меня в жизни не будет таких денег, чтобы заплатить за билет на этот корабль даже в третьем классе. Но тогда Лайлам придется трясти своим грязным бельем перед чиновниками из «Уайт стар», так что, думаю, не заставят. Будем надеяться, что нет.

Леди Регина, разумеется, потребует назад униформу. Нужно починить разорванный Лейтоном карман, а то она вычтет с меня за ущерб. И пусть подавится этим дурацким чепцом.

Несмотря на всю свою решимость, я с трудом подавила страх, входя в каюту Лайлов. Но ожидаемого взрыва брани от леди Регины не последовало. Единственным человеком в гостиной была Хорн, рявкнувшая на меня:

— Что-то ты слишком долго! Мисс Ирен ждет. — Но она говорит это каждый день, если я не появляюсь на заре.

Я, моргая, уставилась на нее. Я просто убежала с работы, а в наказание… ничего?

Я вошла в комнату мисс Ирен. Она сидела в точности на том же месте, где я ее оставила, щеки ее все еще пылали, она тяжело дышала. И хотя она сидела, уставившись в пол, все-таки меня узнала:

— Я сказала маме, что послала тебя с поручением, только не стала объяснять с каким. Если она спросит, придумай что-нибудь.

— Спасибо, мисс.

Меня охватило не столько облегчение, сколько смятение. Придется работать в надежде получить хоть немного денег, но я по-прежнему остаюсь в самом центре всей этой неразберихи и слишком близко к Михаилу. Самый большой в мире океанский лайнер внезапно показался мне чересчур тесным.

Чтобы не думать о собственных страхах, я внимательно посмотрела на Ирен и отметила, что она выглядит слишком подавленной. Она всегда была худенькой, но за последний месяц мне пришлось ушить ее платья в талии на два дюйма, а корсет приходилось затягивать изо всех сил, иначе он на ней просто болтался. Чтобы она так накричала на леди Регину, должно было случиться что-то чрезвычайное.