Я поняла, что Алеку и в самом деле понравились Мириам и Нед. Так странно думать, что все эти люди, которых общество поместило в три разные коробки, могли бы стать друзьями, сложись обстоятельства чуть по-другому. И если бы Алек не был проклят укусом оборотня.

Мириам и Нед попрощались, и мы отправились обратно вглубь корабля. К счастью, пока мы оставались на палубе F. На лице Алека отражалась лишь тень того напряжения, которое он наверняка испытывал, но я его искала и поэтому видела. Когда мы оказались в коридоре, снова одни, он сказал:

— Я провел там больше времени, чем следовало.

Наши взгляды встретились, я поняла, почему он так задержался, и почувствовала, как что-то глубоко в душе затрепетало.

Мы рука об руку прошли назад весь прежний путь из третьего класса в первый, от смеха и солнца к ожидавшей его ночи страданий. Я думала об этом с тех пор, как узнала его тайну, и сейчас решилась спросить прямо.

— Это больно? — негромко произнесла я, пока мы шли по коридору.

— Как будто тебя разрывает на части, — так буднично ответил Алек, что я невольно вздрогнула. — Но, превратившись, я уже не могу об этом думать, поэтому все расплывчато.

— Что значит «не могу об этом думать»?

— Когда я волк, мое сознание… оно другое. Став человеком, я не слишком хорошо все помню. — (Ну конечно. Он очень удивился, когда увидел меня вчера утром в турецких банях.) — Не знаю, сколько человеческого от меня остается. Если вообще остается.

— Не говорите так.

— Не нужно отрицать, что я собой представляю. — Он заговорил резче, в голосе прорезался… мне показалось, гнев, но нет. Солнце уже почти село. Волк был близко.

И я испугалась, что мне придется увидеть, как он меняется, но при этом я испытывала возбуждение.

Алек продолжал, уже спокойнее:

— Возвращаться обратно не так больно, скорее, чувствуешь, что все идет так, как должно быть. И я должен это запомнить. Каждую секунду.

Он потянулся, расправил плечи. Его движения становились свободнее, не такими скованными. Он даже шагал быстрее, и мне пришлось торопиться, чтобы поспевать за ним. Я была не против. Что-то во мне вообще хотело пуститься бежать, чтобы Алек смог побежать вместе со мной. Я хотела, чтобы высвободилась его безумная энергия.

Открыв дверь моим ключом, мы прошли в первый класс и направились к турецким баням. Их опять заперли на ночь, но Алек мог войти внутрь.

— А откуда у вас ключ к баням? — спросила я.

Он пожал плечами:

— Отец попросил. Обычно пассажирам первого класса мало в чем отказывают, нужно только спросить.

Да, так и у меня оказался ключ, благодаря известному имени Лайлов.

— Должно быть, это здорово.

— Во всяком случае, в моем положении.

Я огляделась, вспомнив, как нас заперли тут вместе в первый раз:

— А Михаил не…

— Вчера ночью он оставил меня тут одного, — сказал Алек. Свет в коридоре окрасил его волосы рыжим и углубил тени на лице. Он дышал более поверхностно, почти прерывисто. — Тебя он не беспокоил, нет?

— Только чтобы напугать. — Наверное, стоило рассказать Алеку про записку, но днем, когда светило солнце, я искренне считала, что она написана, только чтобы испугать и затравить меня. — Пока он думает, что я слишком напугана и не выдам его Лайлам, думаю… думаю, со мной все будет в порядке.

— Но тебе нельзя оставаться одной! — Алек взял мои руки в свои, притянул меня к себе. Голос его сделался хриплым, взгляд напряженным. — Пообещай мне, Тесс.

— Обещаю.

Между нами оставалось всего несколько дюймов. Алек прошептал:

— С тобой… с тобой я снова чувствую себя почти человеком.

Он медленно наклонился ко мне. Я закрыла глаза.

Когда его губы прижались к моим, поцелуй не был нежным. Алек показался мне почти отчаявшимся — то, как он стискивал меня, то, как упивался мной. «Волк, — подумала я. — Волк, живущий в нем, уже близко, совсем близко».

Так почему я с таким же отчаянием целовала его в ответ?

Наши губы разъединились. Я дрожала, Алек прерывисто дышал.

— Ты должна уходить, — сказал он.

— Знаю.

Но ни один из нас не отпускал другого.

— Пожалуйста, Тесс! — Алек умолял меня проявить силу воли, отказавшую ему. — Я уже недолго останусь собой!

Я вспомнила рыжего волка… ужас, испытанный мною две ночи назад… и, хотя тот страх не возвращался, воспоминание о нем заставило меня отступить назад. Алек отпустил мои руки, издал негромкий досадливый звук. Мы оба хотели большего.

— Я ухожу.

— Иди. — Алек распахнул дверь, наружу вырвались клубы пара. — Я знаю, что… ради твоего блага… я не должен больше с тобой видеться. Но мысль о том, что мы больше не увидимся, непереносима.

— До конца плавания я буду с Лайлами. — Мой голосок звучал очень жалко.

Он закрыл глаза, сражаясь с чем-то.

— Будь оно все проклято! Будь проклято, дай мне еще пять минут! — Он разговаривал с волком, не со мной.

Напряженная, как струна, рука Алека прикоснулась к моей щеке. Он снова притянул меня к себе и поцеловал — на этот раз поцелуй длился короткую голодную секунду. Затем он вошел в бани и захлопнул за собой дверь. Вместо «прощай» я услышала, как щелкнул замок.

Как в тумане, я побрела обратно в третий класс. Не знаю, чувствовала я себя ликующей или раздавленной, — я могла думать только о вкусе поцелуя Алека на своих губах.

Обхватив себя за плечи, я сообразила, что на мне все еще пиджак Алека. Конечно, можно отдать его стюарду, чтобы тот отнес пиджак в каюту Марлоу. Наверное, мне так и следовало поступить, но это был повод снова увидеться с Алеком — если мне требовался повод.

А он мне требовался.

Я закуталась в пиджак. Алек такой широкоплечий и мускулистый, что его пиджак окутывал меня всю, несмотря на мой высокий рост. И казался мне в некотором роде трофеем. Гордая, все еще чувствуя, как от поцелуев кружится голова, я подняла воротник, чтобы вдыхать запах Алека, и сунула руки в карманы, чтобы ощущать его тепло и вспоминать, как он ко мне прикасался.

В одном кармане я нащупала какую-то бумагу.

Вытащила ее, подумав, что это туристская карта, завернутая в обрывок газеты. Любопытство заставило меня посмотреть на карту, увидеть, что именно Алек находит интересным, — и тут сердце мое упало. Это была открытка в серебристых тонах, изображавшая красивую женщину в оперном или балетном костюме, таком восточном наряде. Безупречная фигура; профиль, вылепленный, как на греческих мраморных скульптурах, стоявших в садовой часовне Морклиффа. Белые буквы внизу открытки сообщали, что это Габриэль Дюмон.

Актриса из Парижа. Та самая, про которую сплетничала леди Регина, видимо возлюбленная Алека. Леди Регина утверждала, что их роман закончился плохо, но он все еще носит с собой ее портрет. Значит ли это, что он по-прежнему ее любит? Но если Алек любит эту женщину, как же он мог вот так целовать меня?

И он так виновато оправдывался насчет разбитого сердца!

Смятый обрывок газеты выпал из моих пальцев и медленно полетел на пол, но я поймала его, прежде чем он упал. Не знаю, что я рассчитывала в нем прочитать, но уж точно не то, что прочитала.

Это была вырезка из «Таймс», сообщавшая об ужасной гибели актрисы Габриэль Дюмон две недели назад в Париже.

Самая жуткая деталь заключалась в том, как она умерла. «Ее разорвала на части стая собак» на улице перед собственным домом, хотя жила она в самом центре Парижа. Никто не видел нападения, но ошибиться в том, что с ней произошло, было невозможно.

Ее разорвала на части стая собак.

Или волков.

Алек говорил, что из Парижа они уезжали в спешке. Он сказал, что теперь ему придется жить в лесу, как можно дальше от людей. Он несет бремя вины, которое в любой миг может разрастись и захлестнуть его. Только сейчас я поняла почему.

Он убил Габриэль.

— Ты уверена, что с тобой все хорошо? — спросил Нед, набив рот цыпленком.

— Все прекрасно.