Тот нерешительно смотрит на Навозного царя, получает добро и устанавливает коробочку с пружиной в похожее на велосипед устройство.

В деревьях шелестит легкий морской ветерок.

Тут Хок Сена снова охватывает беспокойство. Баньят заверил его, что это хорошая пружина, прошедшая контроль, а не из тех, которые всегда ломаются, едва начинаешь заводить; сказал, из какой именно кучи брать. Но теперь, когда слуга уже готов налечь на педали, его гложут сомнения: если он ошибся, если ошибся Баньят — а тот погиб под ногой обезумевшего мегадонта и подтвердить — в последний раз — не успел… Правда, Хок Сен и так был уверен… И все же…

Началось. Старик замирает. У слуги на лбу проступают капельки пота. Чувствуя необычное сопротивление, он удивленно смотрит на Навозного царя и его гостя и переключает скорость. Педали вертятся — сперва медленно, потом быстрее. Нажимая на них все сильнее, юноша постоянно подстраивает передачу — заряжает и заряжает пружину энергией.

Толстяк задумчиво произносит:

— Я знал человека, который работал на твоей фабрике — несколько лет назад. Он так богатствами не разбрасывался, своих собратьев желтобилетников так не обхаживал. — И, помолчав немного, продолжает: — Я, конечно, понимаю, что его ради часов убили белые кители — избили и обчистили прямо на улице за то, что вышел в комендантский час.

Хок Сен только пожимает плечами, а сам гонит от себя воспоминания о человеке, который кровавым мешком лежит на мостовой, умирает и просит помочь.

Навозный царь глядит на него многозначительно.

— И вот теперь ты работаешь на ту же компанию. Не похоже это на случайное совпадение.

Старик молчит.

— Собакотраху стоило бы быть поосмотрительней. Опасный ты человек.

Хок Сен решительно мотает головой.

— Я лишь хочу вернуть себе то, что когда-то имел.

А слуга по-прежнему крутит педали, заправляет джоули, втискивает в маленькую коробочку все больше и больше энергии. Навозный царь старается не показывать удивление, но смотрит, широко раскрыв глаза: любая другая пружина того же размера давно бы перестала заводиться. Велостанок протяжно скрипит.

— Этот всю ночь будет ее накручивать. Тут нужен мегадонт.

— Как так выходит?

— Новая смазка — позволяет сворачивать металл гораздо туже, причем тот не переклинивает и не лопается.

— Потрясающе…

— Если скручивать более подходящей силой — с помощью мегадонта или мула, — переход калорий в джоули выйдет почти стопроцентный.

Навозный царь глядит, как слуга вращает педали, и улыбается.

— Проверим мы твою пружину. Если отдает энергию так же хорошо, как принимает, — будет тебе корабль. Неси чертежи с документами. Вот с такими люблю иметь дело. — Он приказывает подать выпивку. — За нового партнера!

У Хок Сена будто гора с плеч падает. В первый раз за долгое время, прошедшее с тех пор, как в переулке его руки залила кровь, как тот человек просил, но не получил пощады, старик чувствует вкус спиртного, и ему это приятно.

Джайди вспоминает, как впервые увидел Чайю. Он только что закончил бой, один из своих первых, с кем именно — уже позабыл, но как сходит с ринга, как его поздравляют, говорят, что в движениях превзошел самого Най Каном Тома [66], и сейчас представляет очень ясно. Тем вечером они с друзьями выпили лао-лао и высыпали на улицу — хохотали, гоняли мяч для сепак такро, куролесили, наслаждались победой и жизнью.

Тогда-то и повстречалась ему Чайя: она закрывала ставнями фасад родительского магазинчика, где продавались бархатцы и недавно восстановленный жасмин для храмовых церемоний. Он улыбнулся ей. Девушка посмотрела на пьяную компанию с неприязнью, однако Джайди пронзило острое чувство, будто они были знакомы в прошлой жизни и наконец встретили друг друга — свою любовь и судьбу.

Он смотрел на нее ошеломленно, и друзья это заметили — и Суттипонг, и Джайпорн, и остальные. Все приятели умерли во время эпидемии лилового гребешка — рванули сжигать деревни, где вспыхнула болезнь, и погибли. Но Джайди помнит их самих, и как шутили над его глупо-влюбленным взглядом. А Чайя окатила молодого бойца презрением и прогнала.

Девушки к нему так и липли: одним нравилась его спортивная популярность, другим — белая форма. Одна Чайя при встрече посмотрела холодно и отвернулась.

Джайди месяц собирался с духом, потом, приодевшись, пришел, купил цветов для храма, взял сдачу и незаметно исчез. Неделю за неделей заглядывал в магазинчик, всякий раз говорил с ней чуть дольше, налаживал контакт и поначалу думал: Чайя понимает, что так пьяный болван заглаживает свою вину. Но потом стало ясно: она не узнала в нем наглеца с улицы, да и вовсе забыла тот случай.

Джайди никогда не напоминал об их первой встрече, даже когда поженились. Было бы унизительно признаться и рассказать, что человек, которого она любит, и тот пьяный идиот — одно лицо.

А теперь ему предстоит совершить даже худший поступок — упасть в глазах своих сыновей. Ниват и Сурат с серьезным видом наблюдают, как отец, надев белую форму, встает перед ними на колени.

— Что бы вы ни увидели сегодня, позора в этом нет.

Дети все так же серьезно кивают, хотя не понимают ни слова. «Принуждение», «безысходность» — в их возрасте такого еще не знают. Джайди прижимает малышей к себе и выходит под ослепительное солнце.

В глазах Каньи, которая ждет его в велорикше, сострадание, хотя из вежливости прямо она ничего не скажет.

Едут молча. Впереди возникает министерский комплекс: у ворот сгрудились повозки, слуги ждут хозяев. Значит, свидетели уже начали прибывать.

Они проезжают ворота и останавливаются у храма. В вате Пхра Себа, который построили в честь мученика во имя разнообразия форм жизни, белые кители дают клятвы, проходят посвящение в защитники королевства, получают первые звания. Именно здесь…

Джайди так и подскакивает от злости: по ступеням храма бродят целые стада фарангов. Иностранцы на территории министерства! Торговцы, фабриканты, японцы — обгоревшие на солнце, потные зловонные существа — облепили самое священное место.

—  Джай йен йен, — негромко говорит Канья. — Так велел Аккарат, это часть сделки.

Джайди и так не в силах скрыть отвращение, а тут еще и Аккарат стоит рядом с Сомдетом Чаопрайей и что-то ему говорит — похоже, рассказывает анекдот. Эти двое сошлись слишком близко. Генерал Прача с бесстрастным видом оглядывает толпу с вершины лестницы, вокруг него в храм шагают братья и сестры, с которыми Джайди работал и сражался бок о бок. Тут же Пиромпакди: на лице довольная улыбка — счастлив, что отомстит за свои убытки.

Их приезд замечают, всюду слышен шепот.

— Джай йен йен, —напоминает Канья, прежде чем выйти из рикши.

Джайди под конвоем отводят в храм.

Золотые статуи Будды и Пхра Себа безмятежно взирают на собравшихся. На стенных панелях — сцены падения Старого Таиланда: фаранги выпускают чуму, тенета пищевой западни охватывают землю, животные и растения гибнут, его королевское величество Рама XII созывает жалкие остатки войск, которые с флангов прикрывает Хануман [67]и его воины-обезьяны; Крут, Киримукха [68]и армия полулюдей-полудемонов отражают наступление океана и волну эпидемий. Разглядывая картины, Джайди вспоминает, какую гордость испытывал в день своего посвящения.

Снимать в министерстве нельзя, поэтому кругом с карандашами на изготовку столпились газетные писаки. Джайди снимает обувь и входит внутрь, за ним — двое прислужников; эти шакалы только не визжат от восторга в предвкушении суда над своим злейшим врагом. Сомдет Чаопрайя садится на колени возле Аккарата.

Джайди глядит на защитника королевы и думает: как прежнего короля, божественного по своей природе человека, смогли обмануть и назначить на эту должность Сомдета Чаопрайю, ведь он почти сплошное зло? От мысли о том, что рядом с Дитя-королевой находится записной злодей, у Джайди мурашки бегут по коже и…