Он поднимает юбку и кладет руку ей на бедро, но, неожиданно замерев, смотрит на нее.
— Прости, — произносит он и хочет убрать руку.
— Нет, — говорит Софи, удерживая его руку там, где она была.
От его прикосновений ощущение такое, словно по коже пробегает слабый ток. Она притягивает его к себе еще ближе, так что он всем телом наваливается на нее.
Поблизости раздается хруст ветки. Софи испуганно отталкивает от себя Томаса и садится ровно. О чем она думала? Она отводит взгляд в сторону, не желая встретиться взглядом с тем, кто случайно набрел на них, кем бы он ни был, и лицо ее полыхает.
Томас начинает смеяться — какой чудной звук. Она уже забыла, как звучит его смех — сначала низким голосом, а потом высоким.
— Привет, — говорит он, — Смотри, Софи.
Она медленно оглядывается. В нескольких ярдах от того места, где они сидели, стоит олень, готовый обратиться в бегство. Он дышит быстро и тяжело. Софи вздыхает с облегчением — кровь пульсирует у нее в висках.
— Слава богу, — вырывается у нее. — Я-то подумала, что нас застукали.
Олень разворачивается и скачет прочь, но Софи еще не готова возобновлять их объятия, пока нет.
— Однажды я уже видела в этих местах оленя, — говорит она. — Это было очень странно, Томас. Я как раз думала о тебе, о том, как скучаю без тебя, и вдруг этот олень… он смотрел на меня и плакал. Он был очень печальным.
— Плакал?
— Да, настоящими слезами. Я и не знала, что такое возможно. Как ты думаешь, о чем он так печалился?
— О, дорогая, животные не умеют плакать. А из оленьих глаз выходят маслянистые выделения. И это не имеет никакого отношения к чувству печали.
Она кивает головой и вздыхает. Он начинает вынимать из волос Софи приставшие веточки и листья и складывать ей в ладонь.
Наконец Софи говорит:
— Томас, мне нужно знать… ты ни разу не упомянул о своей бабочке. Ты нашел ее?
Он качает головой.
— Я думал, что нашел. Несколько раз я поверил, что она — моя. Но это джунгли — они выделывали фокусы со мной. Не думаю, что моя бабочка вообще когда-либо существовала. Это была просто мечта. — Томас говорит таким несчастным голосом, что кажется — вот-вот заплачет. — Она свела меня с ума, Софи. Думаю, я и в самом деле мог сойти с ума.
Софи ничего не отвечает.
— Я рад, что вернулся домой, — произносит он. — Уверен, что готов оставить все, что было, в прошлом.
— А как же тот человек, Сантос? Что ты собираешься делать в отношении его?
— А что я могу? Мои товарищи все еще у него. Он убьет их. Или того хуже.
— Ты должен связаться с британскими управляющими. Обязан. Прояви отвагу, если надо.
— Отвагу?
Он отпускает ее руку и утирает свое лицо в раздражении.
— Это только здесь, в Ричмонде, кажется, что все так просто, Софи.
Что-то неладное происходит с его голосом. Он затихает, и ей вдруг становится страшно, что Томас снова не сможет говорить — и одна лишь мысль о том, что надо высказаться откровенно, вот-вот заставит его снова замкнуться в себе и замолчать.
— Мы что-нибудь придумаем, — говорит она и, обхватив его обеими руками, прижимает к себе.
В чреве ее распускаются и трепещут крылья бабочки.
Эпилог
Малайский архипелаг, 6 сентября 1912 года
Дорогая Софи!
Буду очень краток, поскольку мне скоро предстоит отправиться на ужин, но я хочу быстренько ответить на твое письмо, которое ты отправила, скорее всего, вот уже несколько недель тому назад. Знаешь, когда я пишу тебе, на меня это действует очень успокаивающе — словно ты находишься со мной в комнате и я действительно могу беседовать с тобой.
Твое письмо доставило мне немало удовольствия. Конечно, замечательно, что Агата оказалась великолепной хозяйкой, но я без смеха не могу представить ее замужней женщиной с детьми — это так на нее не похоже. Знаю, что она твоя подруга и мне нельзя быть недобрым к ней, но не она ли постоянно читала тебе лекции о социальных бедах и о капризах высшего общества? Иногда я думаю, как бедняга Чапмен справляется с ней теперь, когда она желает устраивать вечеринки каждый день для своих новых друзей? Рад, что я сейчас не в Ричмонде, в противном случае мне пришлось бы каждый раз придумывать предлог, чтобы не ходить туда, — у тебя это получается гораздо лучше, чем у меня. Впрочем, мне приятно, что шляпное дело Агаты процветает, Скажи ей, что у меня есть несколько очень любопытных бабочек — ей понравятся.
Поиски новых видов бабочек здесь напомнили мне о Papilio sophia, которую я так и не нашел в джунглях Амазонки. Каким же я был глупцом — совершенно очевидно, Уоллес и Спрус пошутили, запустив этот слух о ней. Возможно, это была даже не их затея, а какого-нибудь шутника из Музея естествознания. А я был таким идиотом, что поверил, хотя подобная бабочка — нечто нереальное. Подумать только, чего я чуть было не лишился из-за нее. Более того, что тебе пришлось пережить тогда! Я вспоминаю, как ты поддерживала меня — даже вдохновляла, — чтобы я вернулся к делу и стал профессиональным коллекционером. Даю тебе слово, дорогая Софи, что я никогда больше не поступлю так с тобой и никогда ничего не буду от тебя скрывать, как в тот раз.
Вчера я получил письмо от мистера Робертса, того американца, пересланное мне мистером Райдвелом. Робертс сообщил о том, что мистер Сантос умер до того, как должен был предстать перед судом. Трудно описать, что я почувствовал, узнав об этом. С одной стороны, я рад, что он мертв (не ужасно ли это звучит?), а с другой — разочарован, что ему так и не предъявили обвинений в совершении преступлений. Если бы все продвигалось быстрее… но из-за того, что никто не верил Робертсу — особенно британские управляющие каучуковой компанией Сантоса, слепые тупицы, — рассмотрение дела в суде откладывалось. Я очень признателен тебе за то, что ты убедила меня написать Робертсу, Софи. Пусть кто-то сочтет меня слабым за то, что я охотно следую твоим добрым советам и наставлениям, но мне это безразлично. В тебе моя сила, и я всегда буду прислушиваться к тебе. То, как открыто и решительно выражаешь ты свое мнение, наполняет меня гордостью и восхищением.
Жаль только, что Джордж и Эрни скончались и не успели, как я, рассказать обо всем. По крайней мере, их исчезновение заставило наше правительство заволноваться и изменить отношение к делу. Слава богу, они умерли своей смертью, хотя, наверное, мы никогда не узнаем, как все было на самом деле. Иногда мне снятся кошмары, что Сантос узнал о том, что я дал свидетельские, показания, и убил их — именно об этом он намекал мне недвусмысленно перед тем, как отпустить. Впрочем, в тех местах свирепствовала холера, и Эрни выглядел больным уже тогда, до моего отъезда. Повезло еще, что я сам не заразился, тем более что был ослаблен приступом малярии, которая до сих пор иногда возвращается ко мне, как ты знаешь. Сколько бессонных ночей за все эти годы ты провела у моей постели, пока я бредил в жару!
Робертс только сейчас рассказал мне, как Сантос пытался его шантажировать — фактически подставил. Когда тот был в Бразилии, он подослал к нему одного из своих прислужников, чтобы предложить ему деньги, — и британские управляющие чуть было не поверили этому, пока кто-то не попытался подкупить и их тоже. Тогда все поняли, что Робертс говорит правду, и согласились с ним. Они послали на места собственных проверяющих, которым удалось собрать достаточное количество доказательств. Полагаю, управляющие решили, что их освободят от порицания, если они расследуют и выявят все факты коррупции в собственной компании, и, похоже, им это удалось. Что это будет означать для судебного процесса, я не знаю.
Мистер Райдвел по-прежнему уговаривает меня пересмотреть свои записи в журналах и дневниках и подготовить их к публикации, но я так занят в других проектах — бабочки на архипелаге ждать не будут! — что мне не очень-то хочется приступать к этой нелегкой задаче. Вряд ли мне удастся заставить себя читать эти записи и вспоминать о времени, проведенном на Амазонке. Может, если это не составит тебе большого труда, ты поможешь мне в данном проекте после моего возвращения? В любом случае подумай об этом, любовь моя, и скажи «нет», если тебе будет так угодно.
Что ж, я должен уже убегать, так как Фредрик, мой новый помощник (и очень усердный! С ним не соскучишься — он бы тебе очень понравился), только что пришел сообщить, что нас уже ждут. Жаль, что я не могу отправить его обедать без меня и продолжить беседу с тобой. Я ужасно скучаю по тебе и нашим детям, так хочется быть с вами. Девять месяцев — это очень, очень долгий срок, и я обещаю больше не уезжать на такое длительное время. Скажи детям, что я их люблю, и передай привет своему отцу. Я очень благодарен ему за то, что он проводит столько времени с нашими, детьми, пока меня нет.
Предполагается, что мое следующее место назначения — Австралия, в будущем году. Надеюсь, моя дорогая женушка, что вы с детьми сможете сопровождать меня в этой поездке. Ты пишешь, что дети уже самостоятельно бегают по парку — что ж, в Австралии они смогут в полной мере ощутить себя бесстрашными маленькими сорванцами, какими и являются. Нас ждет настоящее приключение, не правда ли?
Твой навеки, Томас
