Томас кивнул, молча соглашаясь, готовый провалиться сквозь землю.
Манаус, 7 января 1904 года
«Я всего лишь мужчина. А мужчина всегда, во все времена, был рабом своего тела — с чего я вдруг поверил, что могу быть другим?
Теперь я предал двух людей — свою жену и своего благодетеля. Какая-то часть меня говорит, что я ошибаюсь, но я знаю — это не так. Какими делами занимается эта женщина, жена одного из богатейших людей в Манаусе, наряжаясь в карнавальный костюм для участия в уличном празднике? Знает ли Сантос о ее ночных похождениях? Он и сам ведет себя не совсем подобающе, но мужчинам это присуще гораздо в большей степени, разве нет? Может быть, я просто наивен. Мне ничего не известно об этом городе и его обычаях. Может, его жители — такие же дикие, как и все остальные. Своим безмолвным жестом она умоляла меня сохранить все в тайне, и у нее нет причин бояться, что я выдам ее, — иначе это бы означало, что я также выдам и себя. Конечно, я буду держать язык за зубами и молюсь, чтобы она тоже. Отныне надо хранить этот журнал подальше от посторонних глаз.
Софи, простишь ли ты меня когда-нибудь?»
Глава 7
Ричмонд, май 1904 года
Софи морщится, прочитав обращенные лично к ней слова, — будто Томас находится в комнате и умоляет ее. Так вот оно что. Эта запись — последняя в журнале, и она чувствует в словах мужа ноту отчаяния, но это ее не трогает. На другой странице, последней странице журнала, цветной рисунок желто-черной бабочки. Она нарисована с такими замысловатыми подробностями, что на мгновение Софи забывает обо всем и восхищается способностями мужа. Интересно, как он рисовал — с натуры или по памяти? Как эта бабочка прекрасна! Неужели она все же простит его после всего только что прочитанного?
В комнате почти темно — удивительно, что она вообще еще может читать. Софи снова внимательно изучает запись в журнале, изо всех сил пытаясь выудить из всего этого как можно больше смысла. Но в данный момент лишь одно приходит в голову. Она же не дура — ей хорошо известно, что мужчины ведут себя подобным образом, но раньше она могла поклясться, что Томас не такой, как все мужчины.
Она встает с места и швыряет журнал в противоположную стену, где он с грохотом врезается в тумбочку, сбивая незажженную свечу, и падает на пол. Схватившись за живот, она ходит по комнате взад-вперед, потом снова подбирает журнал и разглядывает его. Корешок отделился от остальной части и болтается, как ленточка. Она смотрит на этот журнал во все глаза, как будто в нем заключены ответы на вопросы, которые ей хочется выкрикнуть в лицо мужу. С омерзением она кидает его обратно в сумку и открывает окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Небо на западе озаряется лучами заходящего солнца, на горизонте лежат разбухшие тучи, обещая дождь. Все окрашивается лавандовым светом — ей даже мерещится, что в воздухе пахнет лавандой. Много раз она видела эту картину, но теперь мир изменился. В его закоулках стало еще темнее.
Что ей делать? Ее пальцы тянутся к волосам и скребут кожу головы. Лоб распирает изнутри от пульсирующей боли. Назад пути нет. Она хотела знать, и теперь она знает.
Софи нагибается и собирает все тетради, лежащие на полу, как листья на земле, засовывает их в саквояж и с шумом захлопывает его. Затем незаметно открывает дверь в комнату мужа и ставит сумку на место, стараясь не шуметь.
Внизу, в буфетной, последние лучи солнца падают через окно, освещая рабочий стол. Она орудует быстро, нарезая хлеб, и ветчину, и сыр. Слишком быстро: нож соскальзывает и режет кончик пальца — она чувствует сопротивление плоти прежде, чем саму боль. Ее безмолвный крик оглушителен. Кровь капаете пальца, попадая на ужин Томаса. Прижимая тряпку к ранке, она собирается оставить все как есть, но потом бросает испачканный хлеб в раковину и отрезает другой кусок.
Томас сидит в постели, когда она входит в его комнату, держа поднос с едой. Он потягивается. Муж напоминает ей маленького мальчика, которого разбудила мама, но затем она вспоминает, на что способен этот мальчик, и выбрасывает эту мысль подальше из головы.
Не говоря ни слова, она ставит поднос перед ним. Он подхватывает поднос, когда тот опасно качается, а она разворачивается и решительно идет прочь из комнаты, чувствуя, как он сверлит взглядом ей спину.
Спустившись вниз, она останавливается перед зеркалом в передней, чтобы поправить волосы. Аккуратно скручивает их и закалывает шпилькой, стараясь не задумываться о том, что ее ждет. Оставшись довольна собой, она берет в руки свою лучшую шляпку и водружает ее сверху на прическу так, чтобы подчеркнуть собственные достоинства, — слегка сдвинутая вперед, шляпка прикрывает лоб, и глаза из-под нее загадочно сверкают. Софи глубоко вздыхает. На платье кое-где чернеют пятна сажи, но у нее не хватает терпения пойти и переодеться, вместо этого она набрасывает сверху легкое пальто, чтобы не было видно пятен, — и никто не заставит ее снять пальто в этот теплый вечер. Она выходит наружу, на тихую улицу, где фонарщики уже приступили к своей вечерней работе.
Капитан Фейл не ждет посетителей, а потому при звуке дверного колокольчика он слегка подпрыгивает в своем кресле. Должно быть, он уснул — вокруг совсем темно. Он нащупывает трость и рывком встает. Наверное, это записка от Сида Уортинга о том, что он не может встретиться завтра. Но чтобы в воскресенье? Как это ужасно утомительно — принимать посетителей в тот день, когда у миссис Браун выходной.
Дверь распахивается, и ему первым делом безумно хочется причесать волосы, но слишком поздно. На пороге его дома стоит Софи и смотрит на него из-под широких полей своей очаровательной шляпки.
— Миссис Эдгар, — произносит он. — Какой сюрприз.
Он не говорит «и какое счастье». Она сама его нашла! Неужели в глазах ее желание? Он даже не смеет надеяться, что его замысел осуществляется — раз она пришла к нему. Может, намек на то, что муж ее утратил веру, достиг цели. Ему хочется раскрыть дверь пошире, втащить ее внутрь. Руки так и чешутся обнять ее. В мозгу мелькает картина, как она падает со вздохом в его объятия и он ощущает вес ее тела. Но что-то не так. Она забыла надеть перчатки, и он видит повязку из белой ткани на ее пальце, через которую проступают капли крови, как гроздья рубинов на кольце. При виде ее обнаженных рук он краснеет — это такое интимное зрелище. Она переминается с ноги на ногу, глаза беспокойно мечутся. То и дело оглядывается на улицу через плечо.
— Сэмюэль, — говорит она. — Я могу войти?
— Я…
О чем он думает? Уже несколько человек прошли по улице и с любопытством посмотрели на них — люди, знакомые по церкви. Он даже слышит их мысли: что делает красивая молодая замужняя женщина, придя к такому высушенному, старому холостому джентльмену, как он? Так поздно вечером? Так что он не может, следуя своему порыву, втащить ее внутрь. Он переступает на месте, и внезапная острая боль в ноге заставляет его вздрогнуть.
— Миссис Эдгар… — начинает он снова.
Опять же, она назвала его Сэмюэлем. И вот теперь она стоит у порога его дома и ждет, когда он ее впустит.
— Миссис Эдгар, я не думаю…
Она потирает руки, поглаживая и встряхивая их, будто с них стекает вода. Софи подходит к порогу вплотную, и он в удивлении делает шаг назад.
— Пожалуйста, Сэмюэль.
Она стоит так близко, что он чувствует ее запах — ароматом розовой воды наполняются его ноздри и голова. Больше всего на свете ему хочется, чтобы она вошла в дом — кто знает, к чему бы это привело в ее состоянии? Но он не теряет головы и, когда она начинает теснить его, не сдает своих позиций. Совершенно ясно — она чем-то огорчена. Ее заплаканное лицо измазано, будто она только что побывала в дыму пожара. Она решительно смотрит прямо ему в глаза, и на какое-то мгновение возникшее между ними противостояние характеров снова возбуждает его. Они стоят так несколько секунд, с бесстрастными лицами — похоже, он озабочен тем, чтобы никоим образом не выдать своих чувств, а она настроена одержать над ним верх. Но тут она сдается, вздыхая, и делает шаг назад.
