Я пыталась уехать от вопроса: а что было бы, если бы я осталась?
Меня ни разу еще не останавливали за превышение скорости. Полезно иметь отца-адвоката, известного на всю округу не только своей хваткой, но и вспышками гнева; обычно мне достаточно было просто представить, какое лицо у него будет, когда он узнает эту новость, чтобы держать себя в рамках. И потом, в Мерси-Фоллз превышать скорость все равно без толку. Если ехать слишком быстро, в два счета окажешься за городом.
Но сейчас настроение у меня было как раз для перебранки с полицейскими.
Домой я не поехала. Я и так знала, что до дома двадцать две минуты езды. Слишком мало.
Беда была в том, что теперь он завладел мной. Я снова подошла к Коулу слишком близко и заразилась им. Недуг проявлялся в виде весьма специфического набора симптомов. Раздражительность. Перепады настроения. Учащенное сердцебиение. Потеря аппетита. Безразличный остекленевший взгляд. Усталость. Далее последуют пустулы и бубоны, как при чуме. Ну а потом смерть.
Я-то думала, будто полностью излечилась. А это, оказывается, была всего лишь ремиссия.
Дело было не только в Коуле. Я так и не рассказала Сэму про отца с Маршаллом. Я пыталась убедить себя, что у отца не получится снять с волков статус охраняемых животных. Даже при содействии конгрессмена. Оба они были большими шишками у себя на родине, но это совсем не то же самое, что быть большой шишкой в Миннесоте. И незачем мучиться угрызениями совести из-за того, что я не предупредила Сэма.
Я так задумалась, что не заметила даже, как в зеркале заднего вида вспыхивают красно-голубые огни полицейской мигалки. Потом взвыла сирена. Подала голос и умолкла, только чтобы оповестить меня о своем присутствии.
Внезапно перебранка с полицейскими показалась мне не такой уж и блестящей перспективой.
Я притормозила у обочины. Вытащила из сумочки права, из бардачка – свидетельство о регистрации машины. Опустила стекло.
Когда полицейский подошел к моему окну, я увидела, что на нем коричневая форма и большая, странного вида шляпа; значит, передо мной представитель полиции штата, а не округа. Полиция штата никогда не разменивалась на предупреждения.
Я вляпалась по-крупному.
Он посветил мне в лицо фонариком. Я поморщилась и отвернулась, чтобы он выключил его.
– Добрый вечер, мисс. Ваши права и свидетельство о регистрации, пожалуйста. – Вид у него был слегка раздраженный. – Вы видели, что я еду за вами?
– Ну да, надо полагать, раз я остановилась.
Офицер улыбнулся невесело, как иногда улыбался отец, когда разговаривал по телефону, и не глядя взял у меня права и свидетельство.
– Я ехал за вами полторы мили.
– Я задумалась, – сказала я.
– Так вести себя на дороге нельзя. Здесь ограничение скорости – пятьдесят пять миль, – произнес полицейский. – Я выпишу вам повестку в суд за езду со скоростью семьдесят три мили в час. Сейчас вернусь. Пожалуйста, никуда не уезжайте.
Он отошел к своей машине. Я не стала закрывать окно, хотя вокруг зеркал заднего вида, в которых отражались полицейские фары, уже начинала роиться мошкара. Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, представляя, что скажет отец. Меня посадят под домашний арест. Отберут кредитку. Лишат мобильника. В арсенале моих родителей были все пыточные орудия, которые они изобрели еще в Калифорнии. Теперь можно не ломать голову, ехать мне к Сэму с Коулом еще раз или нет, ведь остаток учебного года я проведу взаперти.
– Мисс?
Я открыла глаза и распрямилась. Полицейский снова стоял перед моим окном с правами и свидетельством о регистрации в руке и штрафной книжкой.
Тон его совершенно изменился.
– Ваши права выданы на имя Изабел Калперер.
Вы имеете какое-то отношение к Томасу Калпереру?
– Это мой отец.
Полицейский забарабанил ручкой по штрафной книжке.
– Понятно, – протянул он, возвращая мне документы. – Так я и думал. – Вы ехали слишком быстро, мисс. Чтобы такого больше не повторялось.
Я уставилась на свои права. Потом на него.
– А как же…
Полицейский козырнул мне.
– Желаю благополучно добраться до дома, мисс Калперер.
9
СЭМ
Я чувствовал себя генералом. Большую часть ночи я просидел без сна над картами, пытаясь выработать стратегию борьбы с Коулом. Используя в качестве крепости компьютерное кресло Бека, я покачивался вперед-назад и время от времени делал в старом ежедневнике Бека пометки для потенциального диалога с Коулом, а для вдохновения раскладывал пасьянс. Если пасьянс сойдется, я объявлю Коулу правила, которые ему придется соблюдать, если он хочет и дальше жить в этом доме. Если не сойдется, не стану ничего ему говорить и посмотрю, как будут развиваться события. Чем дальше, тем более замысловатые правила я для себя придумывал: если пасьянс сойдется, но на это уйдет больше двух минут, я напишу Коулу записку и приколю к двери его комнаты. Если сойдется и первым выйдет король червей, я позвоню ему с работы и зачитаю список правил.
Между пасьянсами я проговаривал про себя фразы. Должны же где-то найтись слова, которые донесли бы до Коула мое отношение, но не показались бы покровительственными. Слова, которые прозвучали бы вежливо, но непреклонно. Вот только где искать это самое «где-то», я не представлял.
Время от времени я на цыпочках пробирался из кабинета Бека по темному коридору к дверям в гостиную и стоял на пороге, глядя на спящего после приступа Коула, пока не убеждался, что тот дышит. Тогда досада и гнев гнали меня обратно, в кабинет Бека, продолжать строить бесполезные планы.
Глаза уже слезились от усталости, но спать было нельзя. Если проснется Коул, я смогу с ним поговорить. Раз уж у меня только что сошелся пасьянс. А то он проснется, а я не поговорю с ним прямо сразу. Я сам не знал, почему так важно было поговорить с ним именно после того, как он проснется, но тем не менее не мог позволить себе пропустить его пробуждение.
Когда зазвонил телефон, я так вздрогнул, что кресло крутанулось в сторону. Я позволил ему описать полный круг и лишь потом с опаской поднял трубку.
– Алло?
– Сэм, – сказала Изабел сухим отрывистым тоном. – Есть минутка поболтать?
Поболтать. Я люто ненавидел болтать по телефону. Телефон не рассчитан на паузы, молчание, вздохи. Или говоришь – или нет, а для меня это неестественно.
– Да, – ответил я осторожно.
– У меня не было возможности сказать тебе это раньше, – начала Изабел все с теми же резкими, чеканными интонациями сборщика долгов. – Мой отец встречается с конгрессменом на предмет исключения волков из перечня охраняемых видов животных. Так что жди вертолеты и снайперов.
Я ничего не ответил. Это было совершенно не то, что я ожидал от нее услышать. Кресло по инерции снова повело по кругу, и я позволил ему сделать еще один оборот. Глаза резало так, как будто кто-то решил замариновать их прямо в моем черепе. Интересно, Коул проснулся? И вообще, он там дышит? Мне вспомнился маленький мальчик в шерстяной шапочке, загнанный в сугроб волками. А потом подумалось: Грейс, должно быть, сейчас уже совсем далеко.
– Сэм. Ты меня слышал?
– Вертолеты, – сказал я. – Снайперы. Да.
– Представь себе Грейс, застреленную в голову с расстояния в три сотни ярдов, – произнесла она холодно.
Ее слова меня зацепили, но как-то отстраненно, как цепляет чужая, гипотетическая беда, вроде репортажа об очередной трагедии в новостях.
– Изабел, – сказал я. – Чего ты от меня хочешь?
– Чего и всегда, – отрезала она. – Чтобы ты что-нибудь сделал.
Мною вдруг завладела такая тоска по Грейс, какой я не испытывал за все эти два месяца. Мне так ее не хватало, что у меня перехватило дыхание, как будто ее отсутствие было чем-то физически застрявшим в горле. Нет, ее присутствие не решило бы никаких проблем и не вынудило Изабел оставить меня в покое. Просто, будь Грейс здесь, она ответила бы на этот вопрос по-другому. Она поняла бы, что, спрашивая, я вовсе не нуждаюсь в ответе. Она велела бы мне идти спать, и я заснул бы как миленький. И тогда этот кошмарный нескончаемый день наконец кончился бы, а наутро, проснувшись, я увидел бы все в ином, менее мрачном свете. С тех пор как я перестал спать ночами, поговорка «утро вечера мудренее» больше не была для меня верной.