Он неловко заерзал в кресле. Почему я не доверяю ей? Когда я в первый раз увидел ее сегодня, там, в приемной доктора Джеймса, она была такой красивой, что глазам больно было смотреть. Она стояла, прижимая к груди журнал, волосы рассыпались по плечам, и была еще восхитительней, чем я ее помнил.

И еще невиннее.

Память как-то преувеличивала ее чувственность, делала ее больше похожей на сирену и меньше на ангела. Нельзя было сказать, что она не сексуальна. При виде ее у него сразу же взыграла кровь. Но она совсем не походила на рекламируемых модными журналами красоток в облегающих джинсах и с надутыми красно-карминными губками. Ее обаяние не кричало о себе и не выражалось с помощью макияжа и наряда, а источалось самим ее существом, чем-то таким, что было необычайно созвучно его существу.

Глаза Келси были наполнены слезами, отчего казались еще голубее и еще светлее. Он чуть не бросился к ней, чтобы прижать к себе, как прижал к себе Джинни, чтобы ее слезы капали на его рубашку, а он гладил бы ее по шелковистым волосам.

А может быть, совсем и не как Джинни. Он не мог побороть желания рассмотреть ее всю, с головы до ног, и в душе у него поднялась буря: ему приходилось примирять зов нежности с неожиданно яростным порывом страсти.

Но когда он посмотрел в эти голубые глаза еще раз, что-то было уже не так. Она казалась… Он пытался точно определить. Рассерженной? Нет. Скорее, разочарованной. Выражение ее лица привело его в недоумение. Он ждал, что она обрадуется, увидев его зрячим, и, в общем-то, в первый момент у нее было такое же, как у Джинни, заплаканное, радостное лицо. А потом откуда-то появилось разочарование.

Или я неправильно прочитал выражение ее лица? Может, она заметила в моем взгляде голод и обиделась на это? Брэндон провел рукой по волосам и почувствовал знакомое ощущение беспомощности и бессилия, которое, как он думал, вместе с бинтами оставил в больнице. Черт побери, я абсолютно не понимаю ее! Иногда все проходит замечательно, как вчера вечером в саду. Но иногда… иногда в ее поведении проскальзывает какая-то чужая нота, точно фальшивит ослабшая гитарная струна.

Вот почему надо прочитать эти папки. Сегодня вечером я их раскрою и попытаюсь сложить головоломку.

Ему помешал робкий стук в дверь. Подхватив папки с именем Келси, Брэндон быстро прохромал в спальню, бросил их на столик рядом с креслом и уже только после этого ответил на стук.

Это был Тим Уиттейкер, боявшийся попасться на глаза Келси. Когда Брэндон его приглашал, они договорились не ставить Келси в известность – во всяком случае, пока.

Глядя на него, Брэндон понял, что прошлой ночью сделал множество неверных предположений. До этого ему не приходилось встречаться с отцом Келси, и потому он представлял себе негодяя с прилизанными волосами, в кричащей клетчатой паре, с хитрым остреньким носом и черными глазами-бусинками.

Но как же он ошибался! До того как отец Келси стал предаваться излишествам, которые оставили на нем свои отметины: нездоровый цвет лица и отвислые щеки, – он наверняка был исключительно привлекательным человеком. Одевался он щегольски, и пышные седые кудри делали его похожим на патриция.

Особенно поразили Брэндона голубые глаза Тима Уиттейкера. Они были заплывшими, белки покраснели, но в них светились ум и частица обаяния, свойственного Келси, хотя и без ее открытости и непосредственности.

Какая жалость! – подумал Брэндон. Пропал человек, а ведь Тим Уиттейкер был создан для большего. Келси рассказывала, что ее мать умерла, когда она была еще маленькой. А удерживать Тима от его пагубных увлечений было бы непосильной задачей и для любящей жены, не то что для десятилетней девчурки.

Возможно, эта задача не по зубам и мне, подумал Брэндон, но нужно попробовать. Он жестом предложил Тиму сесть в кресло, а сам сел за стол.

Некоторое время они молчали, изучая друг друга. Брэндон обратил внимание, что Тим уже не такой словоохотливый, каким был накануне. По-видимому, он осознал, что лучше прийти на эту встречу трезвым как стеклышко.

Первым заговорил Тим, негромко, осторожно выбирая слова:

– Вы сказали, что хотели поговорить относительно денег.

– Правильно.

Брэндон никак не мог придумать, как подойти к вопросу, и в конце концов решил брать быка за рога. Тиму нужны не церемонии, а хорошая выволочка.

– Я предлагаю сделку.

Тим, насторожившись, покосился на него.

– Какого рода?

– Думаю, выгодную. – Брэндон сунул руку в ящик стола и вытащил листок бумаги с несколькими именами. – Я уплачу за вас пять тысяч долларов, – проговорил он с равнодушным видом, – после того как вы встретитесь с одним из этих докторов.

Он подтолкнул бумажку через стол. Тим взял ее не сразу, сначала долго смотрел на нее, потом прочитал и нахмурился, между густыми белыми бровями пролегла глубокая складка.

– С психиатром? – Он волком посмотрел на Брэндона.

– Да, – все еще безучастным тоном, но твердо произнес Брэндон. – До тех пор пока вы не побываете у одного из этих докторов, я не заплачу ни цента.

– Черт бы вас побрал! – Побагровев, отец Келси смял бумажку в кулаке. – Я не душевнобольной.

– А я этого и не утверждаю. Но ваше увлечение азартными играми и спиртным – болезнь, и вам нужна врачебная помощь. Вы и сами прекрасно это понимаете.

– Ну вот еще!

Брэндон не удивился. Психиатры предупредили, что он встретит сопротивление.

– Если вы хотите, чтобы я вам помог, вам придется пойти. – Он пожал плечами и постучал ручкой по столу. – Ведь это так просто.

– Ну а если я не хочу?! – вызывающим тоном начал Тим. – Келси сказала, что она…

При упоминании имени Келси вся старательно выдерживавшаяся Брэндоном видимость равнодушия испарилась, и он наклонился вперед, с силой сжав ручку.

– Послушайте, Уиттейкер, – прервал он, подавив в себе желание схватить старика и встряхнуть его хорошенько. – Как можно быть таким эгоистом? Мне казалось, что вы любите Келси.

Тим попробовал запротестовать, но Брэндон жестом остановил его. Слова, как говорится, ничего не стоят. Нужны доказательства.

– А если любите, – продолжил Брэндон, – то не заставите ее пойти на это. Я уверен, она так или иначе найдет деньги, но какой ценой? Вы что, хотите, чтобы она заложила свои украшения? Хотите, чтобы она по уши влезла в долги, да еще под невероятные проценты, взяв деньги у какого-нибудь бессовестного ростовщика?

Брэндон чувствовал, как с каждой секундой в нем нарастает злость. Он читал Тиму нотацию, и его собственная лекция помогала ему увидеть жизнь Келси во всей ее уродливой правде. Заложить украшения? Да это, наверное, уже давно сделано. Он никогда не видел на ней никаких драгоценностей, если не считать подаренного Дугласом обручального кольца. За свои двадцать шесть лет она наверняка побывала в ломбардах столько раз, сколько любая другая женщина за всю свою жизнь. Год за годом она билась, чтобы не дать своему папаше пойти ко дну.

– Но побойтесь Бога, – закончил свою речь Брэндон, уже почти не скрывая отвращения. – Это же не ее долги. Это ваши долги. И приносить жертвы должны вы, а не ваша дочь.

Отец Келси уперся в Брэндона долгим взглядом и молчал. Потом перевел взгляд на свои руки, сложенные на коленях. Разжав кулаки, он принялся разглаживать смятую бумажку, положив ее на бедро. Когда он снова посмотрел на Брэндона, у него блестели глаза.

– Моя маленькая девочка, – хриплым голосом проговорил он. – Вы знаете ее женщиной, Брэндон, а я помню еще, как она была моей маленькой дочкой.

Искренняя боль в голосе старого человека тронула Брэндона, и весь его гнев и раздражение перегорели, как детский фейерверк. Тим не прикидывался, не изображал сентиментальности, от которой Брэндону накануне хотелось заскрипеть зубами. Нет, ему было больно, по-настоящему больно.

– Означает ли это, что вы пойдете? – спросил Брэндон.

Но старик, казалось, совсем ушел в свои мысли.

– Знаете, – сказал он с задумчивым видом, – ваш брат никогда не требовал, чтобы я пошел к докторам…