— Это объясняется всего лишь тем, что его восхитила моя работа. Он признал мой талант и то, что я пишу миниатюры не хуже своего отца.

— Все же он это сделал, и ты не можешь этого отрицать! Он приложил немалые усилия, чтобы помочь тебе начать карьеру.

— А затем приложил еще большие усилия, чтобы ее разрушить. Нет, я всегда буду ненавидеть его истинную сущность. Он — чудовище.

— Не волнуйся, — проговорила Николь. — Это вредно для ребенка.

По мере того как проходил месяц за месяцем, я проникалась все большей благодарностью к Николь. Она с энтузиазмом исполняла свою роль в задуманном нами действе. Все, что она делала, было исполнено щедрости и благородства. Мое присутствие сделало ее жизнь содержательной и осмысленной, рассеяло монотонность ее дней. Она излучала умиротворенность и выходила из себя лишь тогда, когда я пыталась выразить ей свою благодарность.

Мое жилище было уютным, а мастерская — просторной и светлой. Лучшей я и желать не могла. Раз в неделю Николь принимала своих друзей. Я всегда участвовала в этих вечеринках, что обеспечило меня множеством новых заказчиков. Можно было не опасаться нехватки денег и даже позволить себе довольно высокую арендную плату, хотя Николь отказывалась ее брать. Тем не менее я настояла на том, чтобы оплачивать свое жилье.

Она учила меня жить по-новому. Теперь я была мадам Коллисон, знаменитая художница. Николь, которая не обращала внимания на условности, все же решила, что в моем случае будет лучше следовать им. Исходя из этого она распространяла слухи о моем умершем муже и ребенке, которому предстояло родиться спустя несколько месяцев после кончины отца. Это интриговало людей и окружало меня ореолом загадочности, вызывая интерес не только к таланту художника, но и к его личности.

Мне очень нравились эти вечера, но по мере того, как рос живот, я все больше нуждалась в отдыхе. В salonНиколь приходили самые разные люди. Тут часто звучала музыка. Николь мастерски и с душой играла на рояле. Иногда она приглашала профессиональных музыкантов, отдавая предпочтение начинающим, тем, которые хотели заявить о себе. Николь была очень благожелательным и — что бы там ни думали о ее прошлом, — очень хорошим человеком.

Она вела увлекательную и насыщенную событиями жизнь. Меня все чаще охватывало ощущение счастья. Николь настаивала на том, что я обязана быть счастливой. Она грозила пальцем, а я опережала ее, выпаливая:

— Ради здоровья ребенка!

В последние месяцы беременности я по большей части возлежала на диване, укрывшись бархатным покрывалом, а люди подходили и присаживались возле меня. Иногда они становились на колени, и это заставляло меня почувствовать себя королевой.

Акушерка, на которой остановила свой выбор Николь, переехала к нам, так как приближалось время родов.

Затем наступил самый важный день.

Роды были тяжелыми, но наконец послышался крик… громкий и требовательный.

А затем акушерка произнесла:

— Этому все будет нипочем.

Я поняла, что родился сын.

Когда его положили мне на руки, Николь стояла рядом и гордо улыбалась. Она сообщила мне, что он очень большой и весит девять фунтов, а также то, что он просто идеален.

— Он далеко пойдет… наш мальчик, — добавила она.

Она боготворила его с момента рождения, и теперь мы говорили только о нашем изумительном малыше.

— Как ты его назовешь? — спросила Николь. На мгновение мне показалось, что она хочет предложить имя Ролло, и я почувствовала, как во мне вскипает гнев.

— Кендал… в честь моего отца, — быстро ответила я. — Его имя должно начинаться с буквы К… на всякий случай…

Она засмеялась.

— Ну конечно же, он должен быть Кендалом! У него должны быть магические инициалы на тот случай, если он вдруг окажется великим художником!

Она сидела рядом, укачивая его, а я не могла на него налюбоваться. И приятно было видеть Николь такой счастливой.

Затем она отдала его мне, и я, прижав сына к груди, поняла, что все, случившееся со мной в прошлом, стоило радости его рождения.

Я и представить себе не могла, что можно быть такой счастливой. Прошло уже два года со дня рождения моего сына, который с каждым днем становился все крепче и красивее, не переставая изумлять нас с Николь. Его первый зубик, первая улыбка, первое произнесенное им слово, тот момент, когда он впервые стоял без поддержки, покачиваясь на пухлых ножках, все это доставляло нам необыкновенную радость, тем более бурную, что мы щедро делились ею друг с другом.

Вся наша жизнь вращалась теперь вокруг него. Первым словом, которое он произнес, было собственное имя, прозвучавшее в его устах как Кенди. Впоследствии он довольно часто его произносил. Кендал был очень умным ребенком и не мог не осознавать собственной значимости. Иногда мне казалось, что он считает, будто весь мир создан исключительно для него.

Каждое утро, пока я работала в мастерской, он находился на попечении Николь. Число заказчиков постоянно росло, и дни, когда у меня не было работы, выдавались крайне редко. Меня это радовало, поскольку теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что Кейт Коллисон — известный и признанный обществом художник. Заказчики приезжали даже из других городов, а это свидельствовало о том, что моя слава вышла за пределы Парижа.

— Отлично, отлично, — произносила с улыбкой Николь. И неизменно добавляла: — Что я говорила!

Она оказалась права во всем. А я, как мать самого очаровательного в мире ребенка, могла позволить себе отбросить все сожаления и безмятежно наслаждаться своим счастьем.

Раз в месяц я писала отцу, рассказывая о своих успехах. Он был в восторге от того, как у меня идут дела, и, конечно же, понимал, что мне не удается выкроить время для поездки домой. Его зрение неуклонно ухудшалось, так что отец не чувствовал себя в силах предпринять поездку в Париж. Единственной его отрадой были письма. Он был в восторге от моих достижений и считал, что мне, женщине, невероятно повезло получить поддержку такого человека, как барон, а кроме того еще и открыть в Париже собственную мастерскую.

« Моя милая Кейт! — писал отец. — Я все время думаю о тебе и безмерно горжусь тобой. Твой успех — единственное, что может заставить меня смиренно принять свою участь».

Я тоже много думала о нем. Он был счастлив в Коллисон-Хаус, и я проникалась все большей благодарностью к Клэр за то, что она ухаживала за моим отцом с такой любовью. Он часто упоминал ее в своих письмах. Было ясно, что как дом, так и отец находятся в хороших руках. Лучших рук я и желать не могла.

У меня не было никаких серьезных проблем. Я старалась не думать о бароне, а когда изредка допускала его в свои мысли, то с единственной целью напомнить себе, что хотя он и обошелся со мной самым мерзким образом, все же благодаря ему я получила заказчиков и сына. То, что мой ребенок отчасти принадлежит и ему, как-то не укладывалось у меня в голове. Всякий раз, когда эта мысль вторгалась в мое сознание, я тут же старалась ее отогнать. Однако с тревогой замечала, что Кендал все больше начинает напоминать своего отца. Было ясно, что он будет высоким и широкоплечим, к тому же его волосы уже были очень светлыми, а глаза серо-голубыми. Я утешала себя тем, что мой сын будет воспитан совершенно иначе. Он не будет походить на того человека. Он проникнется совсем другими ценностями и, очень может быть, станет художником…

Кендал любил сидеть в мастерской и наблюдать за тем, как я работаю, хотя, конечно, когда приходили заказчики, я его уводила. Он потребовал, чтобы я дала ему краски, и теперь постоянно рисовал что-нибудь.

Это было счастливое время, и, видя его русую головку, склоненную над листом бумаги, я думала, что все мои жертвы были не напрасны. Кендал оправдывал все.

Однажды утром я работала в мастерской, а Николь повела малыша на утреннюю прогулку в Люксембургский сад. Моей моделью была молодая женщина, которая хотела подарить свой миниатюрный портрет мужу на день рождения. Я познакомилась с ней на одной из вечеринок Николь, как, впрочем, и со многими другими заказчиками. Она болтала без умолку, что меня вполне устраивало. Мне нравилось улавливать смену настроений на лицах моделей…