Она продумала абсолютно все. Разумеется, я должна оставаться Кейт Коллисон. Но теперь меня следует называть не мадемуазель, а мадам. Мы распустили туманные слухи о трагически погибшем муже.

— Рана еще слишком свежа, — наставляла меня Николь. — Поэтому мы не хотим обсуждать этот болезненный вопрос. Ты сохранила фамилию Коллисон, потому что она очень много значит в мире живописи, а речь идет о древней семейной традиции. — Она помолчала, а затем продолжила: — Как только выполнишь полученные заказы, начнешь сообщать клиентам, что им предстоит позировать в твоей мастерской. Тем временем мы позаботимся о том, чтобы мастерская полностью отвечала запросам модного и знаменитого художника. Мне кажется, ты могла бы писать миниатюры вплоть до самых родов. Как бы то ни было, мы сможем обсудить это, когда подойдет время. Я слышала об одной акушерке. Она очень хорошо знает свое дело и обслуживает только знатных рожениц. Мы прямо сейчас начнем готовиться к рождению малыша. У него будет все самое лучшее. Предоставь это мне.

— Мне следует распоряжаться деньгами экономно, — насторожилась я. — Сейчас очень хорошо платят, так что есть возможность кое-что отложить. Но нужно подумать о будущем.

— Будущее само позаботится о себе, если ему не мешать. Ты должна вести себя как великий художник. Это очень важно. Деньги — ерунда. Не следует о них беспокоиться. Тебя должно интересовать только искусство. Кажется, мы все продумали очень хорошо. Все, что остается делать, — ждать рождения ребенка, при этом продолжая писать миниатюры и складывая монеты в мешки!

— Николь, — однажды обратилась я к ней, — все-таки, почему ты все это делаешь для меня?

Она помолчала, затем коротко ответила:

— Дружба.

И добавила:

— В каком-то смысле это делается для себя. Я была очень одинока. Дни были такими долгими, такими медленными… Теперь они пролетают, как пули… Я всегда хотела иметь детей.

— Ты имеешь в виду… его детей?

— Нет, — покачала она головой, — это было невозможно. Ему была нужна не жена, а любовница.

— И разумеется, господин барон, как всегда, думал только о себе.

— Я никогда не говорила ему, что хочу детей.

— Он мог бы догадаться. Все женщины хотят детей.

— Только не такие, как я.

— Как ты можешь сортировать женщин! Каждая женщина — индивидуальность. В природе не существует двух одинаковых людей.

— Наверное, ты права. Но, тем не менее, всех женщин можно условно разделить на группы. Я хочу сказать, что женщины, которые избирают такой образ жизни, как у меня, обычно не хотят детей.

— Этот образ жизни выбрала не ты.

— Что ж, за нас очень часто делают выбор другие. Только самые решительные могут этому противостоять. Нет, я должна честно признать, что приняла этот образ жизни потому, что он казался мне вполне подходящим. Я ведь вкусила респектабельности. И поняла, что это не для меня…

— Николь, благодаря тебе я очень быстро взрослею.

— Я рада, что могу чем-то помочь, но хотела заметить, что нет смысла обвинять кого бы то ни было в том, кем мы в итоге становимся. Все ведь зависит только от нас самих.

— Не в звездах, нет, а в нас самих, — процитировала я [22]. — Да, я понимаю, что ты имеешь в виду.

— И нам следует быть снисходительными к другим людям. — Она смотрела на меня чуть ли не умоляюще. — Воспитание оказывает сильное влияние на нашу жизнь. Видишь ли, меня научили находить радость в удовлетворении желаний людей, способных обеспечить мое будущее. В принципе, это мало чем отличается от традиционного отношения к браку. Вспомни об этих любящих мамашах, выгуливающих своих дочек перед потенциальными покупателями и панически боящихся продешевить. Со мной было то же самое. Только честнее. И гораздо строже спрос. В отличие от них я должна была постоянно поддерживать интерес к себе. — Она рассмеялась. — Звучит аморально, не правда ли? Особенно для такой девушки, как ты, воспитанной любящими родителями в уютном семейном кругу. Вполне очевидно, что наследственность и воспитание сделали тебя художником. То же самое сделало меня куртизанкой.

— Твои воспитатели сделали тебя умной, чуткой, доброй. Я очень благодарна тебе, Николь. И даже не знаю, что бы я без тебя делала.

— Все это не только ради тебя, — покачала головой Николь. — Мне необходимо чем-то заполнить свою жизнь. Ах, Кейт, мне не терпится поскорее взять на руки нашего малыша!

— Мне тоже, Николь, мне тоже!

В другой раз она спросила:

— Ты хоть немного успокоилась по его поводу?

— По поводу барона?

— Да.

— Я ненавижу его так же сильно, как и прежде.

— Это нехорошо.

— И не смогла бы иначе, даже если бы очень постаралась. Я всегда буду его ненавидеть.

— Не надо. Это может навредить ребенку. Не забывай, что речь идет о его отце.

— Очень хотела бы об этом забыть.

— Попытайся его понять.

— Понять его! Я отлично его понимаю. Он — живой атавизм. Ему следовало родиться во времена варваров. Такому человеку нет места в цивилизованном мире.

— Он иногда рассказывал мне о своем детстве.

— Я уверена, что это был самый ужасный в мире ребенок, что он мучил животных и отрывал крылья мухам.

— Ничего подобного. Он любил животных. Как сейчас любит своих собак и лошадей.

— Неужели он способен любить кого-то, кроме себя самого?

— Ты снова вскипаешь, а я ведь предупреждала, что это вредит ребенку.

— Все, что связано с этим человеком, вредит всем окружающим.

— Но он — отец ребенка.

— Господи Боже мой, Николь, прекрати напоминать об этом!

— Я хочу, чтобы ты увидела его в новом свете. Для этого не мешало бы понять, каким человеком был его отец.

— Уверена, таким же, как он сам.

— Он был единственным сыном. Объектом всеобщего внимания.

— Не сомневаюсь, что это его вполне устраивало.

— Нет. Я хочу сказать, что он все время находился под пристальным наблюдением… Мальчик был обязан преуспевать во всем. Быть только первым, впереди всех. Ему беспрестанно напоминали о предках…

— Об этих диких и невежественных викингах, опустошавших прибрежные деревни, убивавших мирных людей, отнимавших нажитое добро, насиловавших женщин? Охотно верю.

— Его научили быть стоиком, научили ощущать свою значимость, свою власть, научили считать свою семью самой великой в мире. Его даже назвали в честь одного из предков. Судя по всему, так звали первого предводителя викингов, вторгшегося на нашу землю.

— Я знаю. Он разорял побережье и так досаждал французам, что они отдали ему часть своей страны, лишь бы утихомирить буйных захватчиков. Позднее эти земли назвали Нормандией. В самом начале нашего злосчастного знакомства он поспешил сообщить мне, что он — не француз, а нормандец. Мне кажется, он и в самом деле вообразил, что вернулись те смутные времена. Во всяком случае, так он себя ведет.

— Но, вместе с тем, существуют же и другие черты его характера. Не будь такой предвзятой, Кейт.

— Что ты имеешь в виду?

— Любовь к искусству. Я расскажу тебе кое-что. Он собирался стать художником. Можешь себе представить, какая буря разразилась в клане Сентевиллей, когда об этом стало известно! В семье никогда не было ни одного художника. Древний род воителей. Разумеется, его попытки были пресечены в корне.

— Не понимаю, как он это допустил.

— А он и не допустил. Просто стал и тем, и другим… но поскольку усилия не были направлены в одно русло, он не преуспел ни в том, ни в другом.

— О чем это ты?

— Он не стал художником, но говорят, что во Франции нет человека, который бы разбирался в живописи лучше, чем он. Он не останавливается ни перед чем, чтобы утвердить свое влияние, и все же в нем живет сентиментальная жилка, которая вступает в жестокое противоречие со всей его натурой.

— Сентиментальная жилка! Брось, Николь, это уже слишком!

— Разве не он заявил о твоем таланте? Разве началом своей карьеры ты не обязана именно ему?