Еще никогда я не создавала портреты с таким азартным удовольствием. Скорее всего, это отчасти объяснялось необычностью метода, а также антипатией, которую я к нему испытывала. Сильные эмоции помогали работать, вдыхали жизнь в рождающееся прямо на глазах произведение.

Отец внимательно наблюдал за моей работой.

Наконец я отложила кисть.

— Ах, отец, — вздохнула я, — мне так хочется создать шедевр! Хочется обмануть барона, но только так, чтобы его Коллисон стал лучшим из всех предыдущих!

— Очень надеюсь, что у нас все получится… — поддержал меня отец. Но на его лице была написана такая беспомощность, что мне захотелось обнять и утешить этого пожилого человека, как маленького ребенка.

Какая жестокая судьба! Быть великим художником и лишиться возможности заниматься любимым делом!

Но все же утро было удачным. Я довольна своей работой.

Мы с отцом пообедали вдвоем, поскольку Бертран уехал куда-то вместе с бароном и Николь, после чего я предложила отцу отдохнуть. Он выглядел усталым. Сегодняшний сеанс был чрезмерной нагрузкой для его глаз.

Проводив его в комнату, я отправилась на прогулку, по обыкновению прихватив с собой альбом для набросков.

Спустилась ко рву и села прямо на траву. И тут же вспомнила, как мы с Бертраном пришли сюда, и как беседовали, и как безмятежно провели время. Он так выгодно отличался от барона, был таким мягким и добрым. Я не могла понять, как женщины, подобные Николь, могут унижаться ради мужчин, подобных барону. В нем ведь не было ничего привлекательного. Разумеется, он очень влиятельная фигура, а считается, что власть притягательна для некоторых, а возможно, и многих женщин. Лично мне его высокомерие было попросту отвратительно. Чем больше я узнавала барона, тем больше мне нравился Бертран. В моих глазах он был наделен всеми мыслимыми достоинствами. Мягкий, предупредительный, но прежде всего добрый и заботливый по отношению к другим людям. Этих качеств явно недоставало его всемогущему родственнику. Бертран сделал так, чтобы мы сразу по прибытии почувствовали себя здесь, как дома, и с этой задачей он справился безукоризненно, настолько безукоризненно, что между нами за столь короткое время успела завязаться подлинная дружба, которая, как мне казалось, обещала в дальнейшем крепнуть и…

Размышляя таким образом, я делала ленивые наброски. Вскоре страница альбома пестрела изображениями барона. То, что он занимал все мои мысли, было вполне объяснимо, поскольку мне предстояло писать с него миниатюру, причем делать это при помощи метода, к которому до меня никто и никогда не прибегал.

Он красовался в самом центре — кровожадный викинг в крылатом шлеме, ноздри раздуты, в глазах светится похоть, губы изогнуты в жестокой и торжествующей усмешке. Мне казалось, я слышу его гортанный крик. Под наброском я написала «Ха! Ролло!». По кругу шли другие наброски его лица… в профиль и анфас. Я хотела изучить его лицо во всех ракурсах и при всех настроениях. Мне приходилось выдумывать то, что я еще не видела.

Внезапно за моей спиной послышался смех. Обернувшись, я увидела его. Барон склонился над моим плечом, затем, резко выбросив вперед руку, выхватил из моих рук альбом.

— Я вас не слышала, — пробормотала я.

— Здесь, возле рва, трава на редкость густая и сочная. Увидев вас здесь… рисующую так увлеченно… не замечающую ничего вокруг себя… я не смог побороть искушения подкрасться и посмотреть, что же вас так сильно заинтересовало.

Он разглядывал рисунок.

— Отдайте немедленно, — потребовала я.

— Ну, нет. Это мое. Mon Dieu [13], да вы — истинный мастер, мадемуазель. Ха! Ролло! Послушайте, это… просто изумительно!

Я умоляюще протянула руку.

— Кажется, будто меня прилюдно раздели, — обвиняющим тоном произнес барон, но его глаза утратили свой стальной блеск. Он был явно польщен. — Я и не подозревал, что вы успели настолько хорошо меня изучить. Так рисовать по памяти! Да вы необыкновенно искусная рисовальщица, мадемуазель! Я всегда говорил, что причина такого множества посредственных художников кроется в том, что они никогда не учились рисованию. Но как вам удалось так хорошо меня узнать?

— Узнать? Нет… Я лишь немного изучила ваше лицо… сегодня утром… на сеансе…

— Я заметил, как вы сверлили меня глазами. Мадемуазель Коллисон, ведь это вамследовало бы писать с меня миниатюру.

— Это задача отца, — ответила я. — Можете уничтожить этот рисунок.

— Уничтожить! Ни за что! Для этого он слишком хорош. Я сохраню его. Он всегда будет напоминать мне о вас, мадемуазель Коллисон. Но это не все, что будет напоминать… Миниатюра, о которой я рассказывал. Вы должны ее увидеть. Да, я должен немедленно вам ее показать!

Он подал мне руку и помог встать.

— Вперед! — продолжал барон. — Я не намерен более ждать ни минуты. Вы должны сейчас же увидеть своего двойника!

Я шла рядом с ним. Он держал в руках мой альбом. К счастью, там больше не было ничего, кроме нескольких набросков деревьев и рва.

Вскоре мы оказались в той части замка, где я еще не бывала.

— Это строение реставрировали в середине восемнадцатого века, — сообщил он мне. — Элегантно… Вы не находите?

— Французский стиль, — заметила я. Затем не удержалась и добавила: — Он очень отличается от сравнительно грубой скандинавской архитектуры.

— Именно, — кивнул он, — но ему не хватает духа древности. Что говорить, этим стенам еще не исполнилось и ста лет. Тем не менее они тоже представляют собой любопытный образчик архитектуры. А что вы скажете о мебели? Над ней работали известные мастера.

— Мебель прелестна.

— Пойдемте. — Он отворил невысокую одностворчатую дверь, и мы оказались в маленькой комнате, потолок которой был расписан сценами из жизни небожителей. На нежнейшем голубом фоне, испещренном золотыми звездами, парили белокрылые ангелочки.

А на обшитых деревянными панелями стенах висели миниатюры. Всего, наверное, около пятидесяти штук. Каждая из них была шедевром и стоила немало денег. Они относились к разным периодам, самые ранние датировались началом четырнадцатого века. Многие из миниатюр были написаны на пергаменте, металлических пластинах, сланце и дереве, широко использовавшемся во времена позднего Средневековья.

— Они прекрасны! — воскликнула я.

— Я тоже так думаю. Изумительное искусство. Мне кажется, миниатюрный портрет создать намного сложнее, чем произведение на полотне. Здесь художник сильно ограничен в пространстве. Для подобной работы необходимо феноменально острое зрение. — Он умолк. Мое сердце колотилось так гулко, что, казалось, он не мог этого не услышать. Я подумала: он знает! — Видите ли, когда-то я и сам мечтал стать художником, мадемуазель Коллисон, — продолжил барон. — Я люблю искусство. Понимаю его. Могу анализировать… Замечаю все нюансы, все недостатки… даже кажется, что я знаю, как следовало бы решить ту или иную творческую проблему… Однако художника из меня не вышло. Это весьма печально, вы не находите?

— Да, я согласна с тем, что это грустно. Думаю, лучше родиться вовсе без какого-либо стремления, чем иметь его, будучи не в состоянии реализовать.

— Я знал, что вы меня поймете. У меня нет божественной искры. Увы, нет… Я мог бы смешивать краски. Я тонко чувствую цвет… но во мне нет того, что способно сделать полотно шедевром… А теперь я покажу вам свою «Незнакомку»…

Он подвел меня к миниатюре, и я замерла в изумлении. Это вполне мог быть мой собственный портрет. Рыжеватый оттенок пышных волос, выбившихся из-под украшенной драгоценными камнями сеточки… карие, с рыжинкой глаза… четкая линия подбородка… все это в точности повторяло мои черты. Мало того, «Незнакомка» была одета в платье из зеленого бархата!

Он положил мне руку на плечо.

— Вот, пожалуйста! Теперь вы понимаете, о чем я говорил.

— Потрясающе, — согласилась я. — И это в самом деле Коллисон?

Он кивнул.

— Никто, правда, не знает, который. Все ваши имена так монотонно начинаются на букву К. Если бы вы хоть немного разнообразили свои инициалы, это значительно облегчило бы жизнь очень многим людям.