Однако было не похоже, чтобы мое поведение вызывало его неудовольствие. Более того, он улыбался, и мне пришло в голову, что, возможно, ему нравится эта беседа. Мое поведение граничило с грубостью, и мне казалось странным, что его, окруженного со всех сторон льстецами и подхалимами, это нисколько не задевает. Видимо, ему очень редко приходилось сталкиваться с противодействием любого рода.

Но Николь была менее всего похожа на человека, склонного к лести. Наверное, именно это его и привлекало в ней, ведь она ему, несомненно, нравилась.

Вернулся Бертран.

— Возможно, вам хочется немного прогуляться перед сном? — обратился он ко мне.

Я с готовностью вскочила на ноги.

— Это было бы просто чудесно!

— Вам нужно что-то накинуть на плечи. Принести шаль?

— Возьмите мою, — предложила Николь. — Мне она сейчас не нужна, а вас избавит от необходимости возвращаться в свою комнату.

Она протянула мне почти невесомый, украшенный блестками шарф из шифона.

— О! Спасибо! — воскликнула я. — Он такой… красивый. Я боюсь его испортить.

— Вздор! — заявила Николь, подходя и набрасывая шарф мне на плечи. Я подумала, что она очень милая.

Мы с Бертраном вышли во двор и спустились ко рву.

— Ну, что вы можете сказать о бароне? — поинтересовался он.

— Слишком серьезный вопрос, чтобы можно было однозначно ответить на него, — сказала я. — Все равно что показать кому-то Ниагарский водопад и потребовать тут же описать его во всех подробностях.

— Такое сравнение его бы позабавило.

— Могу отметить, что он отлично осознает свою силу и требует безусловной покорности всех окружающих.

— Да, — согласился Бертран. — Он действительно осознает свое превосходство и уверен в абсолютной законности собственных притязаний.

— Что ж, это, возможно, и хорошо, но только если совпадает с истинными желаниями окружающих его людей.

— Вы наблюдательны, мадемуазель. В случае со мной именно так и было до сего времени.

— Что ж, тогда, — заявила я, — вам следует подготовиться к тому, что однажды ваши желания не совпадут… Мне очень понравилась мадам де Сент-Жиль.

— Она считается одной из самых привлекательных женщин парижского общества. Их союзу с Ролло уже… семь лет.

— Их… союзу?

— А вы разве не догадались? Она ведь его любовница.

— Но, — с трудом подыскивая слова, попыталась возразить я, — я полагала, что он собирается жениться на этой… принцессе.

— Собирается. Видимо, ему придется прекратить отношения с Николь, хотя, возможно, всего лишь на некоторое время. Она, как светская женщина, к этому вполне готова.

Я молчала.

Он коснулся моей руки.

— Боюсь, я вас шокировал. Разве вы не догадались сами об их отношениях?

— Честно говоря, я далека от всего этого. Николь… она не выглядит огорченной.

— Конечно, нет. Она всегда знала, что когда-нибудь Ролло женится. У него несколько любовниц, но Николь всегда была главной.

Меня пробрала дрожь. Шарф Николь, похоже, нисколько не согревал. Его руки касались этого клочка шифона, — подумала я. И представила его вместе с Николь… чувственным… требовательным… циничным.

Это была ужасная картина. Я уже не хотела писать с него миниатюру. Оказывается, о модели можно узнать и чересчур много…

Следующим утром началось наше испытание. Я поставила стул для барона таким образом, чтобы на его лицо падал яркий свет. Отец сел напротив. Мы решили, что основой будет слоновая кость, которая отлично зарекомендовала себя еще с начала восемнадцатого века. Я сидела в углу, стараясь запомнить каждую черточку его лица: чувственные губы, которые могли быть и жестокими, и нежными, великолепный высокий лоб и густые белокурые волосы.

Барон сказал, что когда миниатюра будет окончена, он оправит ее в золотую рамку, к тому же украшенную бриллиантами и сапфирами. Это, видимо, было причиной того, что он надел синий сюртук, который, несомненно, был ему к лицу. Даже его серые глаза теперь немного отливали голубизной.

Я сгорала от желания взять в руки кисть. И очень переживала за отца. Он работал молча, без видимого напряжения. Я спрашивала себя, осознает ли он, какие именно детали уже недоступны его зрению.

Сегодняшнее утро прояснит очень многое. Мы узнаем, сможем ли осуществить наш план или нет. Я не была уверена, что мне удастся написать достойную миниатюру по памяти, пусть даже опираясь на наброски отца, и не сомневалась, что, если бы представилась возможность работать самостоятельно, я бы написала изумительный портрет. Сумела бы передать его высокомерие и непоколебимую убежденность в том, что весь мир принадлежит только ему. Я бы привнесла в миниатюру известную степень враждебности, которую испытывала к барону. Создала бы портрет его души… И это могло бы ему не понравиться. Да что там, совершенно точно не понравилось бы…

Пока отец работал, барон говорил, обращаясь в основном ко мне.

Была ли я вместе с отцом при баварском дворе? Не была? Он приподнял брови, будто спрашивая, почему же я тогда приехала в Нормандию.

— В таком случае вы не видели портрет графини и не могли оценить ее внутреннюю красоту.

— Очень жаль.

— Мне все кажется, что мы с вами уже встречались. Должно быть, все дело в портрете «Незнакомки». Впрочем, она мне уже не кажется незнакомкой.

— Мне не терпится взглянуть.

— А мне — показать ее вам. Как продвигается работа, мсье Коллисон? Я хорошая модель? Будет очень интересно наблюдать за рождением моего изображения.

— Все идет хорошо, — ответил отец.

— А еще, — добавила я, — у нас существует правило: никто не должен видеть миниатюру до тех пор, пока она еще не окончена.

— Не уверен, что смогу принять это правило.

— Это совершенно необходимо. Вы должны предоставить художнику свободу действий. Критика в процессе работы может иметь катастрофические последствия.

— А похвала?

— Тоже нежелательна.

— Вы всегда позволяете своей дочери устанавливать правила, мсье Коллисон?

— Это мои правила, — сухо ответил отец.

Вслед за этим барон рассказал мне о некоторых картинах своей коллекции, состоящей отнюдь не из одних миниатюр.

— С каким удовольствием я буду хвастаться перед вами своими сокровищами, мадемуазель Коллисон! — заявил он.

Спустя час отец отложил кисть. Для первого сеанса вполне достаточно, заметил он. Кроме того, ему показалось, что господин барон устал позировать.

Барон встал и потянулся, признавшись, что ему непривычно так долго сидеть на одном месте.

— Сколько потребуется сеансов? — поинтересовался он.

— Этого я пока сказать не могу.

— В таком случае, я вынужден настаивать на том, чтобы мадемуазель Коллисон тоже на них присутствовала. Так мне будет веселее.

— Отлично, — ответила я, пожалуй, слишком поспешно.

Он поклонился и оставил нас одних.

Я взглянула на отца, который выглядел очень усталым.

— Свет такой яркий, — пожаловался он.

— Это именно то, что нам нужно.

Я тщательно изучила его работу. В целом она мне понравилась, но я подметила один или два неуверенных штриха.

— Я внимательно его разглядывала и очень хорошо запомнила лицо, так что могу писать портрет, пользуясь тем, что уже сделал ты, и тем, что я знаю и помню. Пожалуй, лучше всего немедленно приступить к работе. Наверное, я всегда буду начинать работать сразу же после его ухода, пока в памяти еще свежи детали. Посмотрим, что у нас получится. Работать без модели будет нелегко.

Я приступила к миниатюре. Его лицо стояло передо мной так же отчетливо, как если бы он продолжал сидеть напротив. Я наслаждалась работой. Нужно передать этот голубой оттенок, появившийся в его стальных глазах благодаря синему сюртуку. Я как будто воочию видела эти глаза… в них светились сильные чувства… властолюбие, упрямство, разумеется, звериная похоть… да, нужно передать чувственный изгиб его губ. Пират, подумала я. Скандинавский пират. Это же видно по его лицу. С кличем «Ха! Ролло!» он ведет свой корабль по Сене… грабит, мародерствует, сжигает дома, насилует женщин… о да, однозначно, он свирепо насилует женщин… захватывает земли, строит неприступные крепости и, укрывшись за их стенами, отражает любые попытки выбить его оттуда.