— Я люблю тебя. — Она ни разу не говорила ему этих слов, но это была правда. — Я знаю, что ты разгневан, и у тебя есть на это полное право. Но я не могла прийти в тот вечер. Он был так болен. Боюсь, он мог бы умереть, если бы я ушла из дому в тот вечер.

— И сейчас ты здесь, потому что я написал эту книгу. Я теперь в сущности небезработный. Я почти желанный. — В его голосе не было гнева. Казалось, это даже забавляло его. Он произнес совсем ласково: — Ты не любишь меня, равно как и я не люблю тебя.

— Люблю, Адам, люблю!

— Тебе нравилось общаться с буяном из Сторожки лесника, а сейчас тебе нравится говорить своему дяде и своим друзьям: «Я же вам говорила», поскольку, видимо, я нашел для себя достойное занятие. Иди домой, Либби, там ты будешь в большей безопасности.

— Почему ты вернулся? — Наверняка, пусть в малой степени, это было из-за нее.

— Здесь тихо и спокойно. Мне нужно спокойное место, чтобы работать.

Она закрыла глаза, стараясь сдержать слезы.

— Можем мы остаться друзьями? — прошептала она. — Если бы он на секунду задумался, у нее могла бы оставаться надежда, но он ответил без промедления: «А почему бы и нет?» — так, словно ему это было совсем безразлично. И она продолжала: — Я не нужна тебе в качестве друга, я тебе совершенно не нужна, ни в каком качестве, не так ли?

— Ты хочешь знать, хочу ли я заниматься любовью с тобой? — с жестокой прямотой, глядя на нее в упор, спросил он. — Конечно, но только потому, что ты красивая женщина, а мимо красивых женщин не так-то легко пройти. Это единственное, почему я хочу тебя, и тебе действительно было бы лучше уйти домой.

Она внимательно следила за его интонацией, за выражением лица, в надежде получить хотя бы намек на то, что у нее есть еще шанс, пусть один из миллиона. Даже в этом случае она осталась бы у него. Но и этого ничтожного шанса он не дал ей.

Адам старался не причинить ей боль, потому что ему самому было больно. Он просто говорил правду, ему хотелось, чтобы она ушла и дала ему возможность вернуться к работе.

В конце концов она была вынуждена уйти, чтобы не выглядеть в его глазах полнейшей дурой. Она попрощалась с ним, он ответил тем же. Она вышла, не прикрыв за собой дверь, но он даже не оглянулся ей вслед и не встал, чтобы закрыть за ней дверь. Ей только был слышен стук его машинки, который становился все тише по мере того, как она все дальше уходила от Сторожки лесника.

Ее посещение даже не прервало ход его мыслей. Он отмахнулся от нее, как от надоедливой мухи, которая села ему на руку. Отмахнулся и тотчас же забыл о ее существовании.

Либби дала волю слезам. Она бежала до тех пор, пока не споткнулась о кочку и не упала со всего размаха вниз головой. Ее нейлоновые чулки порвались в нескольких местах, а на коленях появились царапины от веток ежевики. Она сидела, сгорбившись, на траве, и слезы продолжали бежать ручьями по щекам. Затем она вытерла их тыльной стороной ладони и медленно поднялась на ноги.

Все, что у нее осталось, — это гордость. Это было слабым утешением, но она не даст Адаму больше повода, чтобы он смотрел на нее с таким же презрением, как это было сегодня. Либби обладала твердым стержнем, который доселе ей не приходилось испытывать на прочность.

Эми вся была в ожидании и тревоге. Либби сообщила безо всякой преамбулы:

— Адам возвратился в Сторожку лесника.

— Неужели?

— И он не захотел видеться со мной.

Эми должна была бы почувствовать облегчение, но вместо этого гневно воскликнула:

— Что это он о себе вообразил? Кто он такой? Мне плевать на то, что он написал книжку, он все равно недостоин даже того, чтобы завязывать шнурки у тебя на туфлях. Ты еще хорошо отделалась. Что бы там ни говорили, но я считаю, что ты легко отделалась.

Либби обняла ее за талию и на мгновение прижала ее к себе.

— Ты просто прелесть, Эми. Только жаль, что не могу с тобой согласиться.

Новость о возвращении Адама Роско моментально облетела всю округу. Стоило ему только зайти в булочную за хлебом, и каждому последующему посетителю передавалась эта весть. Никогда прежде в Вутон-Хэе не было собственных знаменитостей. Самым реальным претендентом на это звание был один убийца, на которого также претендовала одна деревушка, милях в трех отсюда. Но это было совершенно другое.

Эта книга приобретала известность. Несколько критиков посвятили ей хвалебные отзывы. Кроме того, Адам выступил по телевидению, после чего, стоило ему только пожелать, он мог получить доступ в любой магазин в любое время дня и ночи. Не прошло и месяца после его возвращения, как он стал другом всех и каждого — как это и предсказывал Грэм Мэйсон.

Либби тоже не сидела дома.

До того как появился Ян, у нее было множество друзей, большинство из которых по-прежнему были рядом. Эти приятные молодые люди вносили определенное разнообразие в ее жизнь. Список ее поклонников возглавлял Дон Фаррелл — статный молодой человек с каштановыми волосами, карими глазами и черными бровями, которые изгибались дугой, когда он улыбался. Ей в нем нравилось почти все. С ним было интересно. Это был исключительно увлекающийся и чрезвычайно добрый малый, который мог заставить ее от души смеяться.

Как, например, сегодня вечером, когда она принялась за обустройство спальни, которой никто не пользовался. Либби стояла на высокой стремянке, когда Эми открыла ему дверь, и она предупредила его сверху:

— Не дотрагивайся до стремянки. У меня не кружится голова до тех пор, пока я могу убеждать себя, что стою на чем-то прочном, наподобие камня. Достаточно одного лишь толчка, чтобы я упала!

— Это похоже на обещание, — улыбнулся он ей, и она рассмеялась.

— Ты думаешь, я дурачусь?

— Давай, — пригласил он, — падай. — Положил руки на лестницу, и Либби скатилась вниз, в мгновение ока оказавшись на нижней ступеньке. Она поглядела на него снизу вверх и улыбнулась. — Бедняжка, — произнес он с притворным сожалением и дотронулся до локона ее волос, окрашенного белой краской, — ты поседела.

…Она бежала через вырубку навстречу Адаму.

— Пойдем, посмотришь. Я боялась, что мне придется уйти, а мне хотелось быть здесь, когда ты увидишь это.

— Что бы это ни было, — шутливо заметил он, — но, похоже, в результате твои волосы стали седыми. — И они отправились назад, к сторожке, держась за руки.

— Не выходи замуж за Яна, — попросил он, — потому что я люблю тебя, я люблю тебя…

Воспоминания были повсюду, застыв в ожидании, чтобы в любой момент навалиться на нее. Порой было достаточно одного слова, цвета, чего угодно, чтобы вызвать их. Даже запах краски напоминал ей о нем. Она больше не была ни разу в Сторожке лесника. Они бродили с Каффой по холмам так близко от этого места, что ей приходилось удерживать его. Но каждый раз она поворачивала назад задолго до того, как подходила к вырубке.

Сегодня вечером ей помогал Дон, который снял пиджак и одолжил у Эми большой черный передник, который та достала неизвестно откуда. У него была хорошая рука, правда, в углах получалось не так аккуратно, как у Либби. Это был хороший человек с широким кругозором.

— Этот дом должен задавать тон, — заметил он.

— Должен, — согласилась Либби.

— Это изумительный старый дом, но когда-либо задумывалась над тем, что тебе больше нравится что-нибудь попроще, поменьше?

— Раз по десять в день. — Она только надеялась, что он не предложит бунгало на двоих, поскольку это предложение автоматически означало бы конец их дружбы. Ей нравился Дон, нравились все парни, с которыми она встречалась, но ни одному из них не удавалось заставить ее забыть Адама.

В течение дня она находила для себя занятия каждую минуту и уставала так, что засыпала крепким сном, едва добравшись до постели, однако редко этой усталости хватало до утра. Поэтому она просыпалась посреди ночи, и одиночество наваливалось на нее, подобно крыльям огромной черной птицы. После этого ей не часто удавалось заснуть снова. Иногда она читала вплоть до самого рассвета, когда нужно было уже вставать. Спускалась на цыпочках по лестнице и шла на кухню, чтобы вскипятить молоко или сделать сандвич, не желая ни того, ни другого, но нуждаясь в том, чтобы занять чем-нибудь руки и мозг.