— Вон с атаманского места, чтобы духом твоим не пахло.
Наконец все было готово, казачьего генерала привязали к лавке, рослый терец воздел нагайку и с оттяжкой полоснул ею по спине, на которой тут-же проступил кровавый след. Казак уже вздымал нагайку для следующего удара, видно было, что экзекуция недавнего своего начальника доставляет ему огромное удовольствие. После пятой оттяжки атаман закатил глаза, он все-таки нашел отдушину для зубов, вцепившись в край дубовой лавки. Скоро спина с задницей у него превратились в кровоточащее мясо с лохмотьями кожи, а сам он перестал подавать признаки жизни. Бывшего атамана схватили за руки и за ноги, грубо отволокли на край площади и как собаку бросили под кусты. Его помощники из многочисленных родственников не спешили подступаться к нему, сознавая, что в любой момент черед может дойти и до них.
Казачий беспредел происходил на глазах русских офицеров, не смеющих вмешаться в него, чтобы не навлечь на себя скорого гнева вольных людей. Штабники только дергали руками, хватаясь то за пистолеты, то за рукоятки сабель и страшась пустить их в дело. За площадью собралась толпа зевак из солдат с местными жителями, от них тоже не доносилось ни одного возмущенного возгласа. А круг между тем продолжал раскручиваться, на середину выскакивали атаманы юртов, небольших кутов, и простые казаки, каждый из которых высказывал свое мнение. Оно у всех без исключения сводилось к одному — атаманом Терского войска должен стать Панкрат Дарганов, сын Даргана Дарганова, храброго воина, покрывшего себя неувядаемой славой и во время битвы с Наполеоном, и после нее, когда ходил походами на горцев. Предложения прерывались выкриками "любо", скоро они слились в единый гул, затопивший площадь. Кто-то уже подталкивал Панкрата на середину, чтобы он дал добро на выборную должность, или отверг свою кандидатуру, что случалось тоже. Кто-то готовился вручить ему насеку, знак власти, отобранный у предыдущего ее хозяина. Глаза у Захарки с Петрашкой и Буалка, стоявших за спиной старшего брата и свояка, светились радостью, неслись восторженные возгласы от их женщин, успевших покинуть коляски и придвинуться поближе к герою. Не было вокруг ни одного лица, искаженного гримасой неприятия или недоумения, они у всех сияли пятиалтынными, только что отчеканенными монетным двором Его императорского Величества. Лишь Панкрат продолжал хмурить светлые свои брови, да покусывать поседевшие усы, по даргановски прищуривая глаза. Сейчас в них отражалось все, в том числе и то, что он, сын Даргана Дарганова, достиг той вершины власти, которой был достоин его отец и которой его лишили недобросовестные люди из русских господ.
В то же время полковник не терял контроля над разумом. Перед тем, как выйти на середину круга, он повернулся к младшим своим братьям и их женам и голосом, не терпящим возражений, заявил:
— Рано радуетесь, родственнички, как только я возьму в свои руки атаманскую насеку, чтобы духом вашим тут больше не пахло, — он грозно посмотрел братьям в глаза, не обойдя вниманием и Буалка. Те невольно втянули головы в плечи, впервые увидев перед собой атамана всего Терского войска. А Панкрат закончил. — Сразу после круга садитесь на коней и скачите в свои европы, как наказывала вам мамука. Она знала, что говорила.
— Братука, а как же Павлушка с Марьюшкой? — попытался было возразить Захарка. — Это же и наши племяш с родной сестрой, их надо выручать.
Панкрат трепыхнул тонкими ноздрями:
— Теперь это уже не вашего ума дело, вы успели отомстить и за отца, и за них.
— Там еще однобокий Муса где-то гуляет, — добавил Петрашка. — Его тоже надо бы дотесать.
— И самого Шамиля следовало бы загнать в казачий вентирь, — глубокомысленно изрек Буалок.
— Без вас разберемся, — сказал как отрезал войсковой атаман. — Вам нужно довезти до места алмазы с другими драгоценностями и найти остальные сокровища, похищенные у французов, чтобы вернуть их на место. Так наказала мамука, жена Даргана Дарганова, нашего с вами отца.
А площадь посередине станицы Пятигорской продолжала реветь тысячами голосов славных воинов. И всем, кто наблюдал за сходом вольных людей, было ясно одно — если казаки что-то надумали, так оно и будет. Никакая сила не заставит их изменить это свое решение, как всегда верное, несмотря на то, что возникло оно в их головах стихийно. Зато принятое ими единогласно.
Снова под копыта лошадей легла южнорусская желтая степь с корявыми мотками ковыля, катающимися по ней, и с хищными птицами в выцветшем небе, застывающими темными точками над одним местом, или парящими над ним кругами. Изредка вывернется из-под колес таратаек какой-нибудь зверек, или пробежит в отдалении одинокий бирюк с подпалинами по тощему брюху. И опять перед мордами коней разворачивается путь, конца которому не видно. Осталась позади Область Кубанского войска, за нею отошла назад Область войска Донского. Земля потемнела, стала вязкой, по бокам дороги выстроились зеленые стены бесконечных лесов. Эти сплошные леса продолжались до самой Москвы, где должны были задержаться Аннушка с Буалком, чтобы обжить особняк на Воздвиженской улице, подаренный им Софьюшкой. Но молодые вдруг выразили решительный протест, проявив желание вместе с остальными путешественниками продолжать путь до победного конца. Дело было не только в том, что Буалок должен был представить жену своим французским родственникам и получить от них благословение на супружескую жизнь, но и в том, что оба страстно желали исполнить заветную мечту Софьюшки — вернуть раритеты, принадлежащие ее народу. Экипажи лишь на день задержались у подъезда особняка, построенного в стиле позднего русского классицизма, пока путешественники осматривали многочисленные его комнаты и прогуливались по Красной площади, видной из его окон. Дом понравился всем, как и сама Москва, заново отстроенная после пожара 1812 года. Но обязательство, данное молодоженами Софьюшке, звало их отправляться в дорогу немедленно. Поэтому, как только все вопросы были решены, Захарка вскочил на облучок и стегнул вожжами по бокам лошади, впряженной в коляску. В ней уже сидела Ингрид, его супруга. После Панкрата средний из братьев принял на себя обязанности старшего в большой семье, остальные молчаливо подчинились, не смея нарушать казачьи обычаи с правилами. Вслед за первой коляской с просторного двора выкатились еще две с привязанными к задникам запасными конями, они промчались по центру города и выкатились на Питерский тракт, прямой как стрела. Замыкали поезд Буалок с Аннушкой, не чаявшие друг в друге души.
Путь молодоженов лежал не в столицу Российской империи, а в Великий Новгород, старинный русский город, в котором, по рассказам Софьюшки, могли оказаться раритеты, переданные вполне возможно ее мужем князьям Скаргиным во время возврата фамильных сокровищ, украденных у них. Эта версия требовала своего подтверждения. Снова вдоль дороги выстроились нескончаемые лесные массивы, прерываемые такими же бесконечными равнинами. Только теперь они были темно-зеленого цвета от зарядивших дождей, и не манили въехать под их прохладные кроны и предаться отдыху. Изредка вдали виднелись ветхие избы, крытые соломой, а на разъездах стояли мужики и бабы в лаптях с белыми онучами, поверх которых желтели лыковые веревки. Деревенские жители выглядели так сиротливо, что взоры спутниц молодых мужчин невольно становились печальными. После казачьей вольницы с казаками в ноговицах и казачками в кожаных туфлях, здешняя бедность особенно лезла в глаза. И чем дальше на северо-запад двигался поезд, тем беднее на вид становились люди, торчащие на обочинах дороги, тем мощнее растительный мир вокруг. В один из таких моментов Ингрид повернулась к Захару и спросила:
— Почему в России, в одной стране, такая большая разница во всем? Что в жилье, что в одежде.
— Потому что русские работать не хотят, — машинально огласил спутник привычную для всех отговорку. Подумав, добавил. — Потому что помещики обдирают их как кору с березы, или с той же липы, из которой они плетут свои лапти, а они молчат. В наших краях они быстро набираются ума-разума и живут не хуже других.
