Казаки перебросили ружья со спины на грудь и, задрав дула вверх, нажали на курки. Дружный залп поднял на ноги станичных собак, под их бешеный лай горцы вылетели на окраину и помчались к берегу гремучего Терека. Полковник проводил их раскаленным взглядом, затем засунул нагайку за голенище ноговицы и заторопился к своему коню, оставленному с сыном Александром. Когда он проходил мимо крыльца, Софьюшка остановила его вопросом:
— Пако, я хочу знать, зачем приезжали эти люди? — встревоженно спросила она.
— Мамука, они приехали и уехали, — попытался смягчить ситуацию старший сын. — А нам надо отправляться в дорогу.
— Чеченцы приезжали просить выкуп за наших детей? — не унималась Софьюшка.
Панкрат остановился, сдвинул папаху на затылок, он привык не врать своей матери. Вот и сейчас, как бы не хотелось ему увести разговор в другую сторону, он согласно кивнул:
— Они сказали, что у нас есть драгоценности, которые отец привез еще с войны и требовали отдать их вместе с пленными абреками. Тогда горцы отпустили бы нашего Павлушку с Марьюшкой.
— Разве ты не знал, что сокровища лежат в сундуке?
— Знал, но я думал, что вы заплатили ими за учебу Захарки с Петрашкой, раздарили на подарки их учителям. Остальное Буалок собирался увезти с собой, как французское достояние.
Софьюшка глубоко вздохнула. Она вдруг осела подтаявшей снежной бабой, стала еще меньше и беззащитней. Но осанка оставалась прежней, прямой и гордой. Женщина оперлась рукой о перила крыльца и пояснила:
— Буало забрал лишь алмаз из короны французского короля, который ваш отец вплетал в гриву своего коня, да еще несколько мелких изделий. Остальное его не заинтересовало, — она завела за ухо седую прядь волос и тихо призналась сама себе. — Кажется, я опять опоздала…
Три коляски с пристегнутыми к задкам запасными лошадьми, окруженные верховыми казаками, пронеслись по главной улице Моздока и, не останавливаясь, вылетели на прямую дорогу до станицы Пятигорской. Позади остался опасный участок пути, пролегший от станицы Стодеревской по берегу непокорного Терека, впереди таких участков было еще немало. На мягких сидениях покачивались три пары молодых людей в цивильных костюмах со шляпами на головах. У женщин они были соломенными, у братьев Захарки с Петрашкой больше смахивали на котелки, зато Буалок никогда не расставался с широкополой фетровой шляпой с загнутыми краями. Софьюшка перед самым отъездом буквально заставила переодеться своих детей с зятем в гражданскую одежду и пересесть с лошадей в удобные коляски. Тем самым она как бы утверждала, что военная жизнь у них закончилась и пора им выходить в свет, где люди добиваются положения не силой, а разумом. Без небольших размолвок по этому поводу не обошлось, но оружие у всех троих лежало на сидениях рядом. Во главе кавалькады скакал размеренным галопом Панкрат, он был одет, как все станичники, в черкеску с синей рубахой под ней, на голове серебрилась папаха, а за спиной покачивало дулом ружье. Дорога была почти пустынной, летние отпуска закончились, передислокацию войсковых соединений никто не объявлял, хотя разговоры об этом висели в воздухе. Лишь изредка навстречу попадались офицерские пролетки, или запряженные медлительными быками осетинские с ногайскими колымаги, но они не могли скрасить однообразного пейзажа. Скоро показались отроги высоких гор, между которыми пролегло узкое ущелье. Быстро вечерело, Панкрат привычно нащупал на поясе мешочек с пулями и порохом, мысленно проверил, заряжено ли ружье и только после этого покосился на казаков, стелившихся по обеим сторонам короткого поезда.
— Чигирька и Тараска с Гришкой, скачите вперед во весь опор, — приказал он двум своим племянникам с урядником, сыном хорунжего Черноуса, державшимся за ним как привязанные. — Если заметите что подозрительное, подавайте сигнал.
— Понял, дядюка Панкрат, — откликнулся ловкий Чигирька, он пришпорил норовистого коня и крикнул младшему брату с другом. — В разведку, за мной.
Трое верховых оторвались от группы и устремились к началу горной гряды, оставляя после себя облачка пыли, поднятые конскими копытами. Отряд втянулся в ущелье между горами, поросшими корявым лесом с кустарником и густым орешником, отяжеленным гроздьями созревшего ореха. Кое — где алели кизиловые кисти с кисло-сладкими длинными плодами, розовели похожие на абрикосы дикие жерделы, жесткие, но сочные плоды которых шли на второсортную курагу или на корм скоту. Пока все было тихо, лишь изредка мелькала на вершине фигура верхового наблюдателя, да стелилась по гребню горы летучая группа абреков. Но для отряда они не представляли никакой угрозы, охотясь только за одинокими или припоздавшими путниками. Скоро ущелье начало сужаться, всадники тем же размеренным галопом продолжали скакать вперед, потому что разведчики не подавали никакого сигнала. Под колесами колясок зашипела вода, это река, перегороженная недавним камнепадом, растеклась по дороге, обихоженной строительными батальонами из русской армии. И в этот момент Панкрат заметил Чигирьку, он вскинул вверх ружье, спрятавшись с друзьями за уступом скалы, нависшем над ущельем. Полковник резко осадил кабардинца и поднял руку, призывая ко вниманию. Терцы без слов перекинули ружья на грудь, из колясок выскочили оба брата с Буалком, в руках у них тоже было оружие, заряженное заранее. Издалека донесся дробный топот копыт, он приближался с огромной скоростью. Казалось, это сорвалась с крутого склона очередная лавина, грозившая похоронить под собой всех, оказавшихся на ее пути. От разведчиков прилетел пронзительный свист, заставивший терцев вскинуть ружья на уровень плеч.
— К стене, к стене… — донесся крик Чигирьки. — Дядюка Панкрат, прижимайтесь к скале.
Еще не понимая, что там произошло, полковник властно махнул рукой, заставляя весь отряд вжаться в отвесную скалу. Захарка с Петрашкой схватили коней под уздцы и придвинули коляски вплотную к каменному массиву, затем отвязали запасных лошадей от задков и вскочили в седла. Они все еще были недовольны тем, что Панкрат вместе с мамукой спровадили их из отчего дома, не дав возможности принять участие в новом походе на правый берег Терека для вызволения из плена близких своих родственников. Софьюшка прямо заявила, что матерые казаки из них не получились, а вот Панкрат воин прирожденный. На него, да на дядюку Савелия, младшего брата убитого своего мужа, она возложила обязанности по спасению дочери с внуком, принудив Захарку с Петрашкой и Буалком после похода в Дагестан собирать саквы и убираться с подворья в свои европы. А громкий цокот все нарастал, он действительно грозил перерасти в горный обвал, спасения от которого не было бы никому. Панкрат стиснул зубы, стараясь не выдавать беспокойства, он знал, что за ним наблюдает весь отряд. Терцы навели ружья на утес, нависший над дорогой, лица у них посуровели. Сидящие в колясках женщины тоже не остались без дела, взявшись забивать заряды в дула. Казаки притихли, лошади под ними напряглись. Но это временное затишье было готово в любую минуту взорваться смертельной круговертью, когда за тесным сплетением тел невозможно было разобрать, кто свой, а кто чужой. В этот момент Чигирька поднял руку и тут-же выдернул из-за пояса пистолет. Из-за скалы вылетели несколько всадников в гусарских голубых одеждах с золотым шитьем по бортам и обшлагам, они успели проскочить некоторое расстояние, когда один из них, в чине подпоручика, заметил отряд, прижавшийся к стене.
— Стоять! — крикнул он товарищам, заворачивая лошадь обратно и вытаскивая из ножен саблю. Он подскочил поближе к терцам и грозно спросил. — Кто такие, простые горцы или абреки с большой дороги? Говорите!
Никто из казаков не успел ответить, потому что офицер уже увидел коляски с женщинами, сидящими в них, и продолжавшими наводить на гусар оружие. По краснощекому лицу всадника пробежала снисходительная улыбка, он обернулся к товарищам, успокаивающим разгоряченных скакунов:
— Господа, поистине Кавказ — это мешок, набитый душистыми сухофруктами. Кого здесь только не встретишь, даже женщин в столичных шляпках, — он снял с головы кивер и картинно поклонился. — Экскюзи муа, мадемуазелле, примите наши восхищения вашими нарядами и тем спокойствием в этих глухих местах, которое написано на ваших лицах.
