Энния всхлипнула в ответ.

– Как ты могла увлечься им? Знаешь ведь прекрасно – его любовные связи недолговечны и несерьезны. Мне жаль тебя от души, подружка.

– Мы не были близки, не были, несмотря на мою настойчивость. Я тайком бегала к нему во дворец, как влюбленная кошка, но он остался глух к моим мольбам. Я не понимала долго, что останавливает его, он ссылался на дружбу с Макроном, даже обещал жениться, когда станет цезарем, а сам…

Крупные слезы катились по ее нежным щекам и капали на драгоценный наряд. Агриппинилла рукавом столы принялась осторожно вытирать их.

– Потише, потише, – зло шептала она. – Успокойся же, приди в себя. На нас обращают внимание гуляющие. Не стоит давать пищу слухам. Я, как видишь, спокойна, хотя мой муж в тюрьме. Лучше вернемся к тебе.

Роскошные сады виллы «Юпитер» благоухали, источая дивный аромат цветущего персика. Золоченая крыша сверкала, переливаясь на солнце, заставляя жмуриться рабов, работающих в саду. Рисовальщики тщательно расписывали стены розового парфянского мрамора золотой краской, Сегест наблюдал за их работой. Нестерпимо палило полуденное солнце, и управляющий беспрестанно обмахивался широким веером, подгоняя рабочих.

Сам Тиберий в полумраке перистиля, завешенного пологом цвета апельсина, наслаждался покоем. Молоденький кареглазый Вителлий нежным голоском мурлыкал любовную песенку, аккомпанируя себе на лютне. Цезарь выделял его из своих любимых мальчишек, предпочитая проводить с ним жаркие каприйские ночи. Улыбка тронула его тонкие губы, едва он вспомнил смятение на лице его отца, сенатора, которому было объявлено, что малыш Вителлий отправится с цезарем на Капри.

Тиберий ласково поманил к себе музыканта и, усадив на колени, принялся бурно ласкать. В этот момент появились спинтрии, тонкие бледные существа, распевающие похабную песенку, и закружились в танце вокруг Тиберия, размахивая полами разноцветных полупрозрачных туник. Кто-то подхватил упавшую лютню и принялся бренчать. Старик хлопал в ладоши, время от времени целуя сладкие губки Вителлия. Когда вошел Сегест, мальчики тесным кружком уселись около своего покровителя.

– Цезарь. – Рука управляющего взлетела в приветственном жесте. – Приехал Гай Цезарь. Он просит о встрече.

– Пусть войдет! А вы, милые малютки, ступайте поспать, сегодня мы славно повеселимся ночью. Вы нужны мне свеженькие и отдохнувшие.

Щебеча, спинтрии проскользнули в ойкос, отделенный от атриума тяжелым занавесом.

Калигула в одежде преторианца вступил в зал:

– Приветствую тебя, мой отец!

Он почтительно приблизился, пал ниц, поцеловал огромную сморщенную лапу Тиберия, на миг задержав взгляд на перстне с печатью. Тиберий этого не заметил.

– Каковы вести из Рима? Макрон передал с тобой бумаги?

– Да, мой цезарь, все документы и отчеты при мне, – Калигула говорил все это, не поднимаясь с мраморных плит пола.

Тиберий наконец соизволил разрешить ему подняться. Гай Цезарь устроился у его ног на маленькой скамейке, где только что сидели спинтрии, и подал цезарю свитки.

– Так, это доносы, казни, – бормотал старик, разворачивая каждый, – разводы, браки, а вот и то, что нужно. Ты просматривал мою почту?

Неожиданный вопрос застал Гая врасплох.

– Нет, мой отец. – Он попытался вновь поцеловать руку Тиберию, но тот брезгливо ее отдернул.

– В этом свитке расчеты, присланные из императорской казны. Что за свадебные торжества ты готовишь, наследничек? А вот, – Тиберий развернул еще один пергамент, – список твоих долгов. Ты сошел с ума? Какое право имел ты, жалкий щенок, выкупать у казны дом моей матери, заняв денег у Агриппы? Я уничтожу тебя, глупый выродок!

Калигула рухнул как подкошенный к ногам цезаря и принялся покрывать поцелуями край пурпурного плаща, стараясь не замечать дурного запаха от сандалий Тиберия.

– Прости меня, отец! Я ничтожество, у меня нет имущества после смерти родных, я долго жил у бабки, пока ты своей милостью не дал приют в роскошном дворце. Я ценю, отец, твою доброту. Но я не мог поступить иначе, даже зная, что навлеку на себя твой справедливый гнев.

Тиберий удивленно посмотрел на Калигулу, униженно ползающего у подножия солиума.

– Мудрый Гораций советовал ничему не дивиться на этом свете, но я, признаться, поражен. Что за червь безумия гложет твой мозг, Гай?

– Я люблю свою невесту. С таким трудом добившись твоего разрешения на ее возвращение, отец, я не мог признаться ей, что нищ. И ради нее я совершил столько глупостей. Но прошу тебя, не гневайся более.

Старый цезарь поклялся бы в этот миг, что бездушный Калигула плачет. Или это луч солнца бросил торопливый отблеск? Тиберия позабавило отчаяние Гая. Что же это за девушка, ради которой он совершил уже столько безумств?

– Она худа или пышна формами? Какие волосы, какие глаза? Спокойный ли нрав? – принялся он засыпать Калигулу вопросами.

Тот озадаченно молчал, лихорадочно соображая, что кроется за этими расспросами. И наконец решил рискнуть, уверенный в своей счастливой звезде:

– Она прибыла на Капри вместе со мной, мечтая засвидетельствовать свое почтение всемогущему цезарю.

– Марк Юний Силан тоже с вами?

– Нет, мой цезарь, смелый нрав Юнии подсказал ей это решение.

Калигула уже пожалел о сказанном. Неизвестно, как Тиберий мог отнестись к нарушению обычаев. Но тот лишь горько усмехнулся:

– Вижу, она не доверяет тебе, зная твою порочность. Пусть войдет.

Калигула стремительно выбежал из залы и вскоре появился, ведя за руку девушку, одетую в тунику и кирасу преторианца. Роскошные белокурые волосы ниспадали ниже пояса. В руках она держала шлем с черными и красными перьями.

– Приветствую тебя, цезарь, – нежным голосом произнесла она, почтительно склонившись перед Тиберием и целуя его огромную руку.

Тиберий внимательно посмотрел на нее, пораженный необычной красотой девушки. Что-то кольнуло в замерзшее сердце, и будто помутилось в глазах. Випсания стояла пред ним! Он мотнул головой, отгоняя непрошеное видение. И неожиданно для себя тепло улыбнулся.

– Да, очень красива, – не отвечая на приветствие, сказал он. – Но что за блажь, Юния Клавдилла, пришла тебе в голову так грубо нарушить традиции?

– О мой цезарь, стремление увидеть божественный ореол твоего могущества и мудрости толкнуло меня на этот дерзкий поступок. И, – добавила она, скромно опустив длинные ресницы, – я так надеялась упросить тебя почтить присутствием нашу свадьбу.

– Встань и подойди ближе, я хочу поговорить с тобой наедине.

Тиберий выразительно глянул на Калигулу, и тот вышел, холодея от ужаса. А Юния тем временем смело уселась на его место.

– Ты неожиданно напомнила мне дорогого сердцу человека, с которым меня разлучили много лет назад. Тебе, верно, известна история моей первой жены? Не говори ничего, по глазам вижу, что все знаешь. Я не приеду на твою свадьбу, не хочу возвращаться в Рим, кишащий заговорщиками и предателями. Я и люблю, и ненавижу Вечный город. Калигула говорил, что ты родилась и выросла в Александрии. Лучше б для тебя было там остаться. Александрия – чудный город, неужели ты не смогла найти себе достойного мужа там? С Калигулой ты не будешь счастлива, он отпетый негодяй и разбойник, на уме у него одни подлости. Он пресмыкается, разыгрывая любящего сына, но охотнее вонзил бы мне в горло кинжал. Ничего, я надеюсь прожить еще не один год, дождаться, когда мой внук Тиберий Гемелл наденет тогу совершеннолетнего, и тогда-то…

Старик замолчал, не закончив фразы. Но Юния, как губка впитавшая все, поняла ее окончание. Ее озарила догадка, что Тиберий в слепой ненависти к потомку Германика недоволен тем, что тому достанется в жены такая красавица. А может, видя безумную любовь Калигулы, просто хочет его унизить, заставив Юнию отказаться от брака и разорвать помолвку? И Клавдилла поняла, что нельзя ей сейчас признаваться старику в своих истинных чувствах к Гаю. Пусть считает, что стать женой Калигулы ее призывает долг.