Однако девочке пришлось разочароваться в своих ожиданиях. Знаменитый полководец сошел на берег босиком, в простой греческой одежде, за ним следом спустилась женщина, закутанная в широкий плащ. Юния откинулась на подушки. Она даже не пожелала смотреть, как разгружали багаж правителя, как ее отец говорил приветственную речь. Ей хотелось домой, в прохладу крытого садика с фонтаном. Девочке было обидно – прождать столько часов под обжигающим песком сирокко и не увидеть огромного, как ей представлялось, корабля, множества легионеров в сверкающих доспехах, властного командира, его красивую неустрашимую жену. Но вдруг занавески раздвинулись, и глаза девочки встретились с внимательным взглядом рыжеволосой незнакомки.

– Вы посмотрите на эту царицу Египта, сидит одна, – сказала женщина. – Давай знакомиться, маленькая Юния Клавдилла. Я – Агриппина.

Юния удивленно воззрилась на нее и даже не сразу догадалась отвесить учтивый поклон:

– Откуда ты знаешь меня?

– Заметила, как маленькая девочка выглядывала из носилок, а Силан сказал, что ты – его дочь. Выходи, отправимся вместе на маяк. Мы с Германиком давно мечтали осмотреть это чудо света.

– Госпожа, песок засыплет нас с ног до головы, лучше переждать несколько дней.

– А я думаю, не стоит нам медлить.

Агриппина чуть ли не силой вытащила Юнию из носилок. Юния зажмурилась, ожидая порыва сирокко, но удивлению ее не было предела, когда она поняла, что ветер перестал дуть, будто по мановению руки Сераписа, верховного бога.

– О боги! – воскликнула девочка. – Хорошая примета для начала дел нового правителя. Слава Изиде, теперь голод в Египте прекратится.

Агриппина обняла ее:

– Ты так похожа на мою дочку Друзиллу! Она сейчас в Риме, и я сильно скучаю по ней. Пойдем познакомлю тебя с мужем.

Однако Германик не столь сильно заинтересовался маленькой девочкой, лишь вежливо кивнув в ответ на ее приветствия. Он внимательно слушал старейшин, которые наперебой жаловались на перекупщиков зерна.

– Да, правитель, – торопливо говорил один из них, – зерна достаточно, хотя последний урожай был плох, но амбары ломятся от того, что было ссыпано в них еще два года назад. Перекупщики держат высокие цены, поставляя зерно на продажу в малых количествах. Немногие могут позволить себе купить даже толику.

– Я разберусь. – Голос Германика был громок, он произносил слова быстро и отрывисто. – Надо созвать совет на площади как можно быстрее. Пусть все соберутся к полудню, и я с ними потолкую.

Юния с Агриппиной поднялись на маяк. Чудо света поражало своим великолепием. Огромная квадратная башня из белого мрамора, увенчанная другой поменьше, восьмигранной, наверху которой между колоннами каждую ночь зажигался большой костер, указывающий дорогу кораблям. Юния и Силан привыкли лицезреть это чудо каждый день, а вот гости были потрясены его красотой. Германик даже пожелал лично зажечь огонь и долго любовался удивительными статуями, подробно расспрашивая об их хитроумном устройстве.

Юнию Клавдиллу отправили из порта домой, и Агриппина поехала к ним в гости. Девочке было стыдно знакомить ее, знатную римлянку, с мачехой. Отец опозорил достоинство патриция, женившись по любви на вольноотпущеннице богатого александрийского торговца. Но Агриппина оказалась более терпима к нарушениям сословных различий и нашла с Кальпурнией общий язык.

С проблемами Германик разобрался быстро, открыв государственные хлебные склады, снизил благодаря этому цены на хлеб и сделал много добра простому народу. Население Египта ликовало, воздавая славу богам, молясь за здоровье нового правителя, положившего конец бесчинствам торговцев.

Германик не задержался долго в славном городе Александра. Без лишней свиты, отказавшись от всех приглашений, вдвоем с Силаном он провел день в знаменитой на весь мир библиотеке, осмотрел грандиозные храмы Сераписа, Изиды Лохайской – богини, наиболее чтимой как в Египте, так и в Риме, вавилонской Астарты. Вместе с Агриппиной они принесли жертвы святыне Афродиты, гуляли по чудным садам, где росло больше тысячи пальм, поклонились праху Александра в прозрачной гробнице.

Затем Германик уговорил Силана сопровождать его в путешествии по Нилу в глубь Египта, о чем давно мечтал. По просьбе Агриппины Юний взял с собой дочь: жена правителя, тоскуя по дочкам, привязалась к очаровательной белокурой малышке.

Юния отчетливо помнила это долгое плавание по огромной реке с пузатыми пальмами по берегам. Они осматривали пирамиды, священного Сфинкса, охраняющего вечный сон фараонов, бродили по развалинам древних Фив.

Но самое поразительное впечатление оставили в детской памяти колоссы Мемнона. Задрожав от страха при первых звуках жуткого плача, Юния обхватила колени Агриппины, путаясь в складках ее столы:

– Мама, мама, спаси меня! О, боги! Это наша смерть!

Германик оторвал ее от жены, резко повернул к себе. У Юнии от ужаса перехватило дыхание, когда она увидела его злые глаза.

– Никогда не бойся ничего. Этот колосс нарочно так устроен, чтоб наводить ужас на суеверных людей. У него в горле трубка, а в пустой груди воздух, который, нагреваясь на восходе солнца, как сейчас, поднимается потоком и выходит через горло. И прекрати реветь!

Но уговорить Юнию, что это не плохое предзнаменование, а просто задумка древнего фараона для устрашения врагов, не получилось. Ее беспрестанные слезы ухудшили всем настроение. И даже Агриппина погрузилась в мрачную задумчивость. Интуиция не подвела ее. На следующий день Германик получил известия из далекого Рима.

Тиберий перед лицом сената сурово осудил Германика за нарушение предписания божественного Августа, согласно которому сенаторам и всадникам было запрещено приезжать в Египет без особого разрешения. Это был один тех указов, изданных в целях безопасности Рима и преграждавших доступ в одну из богатейших провинций. Тиберий подозревал, что популярный в народе и армии Германик может, захватив даже малыми силами ключи[2] к Египту, удерживать их в своей власти и прекратить поставки продовольствия Риму.

Эти известия несли в себе огромные неприятности – что может быть хуже, чем немилость всемогущего цезаря? Это расстроило Германика и заставило повернуть назад.

Агриппина уже не играла с Юнией, а проводила больше времени с мужем. Девочка скучала. Лишь под вечер добрая женщина приходила пожелать ей спокойной ночи и, ненадолго задерживаясь около ее кроватки, рассказывала Юнии о своем сыне. Именно тогда девочка впервые услышала о Гае. Он, как объяснила Агриппина, был оставлен в Антиохии на попечении наставника за постоянное непослушание. Чаще всего Клавдилла просила рассказать ей, как маленький Гай усмирил мятежных легионеров.

Воины очень любили сына Германика, беззаботно разгуливавшего по лагерю в простой солдатской одежде и грубых сапожках. Именно из-за них он и получил среди солдат свое прозвище Калигула (Сапожок), которое носил с гордостью.

После кончины Августа легионы подняли бунт, и Германик, опасаясь за жизнь близких, отправил семью в Треверы. Но солдаты даже не дали повозке, где сидела Агриппина с детьми, выехать за пределы лагеря. На коленях они умоляли не отсылать любимого Сапожка, клялись в верности и тут же пообещали выдать всех мятежников и возмутителей спокойствия.

– Удивительно, – сказала Юния, – но ваш сын – маленький бог, он в одиночку справился с огромным войском.

Агриппина и Германик тревожно переглянулись.

– Какой он бог, малышка? Просто маленький мальчик, которого полюбили солдаты, давно разлученные со своими семьями. Ложись спать, уже поздно, даже Калигула спит в далекой Антиохии.

Они вышли. Но через тонкие занавеси Юния услышала, как Германик сказал Агриппине:

– Все эти разговоры о его божественности мне не по душе. Этот сорванец и так мнит о себе невесть что. Солдаты тогда твердили Калигуле, что он и только он подавил мятеж, рассказывали ему байки, что, когда он станет великим императором, одержит удивительные победы. Мальчишку это жутко разбаловало.