Кэмерон опять услышал смех Эйнсли, открыл глаза, и видения рассеялись.

– Если вы знали мою жену, тогда вы поймете, почему я считаю жизнь в браке жалким существованием, – обронил Кэмерон, не спуская глаз с Эйнсли. – Больше я на это не пойду.

– Я не отрицаю, что жизнь в браке может быть жалким существованием. Но с правильным человеком это самая лучшая в мире жизнь. Поверьте мне, я знаю.

– Наша очередь, – коротко сказал Кэмерон. – Встанете, чтобы ударить по шару?

– Я устала, милорд, – улыбнулась миссис Ярдли. – Сыграйте за меня.

Кэмерон услышал, как хрустнуло у него в кармане украденное письмо, и увидел, как улыбается графу Эйнсли.

– Вы мудрая женщина, миссис Ярдли. – Он опустил молоток, который лежал у него на плече, и подошел к ожидавшему его шару.

– Я это знаю, дорогой мой, – сказала ему вслед миссис Ярдли.

Эйнсли точно знала ту минуту, когда Кэмерон шагнул из тени, чтобы сделать удар по шару, медлительная миссис Ярдли оставалась сидеть на своем стуле. С тех пор как он появился на поле, она чувствовала каждое его движение, хотя избегала смотреть на него.

От ее взгляда не укрылось то, как он нес стул для миссис Ярдли и ее молоток, замедляя свои длинные шаги по игровому полю. Он был терпелив, даже добр, поддерживая беседу с пожилой женщиной, и та благодарно улыбалась ему в ответ.

Точно таким же терпеливым и мягким он был с лошадьми, ухаживал за ними с такой заботой, какую от него редко можно было дождаться по отношению к людям: миссис Ярдли – исключение. Об этой черте его характера никто не знал, и Эйнсли задумалась: заметил ли кто-нибудь еще, как он обращается с миссис Ярдли.

Однако ни единого признака такого ангельского терпения Эйнсли не увидела, когда Кэмерон поднял глаза на нее. Его глаза сияли решительным блеском, как у бильярдного шулера, готового выиграть пул.

Не помогало даже то, что в костюме для верховой езды лорд Кэмерон выглядел просто потрясающе: бриджи цвета буйволовой кожи, обтягивающие бедра, перепачканные грязью сапоги, повседневная куртка, небрежно наброшенная поверх простой рубашки. На фоне крепкой мускулистой фигуры Кэмерона стройные англичане выглядели бледными и слабыми. Как будто медведь забрел в стадо послушных оленей. Он замечательно владел молотком, нанося точные удары по шарам, и именно поэтому им с миссис Ярдли уже удалось заработать несколько очков, а следовательно, и гиней, потому что никто из гостей герцога не играл с таким азартом.

Кэмерон отвел молоток назад и с силой ударил по своему шару. Шар подпрыгнул и, пролетев по прямой, с решительным щелчком стукнулся с шаром Эйнсли.

– Черт возьми, – пробормотала Эйнсли, чувствуя, как подпрыгнуло ее сердце.

– Отличная крокировка[1], милорд! – воскликнул слабоумный граф – партнер Эйнсли.

Кэмерон с молотком на плече направился к ним. Ни слова не говоря, он поставил огромную ногу на свой шар и снова занес молоток. Его куртка для верховой езды натянулась на плечах, когда он так ударил по шару под ногой, что от этого удара шар Эйнсли полетел через зеленую лужайку. Она с испугом наблюдала, как ярко-желтый шар в белую полоску весело подкатился к краю лужайки и нырнул в подлесок.

– По-моему, ваш шар за пределами площадки, миссис Дуглас, – объявил Кэмерон.

– Я вижу, милорд, – сквозь зубы процедила Эйнсли.

– Возможно, это было не очень благородно, как говорите вы, англичане, – на аккуратном английском пробормотал граф.

– В игры играют для того, чтобы выигрывать, – отрезал Кэмерон. – И мы шотландцы.

Граф посмотрел в сторону подлеска, куда улетел шар, потом перевел взгляд на свои начищенные ботинки.

– Я принесу ваш шар, синьора, – без особого энтузиазма предложил он.

– Нет-нет, я сама найду его, – заторопилась Эйнсли, сообразив, что, если граф отправится на поиски шара, она останется с Кэмероном наедине. – Одну минутку.

И прежде чем граф сумел хотя бы для вида возразить ей, побежала к подлеску. От нее не ускользнуло ни облегчение, промелькнувшее по его лицу, – не придется лазить по кустам в чистом костюме, – ни медленная улыбка Кэмерона.

Под деревьями было свежо, повсюду вязкая грязь. Эйнсли пришлось углубиться ярдов на десять в лес, прежде чем под развесистым кустом она заметила полосатый шар. Она ткнула молотком в куст и попыталась выкатить оттуда шар.

– Позвольте мне, – оказался рядом Кэмерон. Ни извинений, ни объяснений. Его длинная рука с молотком сунулась в куст, и через несколько секунд он выкатил шар Эйнсли в грязь.

– Спасибо. – Эйнсли принялась тихонько постукивать по шару, чтобы выкатить его на поле: ей не хотелось брать в руки облепленный грязью шар, но на пути у нее встал лорд Кэмерон. Деревья, словно стена, отгораживали их от площадки, они были здесь совсем одни.

– Почему вы застегнуты на все пуговицы? – Взгляд Кэмерона пробежал по пуговицам лифа в форме ягод ежевики. На ней было серое платье, отделанное темно-серым кантом вдоль небольшой баски на талии и по юбке, жесткий стоячий воротник, украшенный небольшим черным кружевом. Это платье убедила ее купить Изабелла, и Эйнсли считала его очень элегантным.

– Вчера вечером вы были готовы полностью обнажиться, – сказал Кэмерон. – Лиф вашего платья был вот здесь, – показал он рукояткой молотка в дюйме от ее груди.

– Низкие вырезы – для вечера, закрытые – для утренних нарядов. – Эйнсли закашлялась.

Она пыталась объяснить Изабелле, что бальное платье слишком открытое.

– Так и должно быть, дорогая, – ответила та. – Я не позволю своей любимой подруге выглядеть как старомодная экономка.

– Вам оно не подходит, – продолжал Кэмерон.

– Я не виновата, лорд Кэмерон. Мода такая.

– Расстегните это. – Кэмерон поддел верхнюю пуговицу пальцем в перчатке.

– Что? – подпрыгнула Эйнсли.

– Расстегните свое чертово платье.

– Зачем? – сдавленно спросила она.

– Потому что я этого хочу. – Лицо Кэмерона озарила улыбка, медленная и сумасбродная, а голос стал звучать тише. Опаснее. – Скажите мне, миссис Дуглас, сколько пуговиц вы расстегнете для меня?

Невозможно, чтобы это происходило с ней. Лорд Кэмерон Маккензи не мог стоять перед Эйнсли и просить, чтобы она расстегнула перед ним свой лиф. Здесь, среди деревьев, всего в нескольких шагах от сливок европейского общества, играющих в крокет на зеленой лужайке герцога Килморгана.

– Так сколько? – повторил Кэмерон.

«Все до единой», – подумала Эйнсли. Ей хотелось рвануть застежку, опуститься в грязь, и пусть совершенно новое платье будет испорчено.

– Три, – хрипло произнесла она.

– Пятнадцать. – В глазах Кэмерона промелькнуло что-то хулиганское.

– Пятнадцать? – Пуговицы плотно прилегали друг к другу, но если расстегнуть пятнадцать штук, она окажется обнажена до середины корсета. – Четыре.

– Двенадцать.

– Пять, – возразила Эйнсли. – Это самое большее, на что вы можете рассчитывать, ведь мне придется снова застегивать их, перед тем как мы вернемся к игре.

– Мне наплевать, что вы будете делать перед возвращением к игре. Десять.

– Шесть. И ни одной больше.

– Десять.

– Лорд Кэмерон…

– Десять, упрямая чертовка. – Он наклонился ближе, Эйнсли почувствовала его горячее дыхание. – Я буду просить вежливо, пока мне не надоест просить. Потом я сам сорву эти симпатичные пуговицы.

– Вы не посмеете, – резко сказала Эйнсли.

– Посмею.

Эйнсли облизнула губы. Ее мольбы о соблюдении правил приличия были фальшивыми, и он это понимал.

– Тогда десять, – согласилась она.

– Договорились.

Она сходит с ума. Нельзя молча стоять и позволять лорду Кэмерону расстегивать платье. Однажды она позволила ему наполовину раздеть ее и едва унесла ноги, к счастью, сохранив рассудок.

Неправда. В тот вечер она потеряла рассудок и до сих пор не вернула его.