— Да-да, в Ахлади, — затарахтела она прежде, чем Джеф или Гвен успели прокомментировать вопрос. — В Ахлади — но не на автобусе! Видите ли, ваш самолет прилетел на час позже, и автобус до Ахлади не мог так долго ждать двух пассажиров. Но это ничего — вы сможете доехать на такси, и разумеется, компания «СкайМед» возьмет расходы на себя.

Она ушла вызывать такси, Джеф и Гвен переглянулись, пожав плечами, и присели на свои чемоданы. Но сопровождающая вернулась через минуту, следом за ней подкатило такси и остановилось у обочины. Выскочил таксист — молодой грек, — засуетился, открывая двери и багажник, и стал торопливо закидывать в багажник чемоданы, пока Джеф и Гвен устраивались на заднем сиденье машины. Потом он влез на водительское место, захлопнул дверцу, бросил рядом с собой соломенную шляпу, оглянулся на своих пассажиров и улыбнулся. В белом ряду сверкнул единственный золотой зуб. Но улыбка вышла совершенно жуткая, как оскал акулы перед нападением…

— Ахлади, да? — И голос прозвучал так безжизненно, будто булыжники в грязи глухо стукнулись друг о друга.

— Д… — начал Джеф и запнулся, потом закончил: — Да! Э-э… Ахлади, верно! — Их водителем был бельмоглазый брат бельмоглазого штамповщика паспортов.

— Я — Сперос, — объявил тот, выруливая с территории аэропорта. — А вас как звать?

Что-то подсказывало Джефу — с этим типом не стоит фамильярничать.

Чувство было такое, будто его взмокший от жары затылок обдало холодом.

— Я — мистер Хаммонд, — ответил он сдержанно. — А это — моя жена.

Гвен слегка повернула голову и хмуро посмотрела на него.

— Я… — начала она.

— Моя жена! — повторил Джеф.

Она удивленно взглянула на него, но промолчала.

Сперос следовал всем поворотам и сужениям дороги. Выехав за пределы аэропорта, он обогнул по краю главный город острова и помчался к предгорьям, откуда дорога постепенно уходила вверх, к наполовину одетому лесом хребту. Ахлади был, может быть, в получасе езды, по другую сторону центральной гряды. Дорога вскоре стала неровной, изобилующий выбоинами и грубыми заплатами асфальт был покрыт толстым слоем пыли; короче говоря, типичная для Греции дорога. В деревне, где по обе стороны от дороги выстроились белые домики с видневшимися в глубине дворов лимонными деревьями, они немного сбросили скорость. И когда Сперос снова прибавил газу, ощущение от ярких вспышек бугенвиллей, оплетавших балконы проносившихся мимо жилищ, все еще оставалось на сетчатке глаз.

За автомобилем поднималось густое облако пыли, взбитой колесами. Джеф мельком взглянул в засиженное мухами заднее стекло. В том, как быстро это несущееся за ними бурое облако заслонило собой только что увиденные пейзажи, он увидел что-то зловещее. Снова повернувшись вперед, Джеф заметил, что Сперос своим странным глазом в основном смотрел на дорогу впереди, взгляд же нормального глаза был прикован к зеркалу заднего вида. Что он там высматривал? Пыль?

Нет, он смотрел на…

На Гвен! Зеркало заднего вида было направлено так, что в нем отражалась ложбинка между ее грудей.

Они были женаты еще очень недолго. День, когда Джеф станет испытывать удовольствие, сознавая, что другие самцы похотливо поглядывают на его жену, был еще в далеком будущем. Однако и тогда он никому не позволит прикоснуться к ней и пальцем. Но сейчас жену нагло разглядывали в его присутствии, и на девяносто девять и девять десятых процента в этом не было ничего противозаконного. Что же касается оставшейся одной десятой процента — он никак не мог повлиять на то, о чем там фантазировал какой-нибудь развратный ублюдок!

Джеф взял Гвен за локоть, притянул ее ближе и прошептал:

— Ты заметила, как резко он входит в повороты? Тормозит так, что мы вот-вот стукнемся. И при этом пялится, как у тебя подпрыгивают сиськи!

Она любовалась пейзажем, не замечая ни Спероса, ни его глаз, ни еще чего-нибудь. Для красивой девчонки двадцати трех лет она была замечательно наивна, и, самое главное, она ничуть не притворялась. Это была одна из черт, которые Джеф любил в ней больше всего. Будучи всего лишь на восемнадцать месяцев ее старше, он едва ли мог считать себя умудренным опытом, но доверял своей интуиции, когда чуял недоброе. В случае со Сперосом он чуял недоброе очень сильно.

— Он… что? — громко переспросила Гвен, посмотрев вниз. Блузка была расстегнута слишком глубоко, открывая верхний край лифчика. Ее зеленые глаза расширились, она подняла взгляд и наткнулась на глаза Спероса в зеркале заднего вида. Тот осклабился, глядя на нее, и непреднамеренно облизнул губы. Он тоже был наивен, но по-своему. Совсем иначе.

— Пересядь, — громко сказал Джеф, когда она застегнула соблазняющую пуговку и еще одну над ней. — С этой стороны вид намного лучше.

Он привстал, пропуская ее позади себя. Теперь Сперос смотрел на дорогу обоими глазами.

Через десять минут они въехали на дорогу, пролегавшую между поросшими сосной склонами, такими крутыми, что они казались почти отвесными. Местами сквозь растительность проглядывали щебнистые осыпи или вышедшая на поверхность скальная порода.

— Горы, — пробубнил Сперос, не оборачиваясь.

— У тебя зоркий глаз, — похвалил его Джеф.

Гвен слегка ущипнула его за руку, и он знал, что она хотела сказать: «Сарказм — низшая форма остроумия и тебе не идет!» Как и жестокость, по всей видимости. Джеф не подразумевал ничего особенного своим замечанием про глаз, однако Сперос оказался впечатлительным. Он нащупал в «бардачке» свои темные очки в желтой оправе и надел их. Дальше он вел машину в гробовой тишине и, похоже, намеревался молчать до конца поездки.

Они перебрались через горы, и вот впереди, как гигантский туристический буклет, открылось западное побережье острова. Горы, казалось, спускались к самому морю, где скалы сливались с немыслимой, невыносимой синевой. И по обе стороны хребта, будто ослепительный мираж, плавно сбегала к морю деревня Ахлади.

— Какая красота! — выдохнула Гвен.

— Да, — кивнул Сперос. — Красота, эта деревня. — Как многие греки, он говорил по-английски с характерным присюсюкиванием. — Рыбалка, плавать, — красота.

Дальше начался склон — извилистый, временами крутой, но вид отовсюду открывался просто изумительный. В памяти Джефа всколыхнулись воспоминания о Кипре. В большинстве своем это были хорошие воспоминания; только одно было тяжелым, от него у Джефа всегда перехватывало дыхание и сжимались кулаки. В нем была главная причина, по которой он не особенно стремился к Средиземноморью. Он закрыл глаза, пытаясь изгнать воспоминание из памяти, но от этого стало только хуже, возникшая перед глазами картинка стала еще отчетливее.

Он снова был ребенком — ему исполнилось пять в конце лета шестьдесят седьмого. Отец был штаб-сержантом медицинской службы, а мать работала в QARANC; [47]обе организации располагались в Декелии [48]— на территории британской базы, прямо на побережье недалеко от Ларнаки, где их семье выделили жилье. Родители встретились и поженились в Берлине, где прожили три года, потом их вместе отправили на Кипр. После двух лет на Кипре отцу Джефа оставалось служить еще год до окончания двадцатидвухлетнего срока. [49]По окончании этого последнего года под солнцем его ожидало место в службе «скорой помощи» одного их крупных госпиталей Лондона. Мать Джефа рассчитывала получить место медсестры в штате того же госпиталя. Но перед тем, как всему этому случиться…

В Декелии Джеф ходил в школу, а в те редкие выходные, когда оба родителя были не на дежурстве, они все вместе выбирались на пляж. И это было его самое любимое место на свете: пляж с золотистым песком и кристально чистой, безопасной водой. Но иногда в поисках уединения они могли собрать корзину для пикника и отправиться вдоль побережья, и ехать до тех пор, пока дорога не превратится в колею, потом отыскать тропинку вниз по крутым отвесным утесам и купаться среди скал возле мыса Греко. [50]Вот там все и случилось…