— Луи, — снова произнесла она, на этот раз с какой-то кошмарной нежностью, и взяла в свои мертвые руки мою онемевшую, как у мертвеца, голову.

Я с ужасом понял, что она собирается меня поцеловать. Передо мной разверзлась черная бездна, ревущая, словно самолет, летящий прямо в ад, и я хотел было закричать, но вместо этого лишь намочил штаны.

Она замерла в нескольких дюймах от моего лица и отпустила мою голову. Я решил — все, до нее дошло, что я не тот, кого она ищет.

Она подняла руку, я увидел ее пальцы и понял, каким образом ей удалось продырявить топливный бак. Я закрыл глаза, потому что понял, что это конец. Я не открывал их, ждал, ждал, ждал, и, прождав столько, что за это время можно было просмотреть «Конана-варвара», я рискнул разлепить один глаз и взглянуть вверх.

Она еще была близко, но не смотрела на меня. Казалось, она к чему-то прислушивалась. Я, в свою очередь, тоже прислушался, но не услышал ничего, кроме свиста проводов над головой.

А потом до меня донесся тонкий, одинокий вой автомобильного гудка.

— Луи? — сказала она. И начала подниматься.

Вот что я узнал об этом позднее. Луис Робсон работал менеджером в строительной компании и ездил на «мерседесе», а она была ученицей кассира в супермаркете. Как она умудрилась вбить себе в голову, что он бросит жену и сбежит с ней, — это одна из вечных загадок вроде той, почему старые машины ездят лучше после мойки и покраски. Должно быть, как-то раз он пообещал ей нечто подобное, и она прокручивала его слова в памяти снова и снова. Наконец однажды вечером он велел ей ждать его с упакованными чемоданами и готовым к отправке прощальным письмом. Она должна была встретиться с ним на стройке его компании неподалеку от нового шоссе; он сказал, что подъедет и просигналит о том, что все в порядке, автомобильным гудком. Но ей пришлось ждать этого сигнала очень долго — когда она пришла на стройку, он уже ждал ее там в темноте с гаечным ключом. Он бросил ее, еще живую, но без сознания, в опалубку для опоры моста, которую наутро должны были залить бетоном, отправил туда же ее дешевый чемодан и опустил приготовленное ею письмо в почтовый ящик, не догадываясь о том, что в нем упоминается его имя. Это произошло пять лет назад.

Не знаю, может быть, ее просто привлек сигнал, а может быть, в темной, кишащей червями яме, в которую превратилось ее сознание, осталось место для чего-то еще, кроме этой навязчивой идеи. Она неуклюже выпрямилась и, словно покинутый корабль, дрейфующий к далекому маяку, направилась туда, откуда раздавался сигнал сирены.

Когда она вышла на дорогу, ковш снегоочистителя ударил ее.

Ее разорвало на кусочки, как глазное яблоко в вакууме, ковш и ветровое стекло снегоочистителя забрызгало чем-то липким, как смола, и вонючим, как нечистоты. Клочки гнилой кожи разлетелись в радиусе ста ярдов и дождем посыпались на снег с негромкими шлепками. Она была полностью уничтожена, останки ее невозможно было собрать так, чтобы получилось хоть что-то, отдаленно напоминающее человеческое тело. Машина остановилась, и я увидел вылезающих из нее людей в ярко-оранжевых жилетах, удивленных, не понимающих, что произошло, и я с трудом встал на колени и замахал руками над головой.

— С вами кто-нибудь есть? — спросили они меня, когда все мы оказались внутри, и мне дали термокружку с огненным кофе. — Здесь никого не было?

Я сказал им, что заметил какую-то птицу, врезавшуюся в ковш, и все произошло так быстро, что никто не смог придумать лучшего объяснения. Они назвали мне свои имена — те, что были написаны на кружках в хижине, которую они были вынуждены временно покинуть. Я сказал, что больше никого не видел. Тогда один из рабочих спросил меня, давно ли я иду по дороге, и я ответил, что целую вечность.

— Знаете, полиция вмешалась и закрыла дорогу до утра, — сказал рабочий. — Мы не собирались выезжать, но кто-то расслышал ваш сигнал, когда ветер на минуту перестал выть. Вы хоть понимаете, как вам повезло?

Я поднял голову от дымящегося кофе. Нас качнуло — огромные колеса с цепями начали превращать снег в грязь, мы разворачивались, направляясь на базу, и кто-то уперся рукой в переднее сиденье, чтобы не упасть. Когда прекратится снегопад, они найдут Мика и Дэвида, но я скажу, что в первый раз их вижу и ничего о них не знаю. Действительно, понимал ли я, как мне повезло?

— Нет, — ответил я. — Думаю, что нет.

Пер. О. Ратниковой

Они в спальне Нэнси. Она забралась под одеяло в своей длинной фланелевой ночной рубахе, на крошечные ножки натянуты толстые шерстяные носки. Нэнси почесывается, словно кошка, устраиваясь поудобнее на ночлег. Макс только что проделал пятьдесят приседаний и стоит при тусклом свете ночника, стягивая с себя черные плавки, оставившие на теле красные полосы. Его вялый пенис и обвисшая, сморщенная мошонка слиплись, а кожа от холодного воздуха пошла пупырышками, и, укладываясь в постель рядом с Нэнси, он ощущает запах собственной мочи. Нэнси уже лежит на животе с закрытыми глазами, подобрав под себя руки. Через мгновение она открывает глаза, и ее серая с зеленым радужка возбуждает его — странно, какие мелочи могут возбудить человека, — но сегодня в ее пристальном взгляде читается что-то непривычное.

Он протягивает руку и большим пальцем надавливает на тугой клубок мышц возле правой лопатки: обычно это заставляет ее извиваться от боли и одновременно удовольствия, и она просит нажать посильнее. Им понадобилось несколько недель, чтобы приспособиться и освоить все потайные местечки на телах и в душах друг друга.

Сегодня она даже не шевелится, как будто он и вовсе ее не касался, потом стряхивает его руку и заявляет: отстань от меня. Он с тоской смотрит ей в глаза и думает: я это надолго запомню.

Сегодня уже два месяца, но они никуда не пошли вместе. Когда ты рядом, мне так уютно, что не надо никаких приключений. Она закрывает глаза. В этом месяце мне исполнится тридцать восемь лет, и мне уже не хочется повсюду таскаться и развлекаться. Мне хочется выйти замуж и родить ребенка, и я не намерена играть с тобой во все эти игры, потому что ты не тот мужчина, каким я хотела бы тебя видеть.

Он вглядывается в улыбчивые морщинки на ее неулыбчивом лице, закрывает глаза и чувствует, что она наблюдает за ним. Надо бы и ему что-то сказать, но в голову ничего не приходит. Он вздыхает, встает и начинает одеваться, и кожа вновь покрывается пупырышками, но он не чувствует холода. С твоей стороны глупо так поступать, ведь я еще не отремонтировал твою квартиру, говорит он, натягивая свитер. Это он так шутит: в следующие выходные он собирался покрасить стены в ее квартире.

Зашнуровав кроссовки и чувствуя спиной взгляд Нэнси, он направляется в кухню выпить стакан воды, потому что во рту внезапно пересохло. При резком свете лампочки без абажура, едва поднеся ко рту стакан с водой, Макс опирается на раковину, потому что вдруг ощущает, как в груди что-то обрывается. Тело тянет вниз, глаза слепит отблеск лампы на мойке, и он цепляется свободной рукой за сушилку с посудой, помытой сегодня вечером перед приходом Нэнси. Пальцы нащупывают шершавую ручку ножа, и это грубое ощущение как-то успокаивает. Он подносит нож к лицу, словно собирается поцеловать, и холодный блеск стального лезвия приводит его в себя, а стакан выскальзывает из руки и разбивается в раковине. За его спиной появляется Нэнси. Макс, с тобой все в порядке? Можешь переночевать на диване, если ты не… Он молниеносно разворачивается, и холодная сталь в его руке мелькает в воздухе. Вначале он видит, как ее серо-зеленые глаза округляются, словно два рта одновременно восклицают: о! Потом у нее под подбородком раскрывается в нелепой ухмылке еще один рот, и грудь, обтянутая фланелью, покрывается блестящей малиновой жидкостью. Ее руки, словно птицы, взмывают к этому новому рту, словно прикрывая нелепую улыбку, она поворачивается и, шатаясь, идет к двери, издавая странные, булькающие звуки, а он, все еще с ножом в руках, идет за ней и говорит, что все в порядке и что ей не стоит стесняться, потому что он ее любит.