Так мы и сделали и, воспользовавшись объездной дорогой, чуть не обогнали ее у Селмерби. Но затем она скрылась в лабиринте извилистых дорожек для верховой езды, с которыми была знакома с детства. И среди этих дорожек ее «мини» оставил мой автомобиль далеко позади.

— Мы потеряли ее, сэр, — сказал сержант Уоткинс. — Высадите меня у следующей телефонной будки, и я позову подмогу прямо к церкви.

Но я не в силах был остановиться. В голове не переставая звучали слова Генри Уинтерботтома о том, что, кем бы ни было существо, оно не интересовалось мальчиками. Оно смотрело на девочек.

В конце концов сержант Уоткинс взял дело в свои руки (на что он имел полное право) и выпрыгнул на каком-то перекрестке, когда я притормозил. По крайней мере, он был настолько любезен, что захлопнул за собой дверь, так что мне не пришлось останавливаться. Но минуты шли; я свернул не на ту дорогу и заблудился. Время уходило.

Прошло полчаса, прежде чем я подъехал к Тэттершемской церкви. Белый «мини» был припаркован у крыльца. В церкви было темно, в большом доме тоже; но в свете луны я заметил, что церковная дверь распахнута. Искусство Генри управляться с замками не изменило ему.

Я вбежал внутрь и оказался в полной темноте.

— Доринда?

В ответ раздался какой-то бессмысленный, животный всхлип.

— Доринда, ради бога! — крикнул я.

Затем я услышал звук — как будто кто-то полз среди скамей; к этому моменту я начинал различать очертания окон, но больше ничего.

Затем раздался дрожащий голос Генри:

— Осторожно, сэр. Мы здесь, в углу. Осторожно, он рыщет вокруг.

— Пусть только посмеет рыскать вокруг меня, — крикнул я, — и я разорву его на кусочки.

— Осторожно, сэр. Он весь скользкий, вонючий… Он как бы разваливается, когда до него дотрагиваешься.

О боже, свет. Где же выключатель? Я понял, что не знаю этого.

— Где выключатель, Генри? — Я направился к нему, медленно, крадучись, прислушиваясь к шороху в пространстве, разделявшем нас.

Доринда снова начала всхлипывать, тихо, бессмысленно.

— Они не работают, сэр, — пискнул Генри. — Наверное, свет вырубили.

Моя рука наткнулась на нечто вертикальное, твердое и цилиндрическое. Я понял, что это: один из посохов церковных старост, которые были установлены в торцах задних скамей. Я вытащил его, ощупал медную верхушку; она изображала епископскую митру; из нее получится неплохая дубина. Я почувствовал себя немного увереннее и двинулся дальше. Плач Доринды и тяжелое дыхание мальчишек приблизились. Шорох, издаваемый ползущим существом, тоже. Теперь до меня донесся запах; тот же запах, который стоял в этой церкви, только в тысячу раз более сильный. Запах смерти; я уже чувствовал его однажды, когда забрался в разбившийся бомбардировщик во время войны.

Я чуял его запах, я слышал его; но я нанес удар потому, что ощутил его присутствие, — правая сторона моего лица внезапно похолодела, когда он бросился на меня, как будто он изгонял тепло из окружавшего его воздуха…

Я никогда прежде не наносил такого мощного удара и надеюсь, мне больше не придется этого делать. Его было достаточно, чтобы убить человека, но я никогда не смог бы заставить себя ударить живое существо с такой силой. Я вложил в него весь свой страх, ярость, ненависть. И я понял, что посох угодил в основание шеи. Я словно ударил гнилой кабачок, внутри которого затрещало. На лицо мое брызнули холодные капли. Но я не услышал дрожи, стона боли или резкого вздоха; я ударил мертвое существо, и инстинктивно я оставил надежду убить его.

В следующую секунду посох выхватили у меня из рук с такой силой, что онемели пальцы. А еще мгновение спустя меня отшвырнули прочь, как куклу; я ударился о спинку скамьи так, что перехватило дыхание, и я даже решил, что спина у меня сломана. Даже сквозь пальто я почувствовал прикосновение огромных рук — они были холодны как лед. Я лежал на полу и слушал, как онопоползло мимо меня в тот угол, откуда раздавался плач Доринды.

Не знаю, как мне удалось подняться на ноги, но, когда я встал, снаружи, из нормального мира, до меня донесся вой полицейской сирены. Сквозь церковные окна проник холодный голубой свет автомобильных фар. И я увидел его . Это.

Почувствовав свет фар, оно обернулось, и я разглядел его поверх церковных скамей. Лысая голова с пустыми черными глазницами, которые блестели в свете автомобильных огней. Широкая грудь, покрытая черными волосами. Плечи скрывала какая-то тряпка, но не рубаха, как подумал Генри. Это были позеленевшие остатки савана…

Завыла вторая полицейская сирена. Должно быть, старина Уоткинс по рации созвал людей со всей округи.

На несколько долгих секунд существо замерло, словно барсук, которого окружили в собственной норе. Затем оно, казалось, поняло, что свет и шум никуда не денутся и сейчас появятся мужчины, с которыми ему не справиться. Мужчины, которые могут загнать его в могилу и замуровать там навсегда, уничтожить его, стереть с лица земли. И хотя непроницаемое выражение лица не изменилось, я понял, что онопришло в отчаяние.

В следующий момент оно, прихрамывая, быстро направилось через неф к алтарю. Я услышал скрежет ворот, ведущих в склеп, и оно исчезло.

Через несколько секунд со стороны крыльца темноту прорезал луч фонаря. Раздался какой-то шорох, и все лампы включились; должно быть, сержант Уоткинс знал, где находится главный рубильник. А потом помещение наводнили люди в плоских кепи и синей форме.

— Где? — спросил Майк Уоткинс.

Я кивнул в сторону решетки, окружавшей вход в склеп. Он подошел туда, вытащил что-то из кармана и защелкнул это на воротах. Он взглянул на меня многозначительно, и я кивнул. Есть вещи, которым лучше не появляться в записных книжках полицейских, хотя бы ради начальника полицейского управления и членов суда.

— Откуда у вас замок? — спросил я.

— Я конфисковал его как вещественное доказательство, — уныло ответил он. — Но лучше вернуть его туда, где его место. Не думаю, что у нас здесь есть еще проблемы, а вы?

Я покачал головой, но на всякий случай негромко позвенел старым замком.

В дальнем углу собрались люди в синей форме; они расступились — кого-то выводили наружу.

Доринда была белой, как простыня, она молчала и глядела в пространство — все признаки сильнейшего шока. Но она по крайней мере могла переставлять ноги.

— Я вызвал «скорую», — сказал сержант Уоткинс.

Мальчики вышли вслед за Дориндой, с такими же белыми, бессмысленными лицами. Только Генри смог собраться с силами, выдавить некое подобие улыбки и прошептать:

— Боже, сэр, вы его едва надвое не разнесли…

Я поехал на «скорой» с Дориндой; мальчики отправились в полицейской машине. На полпути она открыла глаза и узнала меня.

— Джефф… спасибо.

Но это была не та Доринда Молино, которую я знал. Непоколебимая уверенность в себе исчезла; исчезла убежденность в том, что всему можно найти разумное объяснение.

— Я никогда не понимала… — Она закрыла глаза и смолкла, затем продолжала: — Я думала, что, если ведешь себя достойно… выполняешь все правила… Бог не допустит, чтобы такое… с тобой произошло.

Я не стал спрашивать, что именно произошло с ней. Я просто сказал:

— Бог же позволяет, чтобы каждый день происходили автокатастрофы. А почему в этом случае все должно быть иначе?

— Да, — сказала она с печалью, которую ожидаешь услышать в голосе очень старой женщины. — Да. — Она взяла меня за руку и начала перебирать пальцы. — Вы нравитесь мне — вы теплый.

Она не выпускала мою руку, пока мы не добрались до больницы.

Майк Уоткинс присоединился ко мне в коридоре со своей записной книжкой.

— Предполагаю, вам нужно имя и адрес подозреваемого? — спросил я в жалкой попытке пошутить.

— Только из личного интереса.

— Должно быть, это старик Энсти, аудитор. Это же был склеп Энсти.

— Ну, спускаться и проверять я не собираюсь — даже за жалованье суперинтенданта. Но я не думаю, что это Энсти. Его памятник тоже размалевали. И я видел его портрет в старости — элегантный худощавый джентльмен с густыми седыми волосами.