В этой своеобразной народной сказке три различных элемента. Первый поучительный: прилежание — его символы ведро и веник — всегда приносит свои плоды. Но тема первой части перекликается со старой сказкой о «скатерти-самобранке». Второй элемент, героический, типичен для сказок кочевых народов: храбрая, сильная девушка, умеющая натягивать лук и укрощать лошадей. Сказка всегда дает идеальный образец для подражания. Но все сказочные идеалы поставлены на службу тому обществу, в котором живет сказитель. Он преувеличивает, приукрашивает, наделяет чудесными свойствами своих героев, выразителей его собственных стремлений и желаний, идеализирует его окружение. Третий элемент — две собаки, борющиеся с чудовищем мангусом, — типичен для сказок всех народов. Животные, помогающие герою справиться с врагом, принадлежат к сказочному типу, известному у многих народов.
В сомонном центре Дариганга мне не встретился настоящий сказитель; только через неделю в Асгате я познакомился с отцом Ядамом. С детских лет любит он сказки. Пятилетним мальчиком подкрадывался он к юрте, прижимался ухом к ее каркасу и слушал рассказы стариков. Писать Ядам не умеет. Он ничего не мог записывать, все услышанное им за долгие годы запечатлелось в его памяти. Когда жители Асгата узнали, что пришел отец Ядам, чтобы рассказывать мне свои сказки, юрта в одно мгновение набилась до отказа. Старики сидят в первом ряду. Слушатели очень активны. Они перебивают сказителя, задают вопросы, делают замечания, высказывают сомнения, поощряют, одобряют, словом, делают все то, что требуется по ходу повествования. Рассказ превращается в общую беседу, где первое слово принадлежит сказителю, но и остальные не молчат. Не все одинаково участвуют в этой беседе. Один сопровождает каждую фразу сказителя громкими дза(да) и поощрительными ну.Другие лишь изредка прерывают сказителя, а больше покачивают головами.
У сказок есть свой ритм. В монгольских сказках ритмические чередования распределены по фразам. На первом слове каждой фразы делается сильное ударение, а последние слоги произносятся протяжно. Там, где в прозаическом тексте внезапно возникают аллитерации, первое слово тоже произносится с ударением. Если герои сказки поют, то и сказитель говорит нараспев, даже когда у песни нет определенной мелодии.
Монгольский сказитель — всегда немного актер.
Отец Ядам два дня рассказывал мне сказки и пел песни в Асгате, многие из них я записал. От него же я узнал о многих обычаях и поговорках. Особенно интересна и поучительна легенда, в которой дается фантастическое объяснение связей между последним монгольским императором на китайском троне Тогон-Темуром (Шуньди) и маньчжурами.
Тогон-Темур
Тогон-Темур был монгольским ханом. Когда китайцы напали на него и одержали победу, Темур пустился в бегство, забрав своих жен и государственную печать. Как-то раз прибыл он на берег Ледовитого океана. Наступила ночь, Тогон-Темур положил печать на скалу и заснул. Когда на другой день он захотел взять печать, она так пристала к скале, что отодрать ее не удавалось. Пришлось хану сломать печать, по он смог унести с собой только одну половину, а вторая так и осталась на скале. Когда китайцы дошли до берега океана, они нашли там половину печати и унесли с собой.
Новый китайский хан вернулся в свое царство и взял себе в супруги самую младшую жену Тогон-Темура, которая носила тогда в своем чреве его ребенка. Китайский хан приказал истребить всех монголов до последнего человека. Молодая женщина очень испугалась, что убьют и ее дитятко. Она все время молилась богам, и ребенок родился не на десятой, а на одиннадцатой луне. Вот из-за этого лишнего месяца китайский хан и решил, что он отец ребенка. Но его министры подозревали, что ребенок родился от монгола, и задумали извести его. Китайский хан назвал старшего сына Джуан-тайджи. Скоро у китайского хана родился сын и от другой жены. Он назвал его Юань-тайджи. Мальчики росли и вышли из младенческого возраста. Однажды ночью китайский хан увидел во сне, будто с двух сторон его обвили две змеи. Утром, когда он проснулся, к нему пришли сыновья: они поссорились и пришли к отцу с жалобами. Хан посадил старшего сына на правое колено, а младшего — на левое и позвал министров, чтобы они разгадали его сои. Министры, давно замышлявшие погубить Джуана-тайджи, решили воспользоваться подходящим случаем, чтобы вынести ему смертный приговор. Но в народе многие роптали на такой приговор, и хан решил сослать сына в изгнание.
Джуану-тайджи дали шестерых слуг и дружину из трех тысяч старых, седых, оборванных, плохо вооруженных всадников на хромых лошадях и приказали навсегда уйти к дальней границе.
Дружина, состоявшая из одних стариков, вскоре совсем обессилела. Пищи у них никакой не осталось, а путь к возвращению был отрезан. Когда наступили их последние минуты и гибель стала несомненной, молодой хан сказал так:
— Дитя собралось в путь! Иди к отцу моему хану и проси у него благословения «прощанием вечным, золотым стременем».
Потом он обратился к военачальнику по имени Толбот и сказал ему:
— Ночуй на привычных местах! Поезжай по назначенной дороге.
Хан подумал-подумал и решил, что раз Джуан-тайджи, его сын, происходит из ханской семьи, то негоже будет отказать ему в просьбе. И сказал он гонцу, что окажет милость сыну.
Долго скитались несчастные изгнанники на самом краю света, пока не пришли на берег никогда не замерзающего моря. И встало то море на их пути.
— Что же теперь станем мы делать? — спросил Толбот.
— Пошли вперед воина, пусть посмотрит, не замерзло ли то море.
Стоял шестой летний месяц (конец июня).
Воин вскоре вернулся и сообщил, что море не замерзло. Ему тут же отрубили голову. Послали еще одного воина, тот тоже вернулся с ответом, что море не замерзло, и его тотчас казнили.
Но был в той дружине хитроумный воин. Пораскинул он мозгами и решил: раз уж тем, кто сообщает, что никогда не замерзающее море еще не замерзло, рубят головы, то попробую-ка я сказать, будто оно покрыто льдом. И, вернувшись с берега, он доложил, что море замерзло. Тогда был отдан приказ построиться, затрубить в рога и ехать к морю. Но когда воины очутились на берегу, их встретили грозные морские волны.
— Где же лед? — спрашивали они.
Однако хитрый гонец как ни в чем не бывало показал на море и начал уговаривать остальных идти за ним. Сам он шел по воде, стуча сапогами так, будто шел по льду, а люди пошли за ним все дальше и дальше, пока не попали на такой остров, где ничего не было, кроме воды да птиц. Изгнанники так проголодались, что зарезали и съели своих лошадей. Потом они охотились на птиц, не брезгая их мясом. Как-то случилось, что под крылом подстреленной птицы охотники нашли клад из серебряных монет. На эти деньги они построили город.
Время шло, и старый хан умер. Узнав об этом, Джуан-тайджи подумал:
— Ведь он был все-таки моим отцом. Подобает мне помолиться у его тела и отдать ему последний долг.
И он повернул назад свои войска, чтобы воздать последние почести отцу, помолиться у его смертного одра. Тем временем на китайский трон сел его брат Юань-тайджи. Услыхал Юань, что старший брат возвращается, и подумал: «Затем ли он идет, чтобы выполнить свой последний сыновний долг? Уж не порешил ли он убить меня. О я, несчастное мертворожденное дитя». И покончил он с собой, приняв яд. А Джуан-тайджи принес погребальную жертву отцу и занял его трон. С той поры все стали называть его не китайцем или монголом, а маньчжуром. Но от государственной печати осталась у Джуана-тайджи всего лишь половина. Первый построенный новым ханом город назвали Джанджу (Калган).
Это сказание очень далеко от исторических фактов. Монгольская династия Юань — отсюда, как видно, и произошло имя одного из героев — Юань-тайджи, то есть князь (юань), — правила Китаем с 1280 по 1368 год [88]. Последним императором этой династии, действительно, был Тогон-Темур. В 1368 году китайский народ восстал, сверг чужеземную династию Юань и страной начала править китайская династия Мин, которая оставалась у власти до 1644 года, когда ее сменила маньчжурская династия Цин. Разумеется, ни сын последнего монгольского императора, ни даже кто-нибудь из его позднейших потомков не имели ничего общего с появившимися гораздо позже маньчжурами. Идею о такой связи, видимо, породил тот исторический факт, что последний монгольский император бежал из Пекина в северо-западном направлении, а через 300 лет оттуда же напали на Китай маньчжуры. Совершенно исключается, чтобы китайцы могли спутать монголов с маньчжурами. Ведь и после свержения династии Юань между монголами, отступившими в степи Центральной Азии, и китайцами продолжались самые тесные связи. Более вероятно, что рождению этой легенды способствовала грозная слава Монгольской империи. Возможно, что последним великим завоевателям-кочевникам, известным мировой истории, — маньчжурам — было лестно, что их считают потомками монгольских ханов. Вполне понятно, что самыми ревностными хранителями этой традиции были монголы, которые, возможно, сами ее и выдумали, чтобы хоть этим взять реванш за нанесенное им поражение. Как бы то ни было, в монгольских исторических летописях, таких, как «Алтай Тобчи» и труд Саган-Сэцэна, есть упоминания об этой легенде.
