Женщина, с которой мы разговорились, принадлежит к урянхайскому племени ариг. Несмотря на то что ее муж монгол и сама она уже давно живет среди монголов, родной язык ею не забыт. Наша хозяйка помнит все урянхайские названия предметов домашнего обихода, и прежде всего кухонной утвари и обстановки. Муж тоже знает многие из этих слов и, когда жена их перечисляет, помогает ей. Интересно, что среди урянхайских слов, которые муж перенял от жены, есть и монгольские слова, неизвестные местным дархатам или иначе ими произносимые. Очевидно, слова были заимствованы у монголов еще далекими предками хозяйки. Некоторые из них через урянхайцев снова попали в язык дархатов.

Соседняя юрта убрана совсем по-городскому. Хозяин ее, в прошлом рабочий на одном из заводов Хадхала, выдвинут на руководящую работу. Теперь он народный судья, а его родители до сих пор пасут стада в районе Баян-Дзурха. Хозяин предлагает нам стулья. Мы отказываемся, предпочитая сидеть вместе с ними на войлочных кошмах. Расспрашиваю его, как полагается сидеть в юрте. Хозяин отвечает, что есть много способов, и у каждого свое название. Самым унизительным считается цэхурун судж,когда становятся на колени и потом опускаются на пятки. Когда-то так сидели перед господином или перед изображениями богов в храме. Поэтому старики не любят сидеть в этой позе. Сидеть со скрещенными ногами, или, как у нас говорят, «по-турецки», лучше. Монголы называют эту позу дзамилингили дзевилдж судж. Сиденье на корточках, чомчадж судж,считается самым респектабельным. Если кто-нибудь сгибает только одну ногу и сидит на пятке другой, то согнутая нога должна быть ближе к двери, независимо от того, на какой стороне юрты он сидит. Через дверь проникает в юрту злой дух, и согнутая нога защищает от него человека. Если же кто-нибудь хочет вытянуть одну ногу вперед, то сделать это дозволяется только по направлению к двери; вытягивать ногу к северу, то есть к задней стене юрты, более чем неприлично. Сидеть с двумя вытянутыми ногами считается такой неотесанностью, что человек, принявший такую позу, сразу же приобретает дурную репутацию.

Монголы чаще всего сидят на корточках, или, как они сами говорят, «пешком» или «на ходу» (явадж судж).Сидят они чуть опираясь на щиколотки и могут сохранять такую позу несколько часов. Я попросил, чтобы все вышли из юрты и разрешили мне заснять различные позы сидящего человека. Позировали мне два монгола, не носящие традиционной монгольской одежды, скрывающей ноги. Мне хотелось точно зафиксировать на пленке и зарисовать различные позы.

Не только манера сидеть, но и вся осанка отличает монголов от европейцев. Уже издали по походке можно догадаться, кто перед вами — городской житель или степной наездник. Последний в тех редких случаях, когда он ходит пешком, наклоняет вперед верхнюю часть туловища, слегка откидывает назад голову и закладывает назад руки. Ритм у него совсем иной, чем у человека, не ездящего верхом.

В третьей юрте сидит совсем дряхлый старик. Хотя ему уже перевалило за 70 (у монголов этот возраст считается очень древним), он все еще ездит верхом. Впервые хозяин сел на коня в возрасте 14–15 лет; до того он пешим сторожил отцовские стада. Очевидно, здесь, на севере, в лесостепи, образ жизни иной, чем на юге. Старик плохо слышит, но с готовностью отвечает на вопросы. У его родителей, кроме крупного рогатого скота, было еще три-четыре лошади и штук 16 овец. Будучи старшим сыном, подростком он пас лошадей. В течение года семья пять-шесть раз перекочевывала с места на место, но если погода была хороша, а трава обильна, то пастбища меняли реже. Зимой уходили в лес, разбивали юрты по возможности у подножия южных склонов, в защищенном от ветра месте. В маленьких аилах было по четыре-пять юрт, не обязательно родичей, а просто так знакомых. Во главе аила всегда стоял самый старый и почитаемый или самый богатый арат, он-то и давал указание, куда перекочевывать, где пасти скот. Теперь в каждом аиле избирают руководителя, который распоряжается перекочевками.

Мы только начинаем входить во вкус, и в моем блокноте вопросы накапливаются быстрее, чем ответы, но срок нашего пребывания подходит к концу, и спутники настаивают на возвращении в Мурэн в срок, зафиксированный в маршруте экспедиции.

Нас угощают прощальным обедом из рыбных блюд. В Хадхале лучше, чем во всех монгольских городах, умеют готовить рыбу. С болью в сердце расстаемся с гостеприимным городком и едем в аймачный центр.

К вечеру прибываем в Мурэн и останавливаемся в той же гостинице. Вечером отправляемся в юрты на окраине города. Перед одной из них играют в шахматы. Нас сразу узнают, и мы, как добрые соседи, садимся рядом с играющими. Завязывается разговор, опять появляются «родственные» слова, за вопросом следует вопрос, и только около одиннадцати часов нас отпускают домой.

Утром завтракаем вместе с советником китайского посольства, приехавшим в Мурэн. Подают уху, приготовленную по-китайски. Разговор за завтраком не менее многоязычен, чем при вавилонском столпотворении. Беседуем с советником по-английски, а Кара по-китайски. Некоторые местные руководители, из уважения к нам, говорят по-русски, а затем переходят на монгольский. Один из сотрудников китайского посольства родился во Внутренней Монголии и говорит на одном из монгольских диалектов, а мы между собой время от времени обмениваемся несколькими венгерскими словами. Ничего удивительного, что после такого завтрака у меня кружится голова. Тщетно пытаемся отговорить наших радушных хозяев от запланированной на после завтрака рыбалки. Отправляемся на берег Мурэна и выбираем местечко в кустарниковых зарослях. Это любимый уголок местных жителей. Сюда приходят посидеть на свежем воздухе, покупаться. Мы листали на берегу несколько семей. Река то замедляет слой бег, рассыпая по прибрежному песку мелкие волны, то вдруг закручивает водовороты, бьется о берег и срывает листья с прибрежных кустов. В прозрачной воде хороню видны стаи снующих рыб с черной спинкой. Самым ловким рыбаком оказывается шофер китайского советника, до полудня ему удается поймать штук пять довольно больших рыб. Спасаясь от горячих лучей летнего солнца, залезаем в самую гущу кустов и устраиваемся там на обед. Хорошее настроение несколько портит вкус соевой водки, которой нас угощают из уважения к китайцам, хотя сами они, видимо, не очень-то ее любят. За всю жизнь не пил я ничего более отвратительного! Крепость этой водки превышает 60 градусов, и в течение нескольких дней я все еще ощущал во рту ее запах и вкус.