Тони рисовал руками в воздухе какие-то замысловатые фигуры:

— Не только это… Тут дело еще и в том, что они отняли у него мечты — вот он и отнимает у них жизнь. Но по сути — да. Его список целей — это одновременно список намеченных убийств. Готов поспорить, в этом перечне у него стояло и «играть в „Брэдфилд Виктории“». Или, по крайней мере, «играть в премьер-лиге».

— Неужели ты на самом деле думаешь, что все так и есть? — недоверчиво спросила Пола.

— В этом прослеживается смысл.

— Значит, такие у тебя представления о смысле?

— Пола, если смотреть на дело из того, так сказать, сообщества, с которым мне приходится работать, тут видится не только смысл, но и безупречная логика. — Он умолк и предостерегающе поднял палец, когда она попыталась заговорить. Потер веки большим и указательным пальцем, повернулся на сиденье, чтобы посмотреть ей в лицо. — Кевин ходил в ту же школу, — медленно произнес он.

— Кевин? Ты же не думаешь, что…

— У него «феррари». Он родился и вырос в Брэдфилде, он брэдфилдец с головы до пят. — Извиваясь, Тони пытался достать телефон из кармана дождевика.

— Что ты делаешь? — спросила Пола.

— Хочу его предупредить.

Телефон извлечен, палец занесен над кнопкой.

— Нельзя же так, с бухты-барахты, у тебя нет улик, — возразила Пола.

— Когда я составляю портрет, улик у меня не бывает больше, — произнес Тони. — И ваши, как правило, считают, что их достаточно для работы.

Пола прикусила губу:

— А ты не должен сначала поговорить с шефом? Узнать, видит она тут что-нибудь или нет?

— Пола, я не прошу Кевина заниматься оперативными действиями. Что бы ты почувствовала, если бы я ничего не сказал и…

Он умолк. Он точно знал, что она почувствовала бы. В свое время он долго выслушивал ее признания, поэтому сейчас знал ответ.

— Звони, — бросила она. — Ты прав, черт дери! Ты единственный, кто нашел хоть какой-то ключ к этому долбаному делу.

Тони набрал номер, подождал. Никаких гудков: сразу включился автоответчик.

— Вот хрень, у него телефон вырублен… Кевин, это Тони. Тебе может показаться безумным то, что я скажу, но я тебе все потом объясню. Я хочу, чтобы ты ничего не пил и не ел такого, во что можно что-то подмешать. Годится все, что в банках, бутылках, вакуумных упаковках, если только они нормально запечатаны и видно, что их не вскрывали. Скорее всего, готовить из свежих продуктов тоже безопасно. Дело в том, что, по-моему, есть вероятность: в списке нашего отравителя ты можешь оказаться следующим. Сейчас не могу в это вдаваться, мы с Полой едем беседовать с одним человеком. Но… — Он услышал в ухе пиликанье: время вышло. — Автоответчик, — пояснил он. — Надеюсь, он включит аппарат и послушает.

Пола свернула на подъездную аллею. Тони заранее был уверен: дом просто обязан стоить под два миллиона, учитывая его местоположение, а также размеры и площадь окружающего участка. Перед ними вырос великолепный особняк из неяркого викторианского кирпича. Аллею окаймлял высокий цветочный бордюр. Невдалеке сверкала вода. Все здесь так и сочилось достатком и хорошим вкусом.

Пола присвистнула:

— Вот и думай, откуда в магазинах берется вся эта дерьмовая одежда. Бенджамин Даймонд явно истратил весь свой вкус на дом.

— Разумный выбор, — одобрил Тони. — Но я не думаю, что сейчас для его вдовы это важно.

Пола остановила машину возле ряда гаражей, которые на заре своего существования явно служили стойлами.

— Тебе помочь? — спросила она.

— Думаю, мне лучше самому. Сегодня все болит. Миссис Чакрабарти права, меня не зря упекли в больницу. К сожалению, убийцы никогда не относятся к таким вещам с пониманием.

Рэчел Даймонд открыла им дверь и представилась, даже не дав Поле заговорить. На ней была угольно-черная шелковая блузка, заправленная в черную юбку, которая волнисто развевалась при ходьбе. Тони плохо разбирался в одежде, но он был совершенно уверен, что утренний наряд Рэчел — отнюдь не из торговых сетей, которые снабжает товаром фирма «Би энд ар».

Она провела их в обширную гостиную с глубоким пятиугольным эркером, откуда открывался вид на кусты и деревья. В просветах между листьями серебристо-бирюзово поблескивал бассейн. Обстановка и убранство самой комнаты напоминали осовремененную версию викторианского интерьера. В ней ощущалась едва заметная потертость — как у помещения, которое чаще используют, чем просто демонстрируют гостям. Комнату оживляло полдюжины ярких картин — пейзажи, написанные в теплых тонах.

Рэчел засуетилась вокруг Тони, принесла ему две скамеечки для ног, всевозможные подушечки, чтобы можно было расположить его конечность с максимальным комфортом. Опустившись возле него на колени, она прилаживала и перекладывала то одно, то другое, пока наконец ему не стало удобно. Ее темные волосы были густыми и блестящими, но он заметил крошечные седые точки у корней. Потом она подняла на него взгляд, и он впервые сумел как следует на нее посмотреть, не отвлекаясь на ногу и костыли.

Хорошая кожа, мягкая, светло-оливкового оттенка. Он знал, что ей тридцать четыре, иначе решил бы, что ей нет и тридцати. Скорее эффектная, чем красивая, но, судя по всему, она всегда покоряла окружающих задиристым умом и веселым нравом.

— Как вам? — спросила она его.

— Целую неделю так удобно не было, — признался Тони. — Спасибо.

Рэчел поднялась и села в обтянутое ситцем мягкое кресло, поджав под себя ноги. Пола отошла в сторонку, с удовольствием прикидываясь частью обстановки — пока не почувствует необходимость принять участие в беседе.

Теперь, когда она не могла занять себя никаким делом, Рэчел выглядела печальной и растерянной. Она сложила руки на груди, словно обнимая себя. В комнате было тепло, но она чуть передернулась.

— Я не очень поняла, зачем вы хотели меня видеть, — проговорила она. — Видимо, это моя вина. Сейчас мне почти все кажется лишенным смысла.

— Вас можно понять, — мягко ответил Тони. — И я прошу прощения, что мы вторгаемся к вам в такое время, когда меньше всего хочется видеть чужих людей в своей гостиной.

Рэчел чуть расслабилась, опустила плечи и уже не так крепко сжимала себя руками.

— Ничего, помогает хоть как-то заполнить время, — произнесла она. — Никто об этом никогда не говорит, правда? Все в слезах, скорби и отчаянии, но никто не говорит о том, какими пустыми становятся часы, как долго тянется время. — Она горько рассмеялась. — Я даже подумывала сходить на работу, просто чтобы чем-то заняться. Но потом поняла, что, когда из школы придет Лев, мне нужно быть рядом с ним. — Она вздохнула. — Лев — это мой мальчик. Ему всего шесть. Он еще не понимает, что такое умирать. Не может взять в толк, что это навсегда. Ему кажется, что папа как Аслан[54] — воскреснет, и все станет как раньше.

Он подумал: а ведь ее горе почти осязаемо. Ему казалось, оно волнами исходит от нее, заполняя комнату, окутывая его.

— Мне нужно спросить вас кое о чем, — произнес он.

Рэчел сложила ладони, точно молясь. Локти на ручке кресла, щекой прижалась к тыльной стороне кисти.

— Спрашивайте что хотите, — отозвалась она. — Но я не знаю, чем это может вам помочь в вашем деле, каким бы оно ни было.

Деликатного ответа на этот вопрос не существовало.

— Миссис Даймонд, вы знали Юсефа Азиза?

Она ошеломленно глянула на него, словно не ожидала когда-нибудь услышать это имя в своем доме.

— Террориста? — спросила она таким сдавленным голосом, что казалось, ее вот-вот вырвет.

— Да, — подтвердил Тони.

— Как я могу знать какого-то исламского фундаменталиста, какого-то боевика-самоубийцу? — Она выплевывала каждое слово так, будто оно дается ей с величайшим трудом. — Мы евреи. Мы ходим в синагогу, а не в мечеть.

Она судорожно выпрямилась, ее руки задергались в путаной нервной жестикуляции.

— Его семейная фирма занималась тканями и имела деловые связи с «Би энд ар», — проговорила Пола так же мягко, как Тони. — Вы директор «Би энд ар», миссис Даймонд.