– У меня никогда не было мужа.

«Понятно, – раздраженно думал Петр Семенович, – типичная лимитчица откуда-нибудь из захолустья. Небось с девчонок на фабрике, к сорока годам получила комнату в коммуналке где-нибудь на окраине и обзавелась ребенком».

Он мельком взглянул на медицинскую карту Потаповой. Так и есть: место работы – комбинат хлебобулочных изделий, укладчица, домашний адрес… О такой улице коренной житель города Гуров никогда и не слышал.

– Вера Ивановна, – продолжил он, – вы знаете, что вам потребуются дорогие лекарства? У вас есть деньги? Есть где их взять? Может быть, какие-нибудь ценные вещи, которые можно продать? Поймите, вам сейчас ничего не нужно жалеть, речь идет о вашей жизни.

Потапова покачала головой:

– Откуда у меня деньги? Откуда ценности? Только комната в коммуналке. Если я ее продам, нам с мальчиком негде будет жить.

Гуров вздохнул:

– Все ясно, Вера Ивановна, отдыхайте. Мы еще к вам зайдем.

Он поднялся с постели, но слабеющая рука больной попыталась удержать его за край халата:

– Доктор, – она умоляюще смотрела в глаза Петру Семеновичу, – мне нельзя умирать. У меня несовершеннолетний сын. Что мне делать? Кто без меня поставит его на ноги?

– Дорогая моя, – врач широко улыбнулся, – кто говорил о смерти? Разве я сказал вам, что мы не будем вас лечить? Обязательно будем, только хочу предупредить: имеющиеся у нас в больнице лекарства не столь быстро поднимают на ноги. Если бы у вас были деньги, вы приобрели бы такие, которые помогли бы вам быстрее. А так вы просто проведете здесь больше времени – вот и вся разница. И гоните из головы глупые мысли.

Шурочка заметила, что впервые за все время разговора на измученном лице Потаповой мелькнула улыбка.

– Вы умеете успокаивать, – с восхищением сказала Гурову девушка, когда они выходили из палаты. – А ведь она умрет. Как же ее сын?

– Шурочка, люди не всегда умирают, не надо судить по Федотовой. Той действительно никто не мог помочь, а этой сын поможет.

– Но ведь ему шестнадцать лет, он школьник. Допустим, в школе пойдут навстречу, и большую половину дня мальчик будет ухаживать за матерью. А где он достанет деньги? – на лице Шурочки отразилось недоумение.

– Захочет – достанет, – махнул рукой кардиолог. – Ему, между прочим, уже шестнадцать, а не еще шестнадцать. В таком возрасте всегда можно найти работу.

Молодая врач хотела возразить, но Гуров, заметив это, не дал ей сказать:

– Если вы такая жалостливая, может, станете их спонсором? – он ехидно улыбнулся и добавил: – Да, у вас такое доброе сердце и такая маленькая зарплата!

Скворцов, сидя в своей потрепанной «копейке» возле здания больницы, заметил выходящего из здания Гурова. Кардиолог садился в роскошный черный «бумер», для приобретения которого Константину и его коллегам надо было бы в течение нескольких лет усиленно помогать мафии. «Бумер» бесшумно сорвался с места, и старая «копейка» задребезжала следом. Санкции на слежку за врачом Скворцов не получил и делал это по собственной инициативе. Константин знал: возможно, завтра с Гурова будут сняты все подозрения, потому что по просьбе Кравченко к кардиологу отправится официант Юрик из «Тавриды», тот самый, который подглядывал за Женихом (такое официальное прозвище теперь имел убийца) в щелку между шторами. Оперативник слышал, как его коллеги подробно инструктировали Юрика. Главная задача парня заключалась в следующем: во что бы то ни стало ему надо было увидеть Гурова и поговорить с ним, причем так, чтобы он смог сделать вывод – этот или не этот человек предлагал Яницкой руку и сердце во время завтрака в «Тавриде».

Константин не собирался ждать завтрашнего дня. Насчет кардиолога он имел вполне сформировавшееся мнение: если этот тип непричастен к смерти женщин, все равно на нем висит какое-то преступление, за которое он должен ответить. Поэтому Скворцов упрямо ехал за сверкающей иномаркой. По маршруту было ясно: объект направляется домой. И действительно, Гуров поставил машину в гараж, находившийся в тридцати метрах от дома, и неторопливо направился к своему подъезду. Как только за врачом захлопнулась входная дверь, Константин поставил свой автомобиль возле дома Петра Семеновича, постаравшись, чтобы окна его квартиры были хорошо видны. Оперативник и сам не знал, что надеется увидеть. По всему было ясно: Гуров выходить из дома не собирается. Однако Скворцов пристально всматривался в освещенные окна. Через некоторое время в окне показался темный силуэт врача с телефонной трубкой в руке. Судя по жестикуляции, Петр Семенович кого-то в чем-то убеждал, а этот кто-то вешал трубку, потому что Гуров вновь набирал номер (Скворцов был уверен в этом, наблюдая за поведением подозреваемого). В результате всего на том конце провода, вероятно, отключили телефон, так как Гуров, несколько раз нажав на кнопку повтора, со злостью ударил кулаком по подоконнику и отошел от окна.

Константин повторил жест кардиолога, ударив по рулю своей старенькой машины. Ему разговор Гурова с неизвестным казался чрезвычайно важным, и необходимо было получить разрешение начальства на прослушивание всех разговоров врача. Однако если завтра официант не признает в Петре Семеновиче человека, бывшего с Яницкой в тот день в ресторане, Скворцову придется забыть о существовании Гурова, хочет он этого или не хочет. Оставалось только ждать завтрашнего дня.

Будь на месте официанта Юрика кто-нибудь другой, не такой настойчивый и сообразительный, пришлось бы уйти не солоно хлебавши: юноша пришел в неприемный операционный день. В такие дни Гуров обычно не принимал, но парень мастерски разыграл человека, страдающего сердечными приступами, и сердобольная Шура, первой увидевшая его в приемном покое, сообщила о нем Петру Семеновичу и попросила сделать для молодого человека исключение. Кардиолог милостиво согласился, и Юрик был препровожден в кабинет. Переступив порог, едва взглянув на врача, сидевшего за столом и делавшего какие-то записи, парень подумал: «Он!» Юношу охватил испуг, ему захотелось немедленно уйти. Он читал, что делают преступники с нежелательными свидетелями, и поэтому лихорадочно начал придумывать причину для отступления. Но вот врач оторвался от записей, пристально посмотрел на официанта и жестом пригласил его сесть на стул. На негнущихся от страха ногах подойдя поближе и бросив более внимательный взгляд на лицо кардиолога, Юрик вздохнул с облегчением: «Не он!»

– Что случилось, молодой человек? – насмешливо спросил Гуров. – Вы попросили меня спешно принять вас, невзирая на то, что сегодня неприемный день. Я устаю от операций и потому по таким дням не принимаю. Вы, наверное, и представить не можете, сколько сил и нервов я трачу за операционным столом. Кроме того, через полчаса у меня обход, и я хотел бы отдохнуть, а вы забираете мое время без зазрения совести, хотя, судя по всему, не смертельно больны. Могу об этом сказать с уверенностью: за долгие годы практики я научился кое-что определять с первого взгляда.

«А голос и манеры похожи!» – с вновь нахлынувшим ужасом подумал Юрик. Но отступать было поздно, и парень решил продолжать игру, тем более что видел: Гуров его не узнал. Если он сейчас просто извинится и уйдет, чего, по всей вероятности, и добивается врач, вот тогда у него может закрасться подозрение, тогда, может быть, его и вспомнят.

– Ну, молодой человек, что же вы молчите? – подал голос Петр Семенович. – Я предлагаю покинуть мой кабинет и прийти в приемный день, предварительно записавшись. В дни, подобные сегодняшнему, я делаю исключение только для некоторых больных.

«Все-таки не он», – мелькнуло в голове у Юрика. И все же парню надо было отдать должное: он понял, для чего Петр Семенович произносил свои монологи, и оставшуюся часть спектакля сыграл блестяще.

– Простите меня, – он умоляюще глядел в глаза кардиолога, – я молодой парень, мне всего двадцать лет, я учусь и работаю, у меня есть любимая девушка. Мне нужно нормально жить и зарабатывать, а меня сердечные приступы замучили. В последнее время я даже стал терять сознание на работе. Помогите мне, пожалуйста, – Юрик полез в карман и достал бумажник: – Сколько вы берете за консультации? Я готов заплатить, сколько скажете, только помогите!