— Почему вы… сразу… не сказали… ведь это… — Он зашелся в диком кашле, точно больной коклюшем. Над самым ухом Эдди раздался душераздирающий женский вопль. Это завизжала Бетани. И только теперь Эдди осознал, ЧТО он ВИДИТ. Литтл открыл рот в форме буквы «О», руки его упали. Глаза старика вдруг вылетели из орбит, словно их кто-то выплюнул. Два мягких желеобразных комка друг за другом шлепнулись на асфальт в пяти футах перед стариком. ШМЯК! ШМЯК! Вот тогда миссис Гилинг и исторгла из своей глотки вопль не меньшей силы, чем только что издал сам Литтл. Куда подевалась ее сексуальная хрипотца? Под глазными яблоками, лежавшими на асфальте, образовались темные лужицы. Это было словно в кошмарном сне. Литтл выл и размахивал руками, как человек, падающий с лестницы.

— О Господи Всемогущий! — только и сумел сказать мистер Гилинг.

Из глазных впадин хлынули два потока темной крови, и Литтл вдруг замолчал, словно пытаясь сообразить, что это льется у него по щекам. Он сделал несколько шагов вперед, выставив перед собой руки, как слепой (он им и был), и наступил на то, что было его глазами, а сейчас лежало на дороге двумя студенистыми комочками. Раздался мерзкий, тошнотворный звук: ЦВИРК! ЦВИРК! Литтл поскользнулся и… упал лицом вниз. Послышался хруст дробящегося хряща. В следующую секунду внимание Эдди было отвлечено от старика, растянувшегося на асфальте.

— Нет! — закричала Бетани. — Нет, Артур! Нет! — Она рванулась к нему, продравшись между братьями Стронгбоу, расталкивая их в стороны.

— Бет! — завопил Гилинг. — Что ты делаешь? Остановись!

Эдди первым пришел в себя. Бет стремительно удалялась, тем самым приближаясь к ползшему по дороге Литтлу. Эдди не знал, чем было вызвано такое поведение женщины; то ли это был шок, то ли она надеялась ему чем-то помочь, пока мужчины замерли в жутком оцепенении, словно восковые фигуры, оставленные кем-то шутки ради посреди дороги. Так или иначе, она неслась к старику, и Эдди не питал иллюзий по поводу того, что же с ней будет, если она добежит до Литтла первой. Как только женщина пробежала мимо него, Эдди рванул следом. А за спиной звучали полные неподдельного ужаса крики мистера Гилинга:

— Бет! Вернись! Куда ты! Бет, пожалуйста!

Если бы она была на каблуках, Эдди поймал бы ее уже шагов через десять, но на беду миссис Гилинг была обута в теннисные туфли. И бежала она совсем неплохо. Что ж, на таких-то длинных ногах… Но сейчас Эдди было не до красивых ног миссис Гилинг и ее округлых ягодиц, туго обтянутых джинсами. В молодости Стронгбоу-старший неплохо бегал на короткие дистанции, но теперь он понимал, что имеет лишний вес, да плюс к тому — когда (дайте-ка вспомнить) он бегал в последний раз? И все же он собрал всю свою волю в кулак, и сейчас для него ничего более не существовало, кроме этой бегущей навстречу своей смерти женщины. Эдди попытался бы спасти любого человека, даже твердолобого мистера Гилинга, и уж тем более он ХОТЕЛ спасти эту женщину.

«Кора! — хотел крикнуть он. — Прошу, остановись! Послушай меня, Кора!» Но ее звали не Кора, и ему некогда было кричать; ему нужно было СПАСАТЬ. Эдди постепенно нагонял Бетани, но и она приближалась к старику. На бегу Эдди увидел краешком глаза свой «шевроле», уткнувшийся в обочину, словно самая неказистая тачка из магазина подержанных автомобилей. Взгляд его не отрывался от спины Бетани, обтянутой кожаной курткой. Он вдруг заметил, что Литтл, черт знает как, опираясь на свои раздавленные руки, словно перемазанные клубничным вареньем, уже одолел ползком с десяток футов, оставляя за собой кровавый след, похожий на дополнительную разделительную полосу, только другого цвета. Бетани вот-вот добежит до него. Неужели она не понимает, что уже ничем не сможет ему помочь? Эдди вдруг понял, что не успеет… если только… Ему некогда было даже как следует подумать. Не прекращая бега, он оттолкнулся левой ногой и изо всех сил прыгнул. На мгновение он решил было, что его правая рука не достанет до развевавшейся кожаной куртки и Бетани уйдет. А Литтл, ползущий, умирающий, окровавленный Литтл, был уже так близко. Но правая рука Эдди опустилась прямо на правое плечо миссис Гилинг, пальцы сжались со скоростью захлопнувшегося капкана, в который сунулась неосторожная крыса. Эдди падал, но Бетани продолжала бежать и силой своей инерции протащила его еще футов шесть, прежде чем рухнула под его тяжестью. Эдди падал на нее сверху, он просто не мог удержаться. В последний момент он чуть отпустил ее, пытаясь упасть сбоку, но вместо этого уткнулся лицом чуть повыше копчика женщины, а промежностью напоролся на пятку Бет в теннисной туфле. Левое колено обожгло болью, обе ладони горели так, словно по ним прошлись наждачной бумагой. Эдди взвыл от боли, но самой сильной конечно же была боль от ушибленных гениталий. Когда-то в детстве Эдди играл с друзьями в баскетбол. Он был среди них самым низким. Игра уже подходила к концу, и ребята лениво перемещались по площадке. Эдди оказался в защите, а на него несся здоровенный парень по кличке (очень, кстати, ему подходившей) Слон. Эдди бесстрашно ринулся на него, тот, целясь в корзину, подпрыгнул, согнув левое колено и превратив его тем самым в опасное орудие. И надо же было такому случиться, что Эдди напоролся на колено Слона не животом, не бедром, не чем-то иным, а именно своими яйцами. Он помешал Слону точно бросить в корзину, мяч даже не попал в деревянный щит. Но это уже не имело для него значения; Эдди согласился бы, чтобы за этот бросок Слону засчитали сто очков, лишь бы его… лишь бы не было этой нестерпимой боли, не отпускавшей его, казалось, уже лет сто. И вот теперь Эдди испытывал то же самое. Когда-то он дал себе зарок не влипать в подобные истории; что угодно, лишь бы не эта боль. Но кто знает, что его ждет в простейшей бытовой ситуации? В тот день его обступили ребята, недоверчиво глядя сверху вниз, точно не верили, что Эдди настолько больно. Мальчик лежал на боку, засунув руки между ног, согнутых в коленях. Боль, казалось, разлилась по всей нижней части тела, которую словно рвали щипцами, и не было видно конца этим мучениям. Пожалуй, это единственный момент, когда мужчина может пожалеть, что не родился женщиной. Тогда ему не пришлось бы испытывать такие мучения. Женщины не могут себе представить этого… как мужчины не могут представить, что такое роды. Юному Эдди казалось, что эта нестерпимая боль (Королева Болей) никогда не кончится, но спустя час он уже вспоминал о ней с легким удивлением. Трудно было поверить, что ему было настолько плохо, что он готов был согласиться НА ЧТО угодно; еще чувствовалась тупая, ноющая боль, но это уже казалось просто ерундой в сравнении с тем, что он испытывал на баскетбольной площадке. Прошли годы; Эдди возмужал, и, следовательно, его способность терпеть боль (любую, ха-ха!) неимоверно возросла. Он был здоровым, сильным мужчиной, но даже у такого гиганта было свое слабое место. И он умудрился в такой момент удариться именно этим местом. Взрыв боли (Королевы Болей) был так силен, что у Эдди застлало глаза слезами. Он корчился от боли, проклиная свое благородство, чету Гилингов, даже Тони. И уж конечно этого осла Артура Литтла с его упрямством. Пришедшая на память шутка брата «А главное, уже дети есть, так что…» совсем не показалась ему смешной. К черту! К черту ВСЕ! Если бы он даже играл в НБА и ему светила громадная материальная компенсация за физический урон, даже в этом случае он послал бы всех К ЧЕРТУ. Но в это солнечное, не по-октябрьски теплое утро ему не светило никакой компенсации. Сквозь пелену боли до него приглушенно доносились крики Гилинга и какое-то шуршание. Это полз где-то совсем близко великолепный, элегантный мистер Литтл, несомненно обладавший своеобразным шармом. «К черту, все к черту, все к черту», — беспрерывно повторял он про себя, пытаясь сопротивляться Королеве Боли. Громко завизжала Бетани. Эдди с трудом поднял голову. Его руки были словно впечатаны в асфальт, и ему больше всего хотелось опустить их и прижать к одному месту ниже пояса. Так близко? Он смотрел сквозь слезы поверх светленькой головки Бетани на ползущего мистера Литтла; неужели он ТАК близко? Старик каким-то невероятным образом передвигался с помощью рук по дороге, как кот по забору. Разница была лишь в скорости. Но было что-то ужасное и завораживающее в этой медлительности. Вид старика и его движения, казалось, говорили: «Все равно не уйдешь! Все равно. Ты — мой, и она моя. Вы оба — мои! Пока ты будешь думать о своей боли…»