— Прости меня, Саманта. Я не хотел сделать тебе больно. — Он нежно коснулся губами ее виска.

— Речь не о том, больно мне или нет. Речь о том, как ты проживаешь данную тебе Богом жизнь. А моя боль — это моя проблема. Я уже большая девочка и умею свои проблемы решать сама.

Джастин набрал в грудь побольше воздуха, как перед прыжком в воду.

Саманта подняла голову, вопросительно посмотрела на него: что еще?

— Я тебя люблю.

Он видел, как удивленно расширились ее зрачки.

Повисла тишина. Кажется, Саманта перестала даже дышать.

Не так он представлял себе объяснение в самой большой любви своей жизни. Если честно, он совсем его не представлял — и без того все слишком запуталось. Но слова слетели с губ, и именно сейчас — после грозы, настоящей, с молниями и ливнем.

Саманта смотрела на него во все глаза.

— Люблю, — повторил Джастин упрямо. — Слышишь?

Она кивнула. Проглотила комок в горле.

Он прижал ее к себе, не зная, что еще сказать. Похоже, это были не те слова, которые способны перевернуть всю ее жизнь.

Но это была правда.

Она ткнулась головой ему в плечо:

— Полегче, а то задавишь.

Ну вот, начинаются шутки. Инцидент исчерпан?

Черта с два!

— Сэм, я любил тебя всегда. Я боготворил тебя еще тогда, когда был с Элли. А потом… я просто с ума по тебе сходил. Хорошо, что ты не видела. И для меня все это — не случайность и не каприз. Я по-другому просто не мог. И я не знаю, как теперь жить без тебя.

«Ты что… с ума сошел?» — этот вопрос не слетел с ее губ, но явственно читался во взгляде. Джастин почувствовал себя так, будто признался в чем-то постыдном. Разве это возможно? Любовь не может быть тяжким грехом…

— Думаешь, что я лжец и предатель?

— Нет.

— А в чем тогда дело?

— Я не понимаю, почему ты это говоришь мне сейчас. Не год и не пять дней назад, а после всего…

— Мне не хватало смелости, дерзости и эгоизма.

— Смелости, Джастин. Только смелости.

— Хорошо, смелости.

Саманта отвернулась.

— Сэм…

— Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— В смысле?

— Ты же рассказал мне это для чего-то. Чтобы я что-то сделала. Что?

— Поняла меня.

— Нет.

— Хорошо. Откровенность — значит, откровенность. Чтобы ты ушла от Эдмонда. Осталась со мной. Вышла за меня. Родила мне детей. Прожила со мной долгую и счастливую жизнь.

— Это непорядочно.

— Что именно: выйти замуж или родить детей?

— Уйти от Эдмонда.

— Значит, причина только в этом?

— Не только.

— Вопрос исчерпан.

Джастин стиснул зубы — вложил в это маленькое движение все свое напряжение, всю тягостность ситуации, чтобы не сжать Саманту в объятиях слишком крепко, до боли. Пусть лучше больно будет собственным челюстям. По крайней мере, они тоже в чем-то виноваты — как часть его тела, по меньшей мере.

Бред. Он просто начинает бредить.

Джастин отстранился порывисто, резко — почти оттолкнулся от нее.

— Прости. Мне следовало держать язык за зубами, — сказал он, обращаясь к пасторальному пейзажу за окном.

— Или быть честным с самого начала.

— Результат остается результатом: я зря…

— Примерно так.

Саманта исчезла за дверью ванной. Сначала было тихо так долго, что Джастин успел испугаться, потом шелестяще зашумела вода. Странно, он не замечал за Самантой привычки принимать ванну по утрам. В животе Джастина шевельнулся тугой комок страха.

— Сэм, ты в порядке?! — Он требовательно застучал костяшками по белой двери.

Молчание.

— Сэ-эм?!

Дверь распахнулась так внезапно, что он едва успел отскочить.

Она была очень-очень зла.

— Да оставь же ты меня в покое!.. Думаешь, я из-за тебя топиться буду?!

А что, это идея, подумала Саманта, снова закрывшись в маленькой, светлой и сырой комнатке. Утоплюсь — и никаких проблем. И пусть они дальше разбираются, как хотят.

Саманта хихикнула, потом взяла себя в руки. Это нервное, сказала она себе. А когда нервы шалят, это ни к чему хорошему не приводит. Так можно и вправду дойти до крайних мер.

Она села на краешек ванны и закрыла лицо руками. Что же такое творится? Чистое безумие. Не может быть, чтобы Джастин говорил правду! Ведь, если это правда, значит, ее картина мира — просто фантом, плохо сделанный рисунок, с которым придется распрощаться.

Оказывается, мир может рухнуть не только из-за большой беды. Кто бы мог подумать, что признание в любви имеет ту же силу!

— Нет. Это неправда. Он сказал это… чтобы оправдать свое поведение, — прошептала она, обращаясь сама к себе. В ванной не было эха, и влажный теплый воздух поглотил ее слова, как дыхание.

Слишком много накопилось лжи. Слишком!

Саманта нутром чувствовала эту ложь. Во всем. Она разрасталась, распирала во все стороны, переливалась через край неопрятными комьями, как перестоявшее дрожжевое тесто. Саманту тошнило от этой дряни.

Ложь в том, что она сейчас сказала про Джастина.

Ложь в том, что он так долго поддерживал в ней иллюзию нормальной жизни. Для нее выстроили игрушечный мир, и она со своей стороны приложила все силы, чтобы не разглядеть его искусственность! Тоже ложь!

Ложь в том, что она собиралась быть с Эдмондом, жить с Эдмондом, строить с ним брак. Их счастье и будущее — одна большая ложь!

И «любовь» между ними — тоже.

Саманта глухо застонала. Что же это такое?!

У нее было несколько убеждений, которые в ее жизни играли роль опорных столпов, и в числе их помимо нравственных ориентиров такие простые вещи: Эдмонд — ее парень, Джастин — ее друг, в ее отношениях с Эдмондом — любовь, в ее отношениях с Джастином — дружба.

Теперь все перевернулось с ног на голову.

Не нужно большого усилия, чтобы смести с доски тщательно расставленные шахматные фигурки. Джастин справился с этой задачей виртуозно.

Выходит, тогда на холме он не просто поддался физическому влечению. Он выразил ей… любовь?! Все это затяжное безумие, оказывается, было никаким не безумием, не случайностью — напротив, неизбежностью, закономерностью. Ведь если любовь есть, куда еще она может завести людей, как не в постель?

Но она-то, Саманта, его не любит!

Она прислушалась к отзвуку, рожденному этой мыслью в душе. Есть тут какая-то неправильность, вот только в чем она заключается? Неужели…

— Я сейчас сломаю голову, — сказала Саманта своему нечеткому отражению в запотевшем зеркале — то ли предупредила, то ли пригрозила.

Она выключила воду и сделала то, о чем всегда мечтала — и чего ей всегда хватало благоразумия не делать: соскользнула вниз, в ванну, прямо в рубашке.

Ей не понравилось ощущение липнущей к коже шелковой ткани. Благоразумие было не так уж неправо.

День был испорчен, наполненный до краев именно этим гнусным ощущением. Что бы Саманта ни делала, куда бы ни шла, ей все время казалось, что ее облепляет влажная ткань, только тяжелая. Иногда она залепляла ей рот и делала все слова трудными и глухими.

Она изо всех сил старалась сделать вид, что ничего не произошло. Что она ничего Джастину не сказала — и ничего от него не услышала. Но стоит актеру вспомнить, что он на сцене, — спектаклю конец, смерть. Саманта во всем видела «ненастоящность», а может быть, она ей только мерещилась. Ненастоящими был бутафорский камин в спальне, и фарфоровые статуэтки, стилизованные под антиквариат, и идиллический пейзаж за окном — слишком красив и прост, такой бы под стекло и в рамочку, и здоровый обед из натуральных продуктов, и улыбки Джастина.

Вечером они снова занялись любовью — страстно, быстро и как-то зло. Поцелуи своей яростностью больше походили на укусы, а ласки порой переходили грань между прикосновениями, призванными вызвать наслаждение, и прикосновениями, вызывающими боль.

Но даже это без оттенка нежности соитие подарило Саманте такое глубокое удовлетворение, что она почти сразу же заснула, без мыслей и чувств.

Мысли пришли на следующее утро. Точнее это была только одна мысль, но от этого не менее ужасающая.