— Позвольте мне помочь вам, — сказал Джулиан.

— Вам?

— Почему бы и нет? — спросил он с мимолетным возвращением присущего ему юмора, который она помнила так хорошо. — Вы забываете, что я пастор. Пасторы пользуются преимуществом оказываться полезными молодым девицам. Позвольте мне попробовать.

Он сел на скамеечку у ее ног и начал распутывать один моток. Через минуту шерсть была надета на руки ему и найден конец, чтобы Мерси могла мотать. В этом ничтожном поступке и в простом внимании, которое заключалось в нем, было что-то успокоившее ее страх. Она начала сматывать шерсть с его рук. Занятая таким образом, она сказала смелые слова, которые должны были мало-помалу заставить его обнаружить свои подозрения, если он действительно подозревал истину.

— Вы были тут, когда я упала в обморок? — начала Мерси. — Вы должны считать меня страшной трусихой.

Он покачал головой.

— Я вовсе этого не думаю, — возразил он. — Никакое мужество не могло выдержать потрясения, поразившего вас. Я не удивляюсь, что вы упали в обморок. Я не удивляюсь, что вы были больны.

Она молчала и разматывала шерсть. Что значили эти слова, выражавшие неожиданное сочувствие? Не расставлял ли он ей ловушку? Побуждаемая этим серьезным сомнением, она стала смелее расспрашивать его.

— Орас сказал мне, что вы были за границей, — продолжала она. — Доставила вам удовольствие эта поездка?

— Удовольствия никакого не было. Я поехал за границу навести справки…

Он остановился, не желая возвращаться к предмету, неприятному для нее.

Голос ее стал тише, пальцы дрожали, разматывая моток, — но она продолжала.

— Добились вы какого-нибудь результата? — спросила она.

— Никакого, о котором стоило бы упоминать.

Осторожность этого ответа возбудила ее подозрения.

С отчаяния она заговорила яснее.

— Я желаю знать ваше мнение… — начала она.

— Осторожнее! — сказал Джулиан. — Вы опять спутали шерсть.

— Я желала бы знать ваше мнение о той особе, которая так ужасно напугала меня. Находите ли вы ее…

— Нахожу ли я ее.., чем?

— Находите ли вы ее искательницей приключений?

Когда она сказала эти слова, ветви куста в оранжерее тихо раздвинула рука в черной перчатке. Лицо Грэс Розбери показалось за листьями. Неприметно ускользнула она из бильярдной и прокралась в оранжерею как в более безопасное место. За кустом она могла и видеть и слышать. За кустом она ждала подходящего момента с прежним терпением.

— Взгляд мой сострадательнее, — ответил Джулиан, — я думаю, что она действует под влиянием помешательства. Я не осуждаю ее, я сожалею о ней.

— Вы сожалеете о ней?

Когда Мерси повторила эти слова, она сорвала с рук Джулиана последние нитки остававшейся шерсти и бросила не совсем размотанный моток в корзинку.

— Это значит, — продолжала она резко, — что вы верите ей. Джулиан встал со своего места и с изумлением посмотрел на Мерси.

— Боже мой! Мисс Розбери, как могла прийти вам в голову такая мысль?

— Вы меня не знаете, — отвечала она, пытаясь с усилием принять веселый тон, — вы встретили эту женщину прежде меня. От сострадания до доверия недалеко. Как я могу быть уверена, что вы не подозреваете меня?

— Подозреваю вас! — воскликнул он. — Вы не знаете, как огорчаете и оскорбляете меня. Подозреваю вас! Даже мысль об этом не приходила мне в голову. Нет человека на свете, который доверял бы вам больше, который был бы вам преданнее меня.

Его глаза, голос, обращение — все говорило ей, что эти слова выходили из сердца. Она сравнила его великодушное доверие к ней (доверие, которого она была недостойна) с ее нелюбезным недоверием к нему. Она не только обидела Грэс Розбери — она обидела Джулиана Грэя. Могла ли она обманывать его, как обманывала других? Могла ли она низко принимать это абсолютное доверие, эту преданную веру? Никогда не чувствовала она низкие увертки, к которым ее обман вынуждал ее прибегать, с таким отвращением, как теперь. Ужасаясь себя, она отвернулась и опасалась взглядом встретиться с его глазами. Он заметил это движение и растолковал его по своему. Придвинувшись ближе, он тревожно спросил, не оскорбил ли ее.

— Вы не знаете, как ваше доверие трогает меня, — сказала она, не смотря на него, — вы не представляете, как сильно я чувствую вашу доброту.

Она вдруг остановилась. Присущий ей такт подсказывал, что она говорила слишком горячо, что выражение ее признательности могло поразить его своей странной преувеличенностью. Она подала ему свою рабочую корзинку, прежде чем он успел заговорить опять.

— Пожалуйста, поставьте ее на столик, — сказала она более спокойным тоном, — я не расположена теперь работать.

Он на минуту повернулся к ней спиной, чтобы поставить корзинку на боковой столик. В это мгновение мысли ее вдруг перескочили от настоящего к будущему. Случай может предоставить настоящей Грэс доказательства, в которых она нуждалась, и представить Джулиану Грэю ложную Грэс в ее собственной личине. Что будет он думать о ней тогда? Могла ли она заставить его сказать ей это, не выдав себя. Она решилась попробовать.

— Дети славятся своим ненасытным любопытством, если отвечают на их вопросы, а женщины ничем не лучше их в этом отношении, — сказала она, когда Джулиан вернулся к ней. — Выдержит ваше терпение, если я в третий раз вернусь к женщине, о которой мы говорили?

— Испытайте, — ответил он с улыбкой.

— Положим, что вы смотрите на нее не с сострадательной точки зрения.

— Ну-с?

— Положим, вы верите, что она умышленно обманула других для своей цели, не отшатнетесь ли вы от этой женщины с ужасом и отвращением?

— Сохрани меня Бог отшатнуться от какого-нибудь человеческого существа! — ответил он серьезно. — Кто из нас имеет право поступать таким образом?

Она не смела поверить ему.

— Вы все-таки будете сожалеть о ней? — настойчиво добивалась она.

— От всего моего сердца.

— О, как вы добры!

Он приподнял руку, как бы предостерегая. Голос его понизился, глаза ярко заблестели. Она оживила в глубине этого великого сердца веру, которой жил этот человек, — твердые правила, руководившие его скромной и благородной жизнью.

— Нет! — вскричал он. — Не говорите этого! Скажите, что я стараюсь любить моих ближних, как самого себя. Кто, кроме фарисеев, может считать себя лучше других? Самые лучшие между нами сегодня без милосердия Господа могут стать хуже других завтра. Настоящая христианская добродетель никогда не отчаивается в исправлении ближнего. Настоящая христианская религия верит не только в Бога, но и в человека. Как мы ни слабы, как мы ни пали, но мы можем надеяться подняться на крыльях раскаяния от земли к небу. Человечество священно. Человечество имеет свою бессмертную судьбу. Кто осмелится сказать мужчине или женщине: "Для тебя нет более надежды? " Кто осмелится сказать, что это существо никуда не годится, когда на этом существе лежит печать руки Создателя?

Он отвернулся на минуту, преодолевая волнение, которое Мерси возбудила в нем.

Глаза ее, следуя за ним, блеснули минутным энтузиазмом потом уныло опустились с напрасным сожалением, которое явилось слишком поздно. Ах, если бы он мог быть ее другом и советником в тот гибельный день, когда она направила стопы к Мэбльторну! Она горько вздохнула, когда это безнадежное стремление поразило ее сердце. Он услышал этот вздох и, опять обернувшись, посмотрел на нее с большим участием.

— Мисс Розбери! — сказал он.

Она все еще была погружена в горькие воспоминания о прошлом, она не слышала его.

— Мисс Розбери! — повторил он, подходя к ней.

Она взглянула на него вздрогнув:

— Могу я осмелиться спросить вас кое о чем? — спросил он тихо.

Она задрожала задав этот вопрос.

— Не думайте, чтобы я говорил из пустого любопытства, — продолжал он, — и, пожалуйста, не отвечайте мне, если не можете ответить, не изменив доверию, которое могло быть оказано вам.