Почти двадцать лет спустя её волосы были так же черны, как и всегда, и глаза так же зорки, как в тот момент, когда он запутался в той шутке о землеройке. Она остановилась в дверях.

— Время пришло, Керр.

— Мне тоже приятно тебя видеть, — сказал он, пересекая комнату, чтобы поцеловать её в щёку.

— Я серьёзно, — ответила она, решительно уклоняясь от него и его поцелуя, чтобы сесть в своё любимое кресло с прямой спинкой возле окна. Её никогда не заботил тот факт, что солнце может своим светом резко подчеркнуть её морщины, она слишком любила смотреть, кто приходит в дом, чтобы волноваться из-за такой бессмыслицы.

— Ты должен жениться на Эмме, и прямо сейчас. Ты свалял дурака сам, и, что ещё хуже, поставил в дурацкое положение её своими глупыми словами. И чем ты занимался в опере, скажи, ради Бога?

— Сопровождал прелестную юную даму, — ответил снисходительно Гил. — Могу я предложить тебе бокал ратафии?

— Который час? — спросила графиня.

— Два пополудни.

— Я выпью бренди, — сказала она. — Я не пью до обеда, как ты знаешь, но иногда требуется подкрепиться здесь и сейчас.

Он подал знак Куперу. Разумеется, дворецкий налил бренди ещё в тот момент, когда его крёстная мать входила в гостиную.

Внезапно она тяжёло стукнула своей палкой.

— Не пытайся сбить меня с толку своими милыми манерами, Керр. У тебя всегда был дар к сладким речам. Но это серьёзно.

— Я знаю, — подтвердил он, усаживаясь. — У меня не было намерений дразнить тебя. Я отправил моему поверенному письмо, извещая его о моём предстоящем бракосочетании. Хочу заверить тебя, что никогда не собирался уклоняться от моих обязательств перед мисс Лудэн. Поначалу я не хотел оказывать на неё давление, учитывая продолжительную болезнь её матери, а потом время прошло как-то незаметно, после смерти Уолтера. Я не могу поехать в Сент-Олбанс на этой неделе и …

— Лошадь не может служить оправданием! — прервала его графиня.

— Предстоит голосование по Акту о Habeas Corpus [7]в Палате Лордов на этой неделе. Поскольку я способствовал тому, чтобы отменили его отсрочку, мне необходимо остаться на слушания.

— Ах, — ворчливо сказала она. — Полагаю, что это оправдание получше других. Так почему ты наврал мне с три короба насчёт своей лошади, портного и всего прочего?

— Потому что я очень не люблю, когда мои дела урезаются или устраиваются в соответствии со слухами, распространяющимися среди группы глупцов, которая называет себя высшим светом, — ответил Гил со сталью в голосе.

— Так устроен мир, — проговорила крёстная, но она скорее смотрела в свой бокал, чем на него. — В любом случае, не Habeas Corpus заставляет тебя выставлять себя на посмешище с французскими проститутками.

— Если ты намекаешь на даму, сопровождавшую меня в Оперу, то Мари не проститутка, — произнёс Гил, с полуулыбкой, играющей на губах. — Она великодушная женщина, только и всего.

Графиня фыркнула.

— Я подумал, что её появление отвлечёт внимание публики от слухов, будто я могу жениться на мадемуазель Бенуа, — заметил он.

— Что ж, так и есть. Теперь все гадают, какую представительницу французской нации ты приведёшь на маскарад Кавендиша.

— Какой костюм ты наденешь? — поинтересовался Керр, меняя тему.

Она внезапно глянула на него.

— Я оденусь как Клеопатра, — сказала она. — И буду благодарна, если ты придёшь один, Керр. Не желаю видеть, как ты сопровождаешь очередную прыткую француженку, и не желаю сомневаться, стоит ли мне читать свою почту на следующее утро. Ты придёшь один, и на следующий день поедешь в Сент-Олбанс и женишься на Эмме, если она тебя примет.

— Её отказ, конечно, всегда возможен.

— Не стоит так откровенно надеяться на это, — резко ответила его крёстная.

Бетани Линн была вне себя от беспокойства. По всей видимости, её старшая сестра полностью лишилась разума, и ничто из сказанного Бетани не могло её переубедить.

— Керр никогда не примет тебя за француженку, — говорила она с отчаянием. — Все говорят, что он не занимался ничем другим, кроме как пил и соблазнял женщин, когда находился в Париже. Он эксперт в отношении французских женщин.

— Разумеется, я смогу ввести в заблуждение мужчину, — совершенно невозмутимо ответила Эмма. — Я представлю себе, будто нахожусь с мамой. Она не сказала ни слова по-английски за последние два года своей жизни. Временами я чувствовала, что забываю мой родной язык.

— Ты не абсолютно не выглядишь как француженка.

— Иногда мне кажется, что я понимаю мужчин лучше, чем ты, хотя именно ты замужем, — сказала Эмма. — Я рассчитываю на то, что если изображу французский акцент, пролепечу несколько фраз и покажусь счастливой от встречи с ним, моя истинная национальность не будет иметь значения. Я заставлю его поверить, что впервые мы встретились в Париже.

— Он никогда в это не поверит, — настаивала Бетани.

— Ты только что говорила, Керр признался в том, что был обычно пьян настолько, что мог иметь тайный роман с императрицей Жозефиной и не запомнить этого. Более того, мне известно имя, которым его называют близкие друзья. Я использую его, чтобы доказать наше знакомство.

— Что за имя? — спросила Бетани.

— Гил. Его крёстная мать, графиня Бредельбейн, снабдила меня этой информацией. Она пишет мне довольно регулярно, пытаясь возместить небрежность своего крестника.

— Ты меня не убедила, — упрямо сказала Бетани.

— Из того, что я слышала в деревне, — ответила Эмма, зная, что собирается шокировать свою младшую сестрёнку, — если хочешь соблазнить мужчину, есть только два надёжных средства: алкоголь и отсутствие одежды. В большинстве из слышанных мною историй речь шла о пьяных мужчинах или о голых женщинах. Либо о тех и о других.

— Кто рассказывает тебе подобные вещи? — потребовала ответа Бетани. — Можно было бы подумать, что у деревенских женщин больше уважения к деликатным чувствам юной леди.

Эмма фыркнула.

— А будь я столь деликатной, кто помогал бы появляться на свет деревенским младенцам?

Бетани хмуро посмотрела на неё.

— Тебе известно, что я имею в виду.

— Дело в том, что если мне не удастся напоить Керра до лихорадки вожделения, то я просто разденусь, и дело сделано. Говорят, мужчина не может устоять перед видом обнажённого женского тела. Ты не согласна?

Внезапно у Бетани на губах заиграла лёгкая улыбка, которая заставила Эмму ощутить резкий укол зависти. Помолвка её младшей сестры была заключена в пятилетнем возрасте, так же как и у Эммы, но будущий муж Бетани, Джон, появился у них на пороге после шестнадцатого дня рождения Бетани, разглядел локоны цвета бренди и голубые глаза своей невесты и сразу начал умолять о церемонии в самое ближайшее время. Что резко контрастировало с её собственным нареченным, который приехал в Сент-Олбанс для подтверждения помолвки, когда достиг совершеннолетия, останавливался проездом несколько раз, если ему случалось охотиться поблизости, и не показывался на протяжении последних трёх лет.

— Тебе, наверное, следует оставить волосы распущенными, — сказала Бетани, входя во вкус. — И показать свой бюст.

— Это я могу, — проговорила Эмма, вытаскивая шпильки из своих тёмно-рыжих волос. Они доходили до середины спины.

— Француженки всегда используют краску для лица, — указала её сестра. — Ты бы смеялась, увидев, как много лондонских дам рисуют красные круги на щеках и думают, что они придают им вид французской графини.

— Я уже наложила макияж, — сказала Эмма.

Бетани присмотрелась к ней.

— О-о. Ты накрасила ресницы.

— И брови.

— Ты заперта в деревне — и носишь самые изысканные платья, и пользуешься косметикой. И ты выглядишь… Ну, ты выглядишь абсолютно восхитительно, Эмма. Почему?

— Я лучше себя чувствую, когда подобающе одета. Но, думаю, ты права насчёт того, что я долгое время была без зрителей.