Я вышел вперед и спокойно, но громко сказал по-польски: «Стой! Не стрелять!» Никто не осмелился стрелять. Тогда я приказал польскому офицеру немедленно приступить к сдаче оружия.

В этот момент из-за поворота дороги ударил яркий сноп света, послышались железный лязг и рев моторов. Это подходила наша танковая колонна.

– Слышите? – показал я рукой на дорогу. – В случае невыполнения приказа я буду вынужден пустить в ход танки. Я думаю, вам нет смысла сопротивляться.

Довольно значительные силы (8-тысячная колонна) поляков сдались без боя и были разоружены.

Т. Л. Николаев, наблюдавший всю эту картину из своей машины, был несколько смущен происшедшим. Освободившись от плена, он скромно пристроился в хвост нашей колонны и так проделал весь остальной марш. Я к нему не подходил, сознавая, что ему неловко за давешний разговор. Дальнейшее движение наших колонн шло почти без заминок. Утром 19 сентября мы подошли к

г. Волковыску. В это время я находился в головном танке.

На окраине города, около низенького домика я заметил человека. Он стоял за изгородью и приветствовал нас энергичными взмахами шляпы. Остановив танк, я подозвал его к себе. Не успел я у него ничего спросить, как он подбежал, весело выкрикнул на чистом русском языке:

– Здравствуйте, товарищ командир!

Мы разговорились. Он оказался русским, железнодорожником по профессии, и заявил, что население городов и сел, в страхе перед немецкой оккупацией, с надеждой ждет Красную Армию.

– Польские войска есть в городе? – спросил я.

– Вчера вечером были, сейчас – не знаю.

Уже когда я садился в танк, он крикнул мне:

– А что вы скажете, товарищ командир, насчет организации рабочей милиции?

– Действуйте, – ответил я.

Сопротивления в городе мы не встретили. Как поляки, так и белорусы, несмотря на ранний час, празднично одетые, высыпали на улицы, запрудили мостовую. Нас приветствовали люди самых различных профессий, останавливали машины, забрасывали вопросами. Весть о том, что в Западную Белоруссию вступили советские войска и несут освобождение трудовому народу, летела впереди нас.

Приятно было наблюдать на улицах Волковыска и других городов, как жители обнимали и целовали наших запыленных танкистов, артиллеристов, пехотинцев, как повсюду зазвучали белорусская и русская речь и наши песни. Многие знали про «историческую» задачу Гитлера, направленную на унижение и порабощение славянских народов как представителей, с точки зрения фашистских мракобесов, «низшей расы». Это обстоятельство и надвигающаяся угроза онемечивания Польши в связи с разгромом ее армии усиливали среди поляков симпатии к нам как к братскому славянскому народу.

Однако некоторые польские жители, особенно те, кто побогаче, настроены были к нам сдержанно. Их головы были сильно засорены националистской вредной пропагандой партии Смиглы-Рыдз и разных немецких шпионов вроде полковника Бека.

Эти господа в течение двадцати лет торговали своей честью и совестью оптом и в розницу, они лезли вон из кожи, чтобы раздуть пламя ненависти поляков к русскому, украинскому, белорусскому народам. Они изображали поляков элитой славянского мира, со всем присущим им гонором и чванством отмахивались от истинно славянских традиций и связей. Чуждый польскому народу шляхтский культ милитаризма, религиозного мистицизма, кастовой замкнутости усиленно насаждался среди населения.

Особо обрабатывалась в этом направлении армия. Ей прививался дух ненависти к Советскому Союзу. Солдатам и офицерам вдалбливалось, что польская армия совместно с германской должна воевать против СССР. Поэтому даже теперь, когда все вдруг переменилось и Германия сама напала на Польшу, польские войска встречали нас не так, как население: то тут, то там нам оказывали сопротивление.

Немецкие фашисты поощряли все мероприятия польских националистов. Официальная правительственная Варшава и Дефензива были постоянным поставщиком для Берлина всевозможных антисоветских сплетен, гнусных измышлений и провокаций. Польские лакеи, связанные с гестапо и белогвардейскими организациями Европы, готовили на польской территории группы и целые организации шпионов для засылки их в Советский Союз. Большинство польских газет под покровительством правительства Смигды-Рыдз заняло резко антисоветский и антирусский тон.

Я много размышлял над этими вопросами. Обидно было за поляков, так нелепо давших обмануть себя и попавших теперь в такую беду. Их государство распалось у всех на глазах. Погибнуть оно не сможет, это понятно, рано или поздно оно будет восстановлено, теперь уже на новой социальной основе (через пять лет так и произошло). Но для восстановления потребовалось ох как много жертв и крови не только поляков, но и других народов, и прежде всего русского.

Теперь же, когда мы вступали в города и села на бывшей польской территории и протягивали руку помощи всем здесь живущим, сердце наполнялось гордостью за свою Родину, за наш народ, за Красную Армию – освободительницу.

Я остановил танк на площади против здания, на котором красовалась вывеска «Полицейское управление». Захожу туда. Вижу комнату, битком набитую жандармами в темно-синих мундирах и такого же цвета конфедератках.

– Здравствуйте, господа! – сказал я громко, но они молчали.

Не успел я еще как следует разглядеть полицейских, как входные двери с шумом раскрылись и трое вооруженных в штатском вбежали сюда. Среди них я узнал моего знакомого, которого встретил при въезде в город.

Они набросились на полицейских и не особенно любезно стали их обезоруживать. Я им не мешал. А инициатора этого дела, железнодорожника, назначил командиром рабочей милиции. Не прошло и двух часов, как на улицах города появились патрули с красной повязкой на руках. Рабочий народ, не раздумывая, приступил к установлению своей народной власти.

После освобождения Волковыска мы получили приказ повернуть танковые части и одну кавалерийскую дивизию по направлению к Гродно. По данным разведки, там засела большая, хорошо вооруженная группа польских войск. Они будут сопротивляться нашему вступлению в город. Значит, предстоял серьезный бой. Операцию по занятию города тов. Болдин возложил лично на меня.

Во время марша я выехал в голову колонны, а затем вырвался несколько вперед, проскочив походное охранение, которое двигалось стороной. Наша разведка действовала впереди на значительном удалении. Здесь со мной произошел случай, который заставил вспомнить вчерашнюю историю с Т. Л. Николаевым, но мои действия были вызваны другими причинами. Километрах в 20-ти от Гродно шофер Горланов заметил, что впереди нас по обеим сторонам дороги рассредоточивается польская пехота, очевидно, готовясь занять какой-то рубеж. Горланов настороженно сказал: «Товарищ комкор, впереди противник» – и инстинктивно начал притормаживать машину.

Я почему-то мгновенно оглянулся назад, скорее всего для того, чтобы убедиться, что позади меня на дороге никого нет (передовое походное охранение порядочно отставало), и тут же мгновенно решил: «Назад нельзя! Пилсудчики поймут, в чем дело, откроют огонь, и нам несдобровать. Нужно быстро проскочить вперед по дороге через их цепь». Поляки могли принять нас за своих, так как мы ехали на трофейной польской машине. Так оно и получилось. Когда мы с бешеной скоростью приблизились к ним, какой-то офицер подал знак остановиться, но потом, не успев ничего предпринять, махнул рукой; очевидно, принял нас за спешно удирающих от Красной Армии. Комиссар корпуса Щукин и представитель Генштаба, сидевшие со мной в машине, когда мы проскочили цепь противника, одобрили такое решение.

Проехав километров пять за линию польского фронта, если этот заслон можно так назвать, мы свернули с дороги и остановились у густого кустарника, так, чтобы быть незамеченными со стороны дороги.

Минут через пятнадцать на дороге показались наши бронемашины и послышался гул танков. Это двигалось наше походное охранение. Как только оно прошло нас, мы вышли на дорогу и последовали за ним. Польские части свернули свой боевой порядок и полями отошли к Гродно. Во второй половине дня наши части подошли к городу с южной стороны и вступили в сражение с польскими войсками. Наши бронемашины, ворвавшиеся в город, были сожжены. Гродно был сильно укреплен, особенно вдоль реки Неман. Весь день противник пытался выбить нас из этой части города, но безуспешно. Ночью бой несколько утих.