Однако у меня есть довольно веское основание считать, что американцы все-таки высадились на Луне: то, что русские не выразили протеста и не обвинили их в фальсификации. У них ведь были способы доказать, что это подлог, и безусловно было желание. Однако они этого не сделали. Я верю им и поэтому не сомневаюсь, что американцы достигли Луны. Однако чтобы разобраться, что в настоящем мире истинно, а что ложно, мне постоянно приходится мучительно решать, насколько я могу доверять обществу. Кроме того, мне приходится решать, какие разделы Полной Энциклопедии заслуживают доверия, а какие вызывают сомнение.

[174] Похоже, с литературными истинами дела все-таки обстоят попроще. Однако и вымышленный мир может оказаться столь же обманчивым, как настоящий. Абсолютно уютным он мог бы стать только в том случае, если бы речь в нем шла исключительно о вымышленных вещах и событиях. В этом случае никто не испытывал бы колебаний относительно Скарлетт О'Хара, поскольку тот факт, что она жила в Таре, поддается проверке легче, чем тот факт, что американцы высадились на Луне.

Однако мы уже установили, что всякий вымышленный мир до определенной степени паразитирует на настоящем, используя его как фон. Мы можем опустить первый вопрос — а именно, что происходит, когда читатель привносит в вымышленный мир ложную информацию о настоящем мире. Сразу понятно, что такой читатель нарушает кодекс поведения образцового читателя и последствия его поступков — это сугубо личное и эмпирическое дело. Тот, кто читает «Войну и мир» пребывая в убеждении, что в девятнадцатом веке Россией правила Коммунистическая партия, вряд ли поймет историю Наташи и Пьера Безухова.

[175] Я, однако, говорил раньше, что тип образцового читателя формируется внутри текста и посредством текста. Толстой, понятное дело, не считал необходимым уточнять, что Красная Армия не участвовала в Бородинском сражении, однако он дал нам в руки достаточно информации о политической и общественной ситуации в царской России того времени. Не забывайте, что роман открывается долгим диалогом на французском, что многое сообщает читателю о нравах русской аристократии начала девятнадцатого века.

На деле автор не только использует настоящий мир в качестве фона для своего вымысла, но еще и постоянно вмешивается в повествование, чтобы сообщить читателю всевозможные сведения о настоящем мире, которых читатель может не знать.

Давайте предположим, что в одном из своих романов Рекс Стаут написал следующее: Арчи, сев в такси, просит водителя отвезти его на угол Четвертой и Десятой улиц. Давайте также предположим, что все читатели Рекса Стаута делятся на две категории — на тех, кто знаком с топографией Нью-Йорка, и тех, кто с нею не знаком.

[176] Давайте забудем про вторую категорию — они готовы проглотить что угодно (в итальянских переводах американских детективов слова «downtown» (центр) и «uptown» (окраина) зачастую передаются как «citta alta» и «citta bassa» — «верхний и нижний город», так что большинство читателей-итальянцев убеждены, что Нью-Йорк, подобно Тбилиси, Бергамо или Будапешту, стоит частью на горах, частью на равнине или речном берегу). Однако большинство читателей-американцев, полагаю, знает, что Нью-Йорк подобен географической карте, где улицы — это параллели, а авеню — меридианы, поэтому они отреагируют так же, как отреагировал бы читатель Нерваля, узнай он, что карета двигалась без лошади. Строго говоря, в Нью-Йорке (в Вест-виллидж) существует точка, где Четвертая и Десятая улицы действительно пересекаются, причем все нью-йоркцы, за исключением таксистов, об этом знают. И все же я убежден, что если бы Стаут стал писать об этом факте, он сопроводил бы его пояснением (скорее всего, смешным), что такое пересечение действительно существует, — чтобы читатель из [177] Сан-Франциско, Рима или Мадрида не решил, что его попросту разыгрывают.

Стаут сделал бы это из тех же соображений, по которым Вальтер Скотт начал «Айвенго» следующими словами:

В той живописной местности веселой Англии, которая орошается рекою Дон, в давние времена простирались обширные леса, покрывавшие большую часть красивейших холмов и долин, лежащих между Шеффилдом и Донкастером.

Осведомив читателя о прочих исторических подробностях, он продолжает:

Я счел необходимым сообщить читателю эти сведения…

Скотт не просто хотел достичь определенного согласия с читателем по поводу фактов и событий, имевших место в его вымышленном мире; он стремился также предоставить читателю сведения о реальном мире, которыми читатель, возможно, не располагает, но которые, по мнению автора, обязательны для понимания сюжета. Следовательно, его читателям полагалось сделать вид,будто они повергшив истинность вымышленной информации, а также принять дополнительную [178] информацию, предоставленную автором, за истинную в пределах настоящего мира.

Порой информация подается нам в форме риторической фигуры, называемой умолчанием.«Рип Ван Винкль» Вашингтона Ирвинга начинается так: «Всякий, кому приходилось подниматься вверх по Гудзону, помнит, конечно, Каатскильские горы…» — однако это не значит, что книга рассчитана только на тех, кто путешествовал вверх по Гудзону и видел Каатскильские горы. Я, пожалуй, и сам — неплохой пример читателя, который никогда не поднимался по Гудзону, но готов сделать вид, что бывал там, что видел эти горы, — и наслаждаться дальнейшим повествованием. Однако мое воздержание от недоверия носит частичный характер. Я знаю, что Рип Ван Винкль никогда не существовал; тем не менее я не только принимаю на веру то, что в верховьях Гудзона находятся Каатскильские горы, но и делаю вид, что знаю это.

В моей статье «Малые миры», вошедшей в состав «Пределов интерпретации», процитировано начало романа Анны Радклиф «Удольфские тайны»:

[179] На дивных берегах Гаронны, в провинции Гасконь стоял, в лето Господне 1584-е, замок мсье Сен-Обера. Из окон его открывался вид на живописные пейзажи Гиени и Гаскони, протянувшиеся вдоль речного берега, изукрашенные роскошными лесами, и виноградниками, и оливковыми рощами.

Комментарий мой состоял в следующем: сомнительно, чтобы английские читатели конца восемнадцатого века четко представляли себе Гаронну, Гасконь и тамошние пейзажи. В лучшем случае они смогли бы, увидев слово «берега», догадаться, что Гаронна — это река, и вообразить, опираясь на общие познания о настоящем мире, типичный южноевропейский пейзаж с виноградниками и оливами. Радклиф же предлагает своим читателям вести себя так, будто они хорошо знакомы с холмами Франции.

После публикации статьи я получил письмо от одного жителя Бордо, который просветил меня: оливковые деревья вовек не росли ни в Гаскони, ни на берегах Гаронны. Этот любезный господин довольно остроумно подкрепил своими выводами мое утверждение и похвалил мое невежество, каковое позволило мне выбрать столь убедительный [180] пример (под конец он пригласил меня в те края погостить, поскольку, по его словам, виноградники там действительно существуют и вина славятся изысканным букетом).

Получается, что Анна Радклиф не только предлагает своим читателям посодействовать ей на основании их познаний о настоящем мире, не только дает им в руки часть этих познаний, не только предлагает сделать вид, что они знают о реальном мире то, чего на самом деле не знают, но еще и умудряется убедить их, что в реальном мире существует то, чего в нем на самом деле нету и в помине.

Поскольку сознательный обман со стороны миссис Радклиф крайне маловероятен, наверное, она просто ошибалась. Но тогда получается еще большая путаница. До какой степени позволительно принимать за истину те аспекты настоящего мира, которые по ошибке принимает за истину автор?

[181] В диссертации, которую недавно защитила моя студентка Лукреция Эскудеро — темой ее было освещение войны за Фолклендские (Мальвинские) острова в аргентинской прессе , —рассказывается следующая история.