Сказав это, он быстро и легко, словно белка, по лестнице спустился в каюту и исчез.

Приблизительно через полчаса после этого он снова вернулся ко мне.

Я все еще лежал на том же самом месте, где он меня оставил.

— Ну-с, — сказал он, — можете и желаете вы, как верующий христианин и как верный слуга моего брата, дать мне слово, что вы никогда не повторите покушения на мою жизнь?

— Да, я даю вам это слово.

— Потрудитесь дать мне руку и подтвердить то, что вы сказали.

— Извольте, вы имеете полное право это требовать, — ответил я.

И я подал ему руку и повторил свое обещание. Он снова уселся в той же опасной позе, в которой он сидел до того времени, как я его толкнул.

— Отойдите отсюда! — закричал я. — Я не могу видеть, что вы сидите в такой опасной позе и на таком опасном месте. Стоит только кораблю накрениться на бок, и вы свалитесь в воду.

— Вы удивительно непоследовательны, — сказал мастер Баллантрэ, улыбаясь, но между тем он встал и переменил место, а затем продолжал: — Знаете, что я вам скажу, Маккеллар? Вашим сегодняшним поступком вы необыкновенно выиграли в моих глазах. Вы думаете, что я не умею ценить в человеке преданность? Вы любите моего брата больше всего на свете, и ради него решились даже на преступление. Это доказывает, что вы человек преданный, а это я ценю. Как вы думаете, почему я таскаю повсюду с собой Секундру Дасса? Потому, что я знаю, что он до такой степени предан мне, что готов из-за меня совершить какое угодно преступление, и я люблю его за это. Быть может, вам это покажется странным, но после того, что вы хотели меня утопить, я питаю к вам несравненно больше уважения, чем прежде. Я думал, что вы настолько твердо усвоили себе десять заповедей, что не решитесь поступить против того, что в них сказано; но нет, я вижу, черт возьми, у этой старой бабы в жилах кровь течет. Из этого еще не следует, — продолжал он, улыбаясь, — что вы не должны держать слово, которое вы мне дали, о, нет, я требую, чтобы вы не изменяли ему, да, впрочем, вы, вероятно, и не измените ему уж единственно из гордости.

— О, да, разумеется, я вовсе не намерен изменять своему слову и прошу у вас прощения за то, что я решился покуситься на вашу жизнь. Я надеюсь, что Бог по Своей великой милости простит мне этот грех. Во всяком случае, слово свое я дал и сдержу его. Но когда я вспоминаю о том человеке, которого вы преследуете…

— Странное это чувство — любовь, и странные существа — люди, — сказал мастер Баллантрэ. — Вы воображаете, что вы любите моего брата. Я могу вас уверить, что вы скорее привыкли к нему. Вспомните-ка хорошенько: я уверен, что когда вы приехали в первый раз в Деррисдир, брат мой вам вовсе не понравился, и вы, наверно, решили, что это молодой человек, не отличающийся никакими выдающимися способностями, что это самый ординарный молодой человек. Он, разумеется, остался таким же ординарным, как и прежде, разница только в том, что он сделался теперь старше. Если бы вы случайно, вместо того, чтобы полюбить его, полюбили меня, то вы держали бы теперь мою сторону.

— Про вас ни в каком случае нельзя сказать, что вы человек ординарный, — ответил я. — И вы человек умный, хотя то, что вы только что сказали, не совсем умно. Вы верите моему слову, ну, и если вы верите ему, то верьте тому, что я говорю. Я никогда бы не мог полюбить вас по той причине, что мои нравственные принципы слишком резко противоположны вашим. Подобно тому, как я не могу смотреть на сильный свет, чтобы не закрыть глаза, точно также я не могу иметь дело с вами, если не заглушу заранее свою совесть.

— А, вот что! — сказал он. — Ну, да, видите ли, вы меня не поняли. Я говорю относительно того, что вы полюбили бы меня, если бы познакомились со мной в то время, когда я был еще юношей. Я не всегда был таким, какой я теперь, и, быть может, если бы у меня был в юности добрый друг, как, например, вы, который бы руководил мною, то я был бы совсем другим человеком.

— О, едва ли, мистер Балли, — сказал я. — Вы бы, по всей вероятности, подняли меня только на смех и больше ничего. Я уверен, что вы никогда и десятью вежливыми словами не перекинулись бы со старым подагриком.

Но он старался теперь всячески оправдаться и просил меня не вспоминать о прошедшем. Прежде, разговаривая со мной, он находил особенное удовольствие выставлять себя с дурной стороны, он как бы хвастался своей порочностью; теперь же, хотя он и не был настолько непоследователен, чтобы отрицать то, что он прежде говорил, он старался все-таки доказать, что он вовсе не такой дурной человек, каким он кажется.

— Я убедился в том, что вы не тряпка, а человек, и поэтому я поговорю с вами откровенно, — сказал он. — Прежде мне казалось, что с вами говорить не стоит, и поэтому я не брал на себя этот труд, но когда я удостоверился в том, что вы живое существо, я решил потолковать с вами по душам. Я также человек, и у меня также кроме недостатков есть и достоинства.

И после этого он начал излагать мне свою философию, которая показалась мне крайне скучной и на которую я ответил ему только одно:

— Бросьте ваше намерение и уезжайте вместе со мной обратно в Деррисдир, тогда я вам поверю.

Он покачал на эти слова головой и сказал:

— О, Маккеллар, мне кажется, что мы с вами будем жить тысячи лет вместе, и все-таки вы меня не поймете. Я решил отправиться в сражение, я долго думал о том, решиться мне идти или нет, и по зрелому обсуждению пустился в поход, и час, в который я оставил бы мысль бороться, еще не настал. Теперь уже двадцать лет, как между мной и моим братом происходит борьба. Она началась в ту минуту, когда мы бросили жребий, кому из нас идти на войну. То один, то другой из нас одерживает верх, но до сих пор ни один из нас не сдался, а что касается меня, то если я бросил кому-нибудь перчатку, то я уж буду сражаться и защищать свою честь до последней капли крови.

— Наплевать на вашу честь, — сказал я. — Вы ведете такой образ жизни, что ваши высокопарные выражения о чести не что иное, как пустые фразы. Вы придаете слишком много значения тому ничтожному вопросу, о котором идет речь. Весь вопрос сводится к тому, что вам нужны деньги, вот отсюда и ведет начало вся вражда, которую вы питаете к вашему брату. И ради достижения этой цели что вы собираетесь делать? Вы собираетесь нарушить покой мирно живущей семьи, которая не причинила вам никакого вреда, испортить нравственность вашего племянника и разбить сердце вашего родного брата. Из-за каких-нибудь несчастных шиллингов вы собираетесь дубиной хлопнуть беззащитного человека, и это вы называете «бороться до последней капли крови и защищать свою честь».

Мы часто рассуждали с ним по поводу этого вопроса, и каждый раз, когда я ему высказывал приблизительно то, о чем я только что упомянул, он смотрел на меня, как будто он не понимал, что я хотел сказать, и только улыбался. Один раз, впрочем, он пустился со мной в довольно продолжительную беседу по этому поводу и высказал весьма интересные лжемудрствования, которые стоит передать, чтобы ты, мой благосклонный читатель, получил полное понятие о характере этого человека.

— Вы, как человек не военный, воображаете, что для того, чтобы вести войну, надо бить в барабаны и носить знамя, — сказал он. — Война, как говорили древние, действительно ultima ratio, и поэтому вы воображаете, что только тогда, когда нам открыто объявили войну, мы должны отправиться воевать. Поймите, Маккеллар, как секретарь вы знаток своего дела и, быть может, как управляющий — насчет этого я не спорю; но в деле ведения войны вы ничего не понимаете.

— Я мало интересуюсь войной, и как ее вести, — ответил я, — и могу сказать вам только одно: вы напрасно защищаетесь. Что бы вы ни говорили, факт остается фактом, что ваш брат хороший человек, а вы — дурной.

— Если бы я был на месте Александра… — начал было мастер Баллантрэ.

— Вот этим способом мы сами себя обыкновенно надуваем! — воскликнул я. — Вы говорите, «если бы я был на месте Александра, то я поступал бы иначе», а я говорю: «Если бы я был на месте Павла, то я сделал бы то или другое». Могу вас уверить, что будь я не Эффраим, а Павел, я поступал бы точно так же, как и теперь, в этом я убежден.