Лорд умер, а сын его, мистер Генри, с каждым днем превращался все в более крепкого человека, то есть в физическом отношении, в нравственном же он все-таки не производил на меня впечатления вполне здорового человека. Нельзя даже сказать, чтобы душа его страдала, но что-то такое происходило в его внутренней жизни, что бросалось мне в глаза, и чего я прежде не замечал.

Смерть лорда была для нас неожиданным и тяжелым сюрпризом; миссис Генри и я были очень поражены, а, кроме того, нас заботил еще следующий вопрос: как после смерти отца будет вести и держать себя его сын, мистер Генри? Оба мы были того мнения, что сыновья своей дуэлью убили лорда, и что, стараясь убить друг друга, они, сами того не замечая, убили старика-отца. Но, к счастью, мысль эта не приходила в голову мистеру Генри или, вернее, теперь уже лорду Генри. Он не особенно близко принял к сердцу смерть отца; правда, он сделался несколько серьезнее, но нисколько не был убит горем. Он очень часто и с большим уважением к памяти покойного разговаривал о нем, но, по-видимому, с совершенно спокойной совестью. В день похорон он был чрезвычайно серьезен, но вполне спокоен, все лежащие на нем обязанности выполнил тщательно и при этом держал себя с большим достоинством. Я только заметил, что он очень строго наблюдал за тем, чтобы его титуловали лордом, и что он придавал этому большое значение.

И вот на сцене появляется теперь новое лицо, ныне здравствующий лорд Александр, играющий большую роль в этом рассказе, родившийся 17 июля 1757 года и своим появлением на свет переполнивший чашу счастья своего родителя, лорда Генри. Когда мальчик родился, молодой лорд пришел в такой неописуемый восторг, что счастливее его в ту минуту, кажется, не было ни одного человека на свете. На самом деле я уверен, что не существовало на свете отца, который любил бы своего сына сильнее, чем мой патрон любил своего Александра. Как только сын его не находился при нем, он тотчас скучал и беспокоился, не случилось ли с ним что-нибудь. Когда мальчика выносили гулять, отец тревожился, чтобы его не простудили, и следил за движением туч, боясь, чтобы он не промок от дождя. Ночью он ежеминутно вставал и прислушивался к дыханию его. На посторонних лиц лорд производил даже несколько странное впечатление тем, что постоянно разговаривал о своем сыне. Когда он занимался своими делами по имению, он только и говорил: «Мы отложим этот проект до того времени, когда моему Александру минет 21 год», или: «Вот когда мой Александр женится, то мы устроим так-то», и по всему было видно, что мысли его были заняты исключительно его Александром, и что кроме Александра никто на свете его не интересовал.

С каждым днем становилось все более и более заметно, что все мысли лорда Генри сосредоточились на его сыне, и что только в нем он находил свое счастье. Он почти ничем не занимался, как только тем; что ухаживал и присматривал за ним.

Когда мальчик подрос настолько, что он мог уже ходить, отец, держа его за ручку, разгуливая с ним по террасе, а затем, когда ребенок мог предпринимать уже более продолжительные прогулки, он разгуливал с ним по парку. И за этим занятием лорд проводил целые часы; он положительно не уставал нянчить сына. Веселые голоса их раздавались по парку, так как они говорили довольно громко, и на меня звук этих голосов производил лучшее впечатление, чем пение птиц. Приятно было смотреть, как отец и сын, осыпанные листьями и цветами терновника и в запачканных пылью и грязью костюмах, с раскрасневшимися от удовольствия лицами возвращались с прогулки. Что они приходили домой в вымазанных, а порою и оборванных костюмах, не мудрено, так как и лорд Генри, и его сын с одинаковым наслаждением бегали по сырому берегу, катались на лодке, лазили по заборам осмотрели, как на лугах пасся скот.

Упомянув о веселых прогулках лорда и его сына, я не могу не остановиться на одной довольно странной сцене, которой я как-то был свидетелем. В парке, окружавшем, дом лорда, Деррисдира, была одна дорожка, по которой я никогда не мог пройти без того, чтобы не испытывать волнения, так как мне приходилось много раз ходить по ней именно тогда, когда я исполнял какие-нибудь неприятные поручения. Один раз в два месяца мне обязательно приходилось предпринимать прогулку по этой дороге, так как этого требовали дела.

Когда маленькому мистеру Александру было лет семь или восемь, мне также пришлось рано поутру отправляться по делам и пройти по той дорожке, которую я терпеть не мог. Погода была чудная, весь парк был в зелени и вцвету; пение птиц раздавалось по всему саду, и каждая из птиц, казалось, желала затмить другую своим чудным пением.

Я находился уже на обратном пути и шел по аллее, засаженной кустарниками, в которой было и темнее, и прохладнее, чем в других частях парка, когда неподалеку от себя я услышал знакомые мне голоса лорда Генри и его маленького сына. Я быстро пошел вперед и в скором времени увидел их. Они стояли на том месте, где некогда происходила дуэль. Лорд Генри положил руку на плечо своего сына и серьезно разговаривал с ним о чем-то. Когда он услышал шаги, то повернулся в ту сторону, откуда я шел, и мне показалось, что, когда он увидел, что это я, лицо его просияло от удовольствия.

— А, — сказал он, — вот и наш дорогой Маккеллар. А я только что рассказывал моему маленькому Санди, что происходило вот тут, на этом месте, как черт хотел было убить одного человека, и как этот человек чуть-чуть было сам не убил черта.

Я крайне удивился тому, что лорд вздумал рассказывать ребенку подобный факт из своей жизни, но еще более был недоволен, когда он прибавил:

— Спроси Маккеллара, Санди, он присутствовал при этом и видел, как черт дрался с человеком.

— Это правда, мистер Маккеллар? Вы действительно видели черта? — спросил мальчик.

— Я ничего не могу ответить, — сказал я, — во-первых, потому, что я не слышал начала рассказа, а во-вторых, потому, что я очень тороплюсь.

Это я сказал недовольным тоном, так как в ту минуту, как лорд Генри обратился ко мне с рассказом о происшедшем в этой аллее печальном событии, мне живо представилась вся сцена дуэли: я увидел стоявшие и горевшие на том месте, где мы стояли, свечи и печальную картину, которую они освещали. Сердце мое при воспоминании об этом сжалось, и я громко воскликнул:

— Я действительно видел в этом парке черта и видел, как он упал и как он был побежден! Слава Богу, что мы остались живы, и что он нас не тронул! Слава Богу, что дом лордов Деррисдиров остался таким, каким он был до появления черта, что враг не вселился в него! И вот что я вам советую, мистер Александр: когда вы будете подходить к этому месту, то, хотя бы вы находились в самом веселом настроении, прочтите краткую молитву.

Лорд Генри с серьезным видом утвердительно кивнул головой.

— Да, — сказал он, — Маккеллар совершенно прав. Сними свою шапку, Санди, и помолимся. — Сказав это, он снял также и свою шапку и начал читать молитву: — «О, Господи, благодарю Тебя за Твои великие милости, которые Ты нам ниспослал. Дай нам мир и спокойствие. Сохрани нас от злого врага. Заставь, о, Господи, молчать этого лжеца!»

Последние слова он выговорил с каким-то криком, и, по всей вероятности, или воспоминание о том зле, которое причинил ему его враг, настолько сильно повлияло на него, что он замолчал, или же он сам заметил, что молитва его была несколько странная, но только он сразу прервал ее и надел снова шапку.

— Мне думается, что вы забыли произнести следующие слова, милорд, — сказал я: — «И остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим. Яко Твое есть царствие и сила и слава во веки веков. Аминь».

— Легко сказать — простить своего врага! — сказал лорд. — Это чрезвычайно легко сказать, Маккеллар. Но как я могу простить? Мне кажется, что если бы я вздумал простить того человека, который меня так сильно оскорбил, то я представлял бы глупейшую фигуру.

— Милорд, что вы говорите, ведь тут, возле вас, ребенок, — сказал я строгим голосом. — Я нахожу, что подобные речи отнюдь не следует вести в присутствии детей.