До сих пор я никогда не замечал, чтобы мастер Баллантрэ пил неумеренно, но в этот вечер он, по моему мнению, производил впечатление человека, выпившего лишнее. Хотя он и старался скрыть это, я все-таки заметил, что он не вполне трезв.
Как только дверь за лордом захлопнулась, Баллантрэ без всякой видимой причины вдруг переменил тон и, вместо того, чтобы разговаривать с нами вежливо, как он делал это в присутствии лорда, стал говорить нам дерзости.
— Мой дорогой Генри, тебе ходить, — сказал он в то время, как отец выходил из комнаты, но как только старик не мог больше слышать его слов, сразу переменил тон и сказал: — Странно, Иаков, что даже в карты ты не умеешь играть, как джентльмен, ты играешь совсем как сапожник. Ты и в картах такой же бестолковый и тупоумный, как в жизни. Твоя… как тебе сказать, твоя lenteur d'hébété, me fait rager — да, приводит меня в ярость, именно в ярость. Мне даже как-то странно иметь такого брата. Мне кажется, что с каким-нибудь старым подагриком, и с тем интереснее играть, чем с тобой, тот все-таки больше увлекается, а ты какой-то сухарь и больше ничего.
Мистер Генри не отвечал и смотрел со вниманием на свои карты; казалось, он обдумывал, как ему лучше ходить, но между тем я уверен, что мысли его были заняты совсем другим.
— Ах, какая тоска, какая тоска играть с тобой! — закричал снова мастер Баллантрэ. — Quel lourdeau! Но к чему я употребляю французские фразы, когда имею дело с таким невеждой? Ты, мой дорогой братец, ведь, наверно, не знаешь, что такое lourdeau. Lourdeau — это то же самое, что неотесанный, грубый человек, шут гороховый, олух, человек, у которого нет ни грации, ни изящности в манерах, ни сообразительности, ни быстроты в движениях, у которого нет ничего такого, чем бы он мог нравиться и блеснуть, одним словом, если ты желаешь в точности знать, что это такое, то потрудись встать и взглянуть на себя в зеркало. Поверь, что я говорю тебе все это из желания тебе добра; я хочу, чтобы ты изменился к лучшему, и я должен сказать, что единственно, чем я развлекаюсь в этом скучном доме, это тем, что, играя в карты с двумя старыми подагриками (при этих словах он зевнул и взглянул на меня), стараюсь их расшевелить. Вас, положим, мне легче вывести из вашей апатии, мне стоит только употребить кличку, которую вам дали, — обратился он ко мне, — но вот с этим джентльменом я ничего не могу сделать, он, мне кажется, совсем спит над своими картами. Я могу даже на деле доказать тебе, что я прав, и что эпитеты, которые я дал тебе, ты вполне заслуживаешь, — обратился он снова к брату. — Насколько я мог заметить, благодаря тому, что ты не отличаешься интересными качествами, ты теряешь также много в сравнении со мной в глазах женщин; вот, например, я знаю одну женщину, — сказал он каким-то особенным, насмешливым тоном, — которая теперь предпочитает меня тебе или, вернее, которая никогда не переставала увлекаться мной, тогда как тобой — нисколько.
Мистер Генри положил карты на стол. Он медленно встал и, как бы погруженный в раздумье, подошел к мастеру Баллантрэ.
— Подлец! — сказал он тихим голосом, скорее про себя, чем обращаясь к кому-либо, и, не торопясь и не обнаруживая никакого особенного волнения, ударил брата прямо в лицо.
Мастер Баллантрэ вскочил. Лицо его приняло какое-то особенное выражение. Я никогда не видел его таким красивым, как в эту минуту!
— Как ты осмелился ударить меня! — закричал он. — Да знаешь ли ты, что нет на свете человека, которому я позволил бы ударить себя?
— Говори тише, не кричи. Или, быть может, ты желаешь разбудить отца и просить его заступиться за тебя?
— Господа, господа, успокойтесь! — закричал я, стараясь стать между ними.
Мастер Баллантрэ схватил меня за плечи и, отстранив меня от себя, обратился к своему брату:
— Понимаешь ли ты, что ты сделал? — спросил он.
— Отлично понимаю, — ответил мистер Генри. — То, что я сделал, я сделал по зрелому обсуждению.
— Я требую крови, я требую крови! — кричал мастер Баллантрэ.
— Дай Бог, чтобы пролилась твоя, — сказал мистер Генри, снимая со стены, на которой висело различное оружие, две сабли и предлагая их на выбор мастеру Баллантрэ. — Только пусть Маккеллар будет свидетелем нашего поединка; мне кажется, что это крайне необходимо.
— Прошу тебя не оскорблять меня больше, — сказал мастер Баллантрэ, принимая одно из оружий, — и знай, что я с тех пор, как я себя помню, ненавидел тебя.
— Отец мой только что лег спать; нам, стало быть, драться здесь нельзя, — сказал мистер Генри, — выйдем куда-нибудь подальше.
— Пойдем в аллею из кустарников, там есть одно местечко, где нам очень удобно драться, — сказал мастер Баллантрэ.
— Господа, постыдитесь, что вы делаете! — закричал я. — Дети одной матери, и вы хотите отнять друг у друга жизнь, которую она вам дала!
— Именно, этого мы и желаем, Маккеллар, — сказал мистер Генри совершенно таким же спокойным голосом, каким он говорил в продолжение всей этой сцены.
— Ну, в таком случае я этому помешаю.
И тут я должен упомянуть о крайне недостойном поступке с моей стороны. В ту минуту, когда я собрался бежать к лорду, мастер Баллантрэ схватил меня за руку и, приложив острие сабли к моей груди, пригрозил убить меня, если я только двинусь с места. Увидев перед собой страшное блестящее лезвие, я до такой степени испугался, что бросился перед мастером Баллантрэ на колени, и как дитя, начал просить прощения.
— Нет, нет, не убивайте меня, — закричал я жалостным тоном, — я вас не выдам!
— Ну, теперь я спокоен, что он нам не помешает, — сказал мастер Баллантрэ, отходя от меня. — Приятно иметь дело с трусом.
— Нам нужны свечи, — сказал мистер Генри таким спокойным голосом, как будто за это время ничего не произошло.
— Вот этот храбрец, который так и дрожит, может принести нам свечи, — сказал Баллантрэ, указывая на меня.
К моему стыду, я должен сказать, что до такой степени испугался направленного на меня оружия, что, не думая о том, что я говорю, предложил принести в сад фонарь.
— Нам не нужно ф-ф-о-о-наря, — сказал мастер Баллантрэ, передразнивая меня. — В саду нет ни малейшего движения воздуха, так как сегодня чрезвычайно тихо; возьмите пару свечей и идите вперед, а мы последуем за вами. Не думайте, что вам удастся улизнуть! О нет, я тут за вами, с оружием в руках.
И при этих словах он показал мне блестевшую в его руках саблю.
Я взял в руки подсвечники и пошел вперед, хотя был бы готов пожертвовать многим, если бы я мог в данную минуту убежать и созвать людей на помощь. Но так как я боялся за свою жизнь, то мне ничего другого не оставалось, как исполнить приказание мастера Баллантрэ, и хотя у меня от страха зубы так и стучали, я все-таки шел вперед.
Мастер Баллантрэ сказал правду: в саду не было ни малейшего движения воздуха, ни малейшего ветерка, мороз был чрезвычайно сильный, но при этом было замечательно тихо. Небо было совершенно темное, так что мы стояли в саду, словно под темной крышей. Никто из нас не произнес ни одного слова, и за исключением скрипа наших шагов по замерзшей земле, ничего не было слышно.
Мороз подействовал на меня, словно ушат холодной воды. Выйдя на мороз, я почувствовал, как меня всего им обдало, и я начал дрожать уже не от страха, а от холода; спутники же мои, несмотря на то, что они, подобно мне, вышли в сад с открытыми головами, казалось, и не замечали, что они вышли из теплой комнаты на мороз, и никто из них даже не вздрогнул.
— Вот тут место, о котором я говорил, — сказал мастер Баллантрэ. — Поставьте на землю свечи.
Я исполнил его приказание и поставил подсвечники на землю, и свечи тут, в саду, горели так же тихо, и пламя шевелилось настолько же слабо, как будто они горели в комнате.
Братья заняли свои места.
— Свет падает не с той стороны, откуда следует, — сказал мастер Баллантрэ.
— Я готов дать тебе всякое преимущество, — сказал мистер Генри, пуская мастера Баллантрэ на свое место, — так как я уверен, что ты будешь убит, и я останусь победителем.
