Она задумалась, и мне показалось, будто я попала в точку. Но потом она сказала: в свое время, когда все было совсем плохо, я тоже думала о самоубийстве. Но из-за девочек выбора у меня никакого не было. А это самое главное. У него, например, есть выбор. У него нет семьи. Он терпеть не мог быть частью семьи. Тогда я и решила, что это его личное дело. Он сам делал выбор — трахаться на стороне или нет, так что пусть теперь сам решает, жить ему или умирать. Вполне справедливо, вы не находите?

Ну, я ей сразу: а я знаю, почему ты так говоришь. Но я зря это сказала, поскольку эта фраза ничем мне не помогла.

Синди тогда сказала: он рассказывал вам, что я не разрешаю ему видеться с девочками?

Морин ответила за нас обеих: да, он так говорил. А Синди продолжила: так вот, это неправда. Я просто не разрешила ему видеться с ними в этом доме. Он может забирать их на выходные в Лондон, но он этого не делает. Или обещает забрать их, но потом придумывает какую-нибудь отговорку. Он не хочет быть отцом, от которого требуется слишком много усилий. Он хочет возвращаться домой с работы и читать им сказки время от времени, но только не каждый день, а еще водить их на рождественские представления. А все остальное ему не нужно. А потом она добавила: даже не знаю, зачем я все это вам рассказываю. Я тогда ее спросила: получается, он сволочь? А она рассмеялась в ответ и потом сказала: он наделал много ошибок. И продолжает их делать.

Потом встрял тот парень, Пол: если бы он был компьютером, то все это можно было бы назвать системной ошибкой. Ну, я тогда не выдержала: а тебе-то какое дело? А Синди мне сказала: послушайте, я все это время очень терпимо себя вела. Двое незнакомых людей стучатся в мою дверь и предлагают мне вернуться к бывшему мужу — человеку, который чуть не загубил всю мою жизнь, — а я пускаю их в дом и даже выслушиваю. Но Пол здесь живет, он — член семьи, он стал прекрасным отцом для девочек. Так что ему есть до этого дело.

Тогда Пол встал и сказал: пожалуй, я отнесу плеер наверх. Он чуть не споткнулся об мою ногу, и Синди подлетела к нему: осторожней, дорогой. Только тогда я догадалась, что он слепой. Слепой! Твою мать! Поэтому у него есть собака. Поэтому Синди сказала мне, что у него есть собака (я тогда говорила что-то из серии: посмотри на меня — разве я похожа?.. Господи, господи ты боже мой). Получается, мы проделали весь этот путь, чтобы попробовать убедить Синди бросить слепого человека и вернуться к человеку, который трахает пятнадцатилетних девиц и ужасно к ней относится. Хотя это ведь не должно все менять, правда? Они же все время твердят, чтобы к ним относились так же, как и ко всем остальным. Так что лучше опустим про его слепоту. Мы проделали весь этот путь, чтобы попробовать убедить Синди бросить нормального парня, с которым ей вполне неплохо, и детей, и вернуться к одному засранцу. Сомнительная перспектива.

Я могу честно сказать вам, что поразило меня больше всего. Единственным доказательством того, что Мартин имел некое отношение к Синди, было наше с Морин появление в ее доме. И еще дети, но их можно было бы считать доказательством только после теста ДНК. В общем, я лишь хочу сказать, что, если судить только по Синди, можно было предположить, будто никакого Мартина вообще не существовало. Все изменилось. У Синди была теперь совершенно другая жизнь. По дороге домой я размышляла, насколько сильно изменилась я, но поняла, что пока что смогла лишь доехать до Торли-Хит, не расспрашивая Морин о ее сексуальной жизни. А поглядев на Синди, я поняла, что это не особенно много. Синди избавилась от Мартина, переехала и встретила другого мужчину. Ее прошлое было в прошлом, но вот наше прошлое… не знаю… наше прошлое все равно повсюду. Каждое утро, просыпаясь, мы обнаруживали, что оно никуда не делось. Это как если бы Синди жила в каком-нибудь современном городе вроде Токио, а мы жили в каком-нибудь старом городе вроде Рима. Правда, это не совсем удачное сравнение. Ведь в Риме, наверное, тоже круто жить — красивая одежда, мороженое, красивые мальчики — прямо как в Токио. А там, где жили мы, круто не было. Так что она, скорее, жила в роскошной квартире на крыше небоскреба, а мы — в каморке в низеньком домишке, который давно нужно было снести. В стенах нашего дома были дырки, в которые люди могли просовывать головы и корчить рожи. И мы с Морин пытались убедить ее переехать из роскошной квартиры на крыше небоскреба в нашу дыру. Теперь я понимаю, что это было сомнительное предложение.

Когда мы уже уходили, Синди сказала: я бы иначе себя вела, если бы он сам приехал и попросил. Я не поняла: что попросил? А она ответила: если я могу ему помочь, то я помогу. Но я не знаю, какая помощь ему нужна.

Когда она это сказала, я поняла, что мы с Морин занялись совсем не тем — тот день можно было провести с куда большей пользой.

Все бы хорошо, но американец, разглагольствующий про «помоги себе сам», понятия не имел, как помочь самому себе. И если честно, чем больше я думал о теории про девяносто дней, тем меньше понимал, как она может сработать в моем случае. Насколько я понимал, я оказался в заднице далеко не на девяносто дней. Я должен был окончательно бросить музыку, но, черт, это же не то же, что бросить курить. Я понимал, что без музыки мне каждый день будет все хуже и хуже, тяжелее и тяжелее. Первый день работы в «Бургер Кинге» пройдет не так уж плохо, ведь я скажу самому себе… Да хрен его знает, что я там себе скажу, но что-нибудь придумаю. На пятый день я почувствую себя ничтожеством, а через тридцать лет приготовления бургеров… Черт! Даже не пытайтесь заговорить со мной в тот день. Я буду совсем не в духе. И мне будет шестьдесят один год.

А помучившись какое-то время этими мыслями, я встану и скажу самому себе: «Все, хрен с ним. Я покончу с собой». А потом я вспомню того парня с крыши, который это действительно сделал, и сяду обратно. И мне будет еще хуже, чем до того, как я вставал. Вся это самопомощь — бред сивой кобылы. Мне надо было выпить.

Когда мы встретились в следующий раз, Джесс рассказала нам, что они с Морин ездили за город навещать Синди.

— Мою бывшую жену зовут Синди, — заметил Мартин. Он потягивал свой «Латте» и читал «Дейли телеграф», не особенно прислушиваясь к словам Джесс.

— Да; это всего лишь совпадение, — сказала Джесс.

Мартин продолжал потягивать кофе.

— Ясен пень, просто совпадение, — не угомонилась Джесс.

Мартин отложил газету и посмотрел на нее:

— Что?

— Мы ездили к твоей Синди, тупица.

Мартин продолжал смотреть на нее:

— Вы не знакомы с моей Синди. Бывшей моей Синди. Моей бывшей.

— Ты вообще меня слушаешь? Мы с Морин съездили к ней в… не помню куда.

— Торли-Хит, — подсказала Морин.

— Она же там живет! — закричал он.

Джесс только вздохнула в ответ.

— Вы ездили навещать Синди?

Джесс взяла его газету и принялась со скучающим видом ее листать, будто пародируя поведение Мартина несколькими минутами ранее. Мартин выхватил у нее газету:

— Какого черта вы туда поехали?

— Мы подумали, это может тебе помочь.

— Как?

— Мы хотели спросить, готова ли она принять тебя обратно. Но она не готова. Теперь она живет с этим слепым чудаком. В общем, у нее все в порядке. Правда, Морин?

Морин хватило ума опустить глаза и безмолвно разглядывать свои туфли.

Мартин не сводил взгляда с Джесс.

— Ты с ума сошла? Кто тебе позволил это делать?

— Кто позволил? Я сама себе позволила. У нас свободная страна.

— А что бы ты сделала, если бы она разрыдалась и сказала: «Я хочу, чтобы он вернулся»?

— Я бы помогла тебе собрать вещи. И ты бы как миленький поехал.

— Но… — Мартин попытался что-то сказать, потом передумал, выдохнув: — Господи.

— Но это не важно, такого все равно не будет. Она считает тебя еще тем ублюдком.

— Если бы ты хоть раз меня послушала, то не пришлось бы никуда ехать. Ты думала, будто она примет меня обратно? Думала, будто я вернусь?