Антоний обошелся без официального панегирика, а произнес яркую речь как искусный оратор греческой школы и тем самым завоевал себе друзей как среди горожан, так и сельских жителей. Повторив клятву, которую давали Цезарю все сенаторы, он с чувством произнес фразу из популярной драмы, в которой герой Александра, Ахилл, восклицал: «Не я ль моим убийцам был спасителем?» [374]Когда чувства толпы хлынули через край, она начала действовать по своему разумению. Хотя предполагалось перенести тело на большой погребальный костер, приготовленный на Марсовом поле, люди подожгли постамент на форуме, где был выставлен гроб. В огонь полетели скамейки должностных лиц, судейские стулья, ветки деревьев и все, что попадало под руку. Солдаты Цезаря швыряли в пламя оружие, что несли во время его триумфов. Женщины кидали свои драгоценности и даже туники и амулеты детей, чтобы огонь поглотил его тело и высвободил душу.

Хотя Цицерон утверждал, что Антоний первый поднес горящие факелы к погребальному сооружению, имеется описание по меньшей мере одного свидетеля, где говорится, что неожиданно «появились двое неизвестных, подпоясанных мечами, размахивающие дротиками, и восковыми факелами подожгли постройку» [375]. И если учесть пристрастие Клеопатры обращать в театрализованное представление событие государственной важности, в том числе попытку коронации Цезаря во время незадолго до этого проходившего праздника Луперкалий, кажется весьма вероятным, что эти двое «неизвестных» могли быть актерами, загримированными под Кастора и Полидевка, мифических героев-близнецов, популярных как в Александрии, так и в Риме. Этому событию посвятили свои стихи придворные поэты. В них описывалось, как сами боги явились к Цезарю и что богиня Веста, хранительница вечного огня, который поддерживали в ее храме девственницы-весталки, провозгласила:

Когда охватившая народ скорбь вылилась во всеобщую истерию, кто-то из толпы бросился поджигать дома Брута, Кассия и других известных заговорщиков. Одного человека, принятого за убийцу, тут же растерзали, а его голову, насаженную на копье, носили по улицам. Массовую резню предотвратило лишь то, что Антоний контролировал ситуацию в городе. Многие из участников заговора бежали из Италии в страхе за свою жизнь. Брат Брута признал, что «мы должны покориться судьбе; нужно перебраться на Родос или куда-нибудь еще. При благоприятном стечении обстоятельств мы вернемся в Рим. А так нам придется жить в изгнании, в крайнем случае мы прибегнем к последнему средству…» [377]. То, что народ не поддержал их, показывает, насколько далека была республиканская элита от народа, который Цезарь так эффективно использовал в своих интересах и который продолжал скорбеть о нем и чтить его память.

Урну с прахом Цезаря поместили рядом с урной его дочери Юлии в родовой усыпальнице. На форуме воздвигли двадцатифутовую колонну из нумидийского мрамора со скромной надписью «Отцу Отечества». Антоний приказал замуровать входы в курию и больше никогда не использовать ее, а титул диктатора навсегда отменил.

Антоний взял бы под свою защиту и опеку Клеопатру и Цезариона, пожелай они остаться в Риме, но она не захотела этого: Октавиан получил письмо от матери, извещавшей его об убийстве двоюродного деда и о содержании завещания. Он быстро расстался со своей студенческой жизнью в Македонии и поспешил в Рим, чтобы заявить права на наследство. Клеопатра прекрасно понимала, что он будет представлять угрозу для жизни настоящего сына Цезаря — Цезариона.

Наверное, в это время Клеопатра потеряла их второго ребенка примерно при таких же обстоятельствах, при каких в 55 году до н. э. дочь Цезаря, Юлия, потеряла ребенка от Помпея, когда увидела его окровавленный плащ после бурной народной сходки и представила себе худшее. Несмотря на строгую цензуру, которой Октавиан подверг написание истории в более позднее время, имеются некоторые сведения, в частности, в обширной переписке Цицерона, что у Клеопатры произошел выкидыш спустя месяц после смерти Цезаря. Выразив огорчение по поводу выкидыша, случившегося у жены Кассия из-за того, что ее муж принимал участие в убийстве Цезаря, Цицерон сразу после этого написал такую фразу: «Что касается царицы, — я хотел бы, и даже насчет сына Цезаря» [378]. Возможность того, что эта загадочная ремарка относится ко второму ребенку Цезаря и Клеопатры, подкрепляется упоминаниями о неримских детях Цезаря и внесенным им положением в завещании о сыне, который мог бы родиться у него.

Не считаясь с этой потерей, некоторые римляне осмелели настолько, что открыто говорили о том, о чем только позволяли себе думать, когда был жив Цезарь. Так, тот же Цицерон заметил, что «бегство Царицы не огорчает меня»*. И Клеопатра действительно уехала из Рима до 15 апреля с сыном, братом и своей свитой. По-видимому, на голове у нее был черный платок, который стали носить вдовы на Западе еще с гомеровских времен. Но для египтян черный цвет всегда считался цветом новой жизни и возрождения. Поэтому внешность Клеопатры в ее обычном наряде Исиды могла служить двойной цели.

Но царица в черном одеянии не сразу поплыла в Александрию, она сначала направилась на Кипр, чтобы восстановить там птолемеевскую власть. Хотя Цезарь вернул остров Египту в 48 году до н. э. после десяти лет жесткого правления Рима, по формальным признакам он был передан младшему брату Клеопатры, Птолемею XIV, и младшей сестре Арсиное IV. Поскольку Арсиноя находилась не так далеко от Кипра — в Эфесе, куда ее сослал Цезарь, и продолжала строить козни, Клеопатра сочла своим долгом предстать перед киприотами как их полноправная царица рядом с их признанным правителем Птолемеем XIV, хотя его портрет больше не появлялся на монетах, а вместо него теперь изображалась только Клеопатра с младенцем Цезарионом.

Сделав все необходимое, чтобы кипрские богатства потекли в Египет, Клеопатра назначила наместником на острове Серапиона, потом поплыла дальше в Александрию. При благоприятном северном ветре пересечь Средиземное море можно было меньше чем за шесть дней, и, сумев миновать неожиданные весенние шторма, корабль Клеопатры наконец вошел в Большую гавань.

При наличии трех оставленных Цезарем легионов, которые обеспечивали порядок в городе, Клеопатра отобрала бразды правления у оставленного ею правительства и к июлю 44 года до н. э. снова утвердилась у власти. Хотя документ, датированный 26 июля, вышел от имени Клеопатры и Птолемея XIV, с сентября упоминания о нем больше не встречаются. Достигнув пятнадцатилетнего возраста, то есть номинального совершеннолетия, он вполне мог бы захотеть больше власти для себя, и после смерти Цезаря ничто не препятствовало Арсиное возобновить совместное с ним правление. Эта пара представляла бы реальную угрозу Клеопатре и ее трехлетнему сыну, поэтому Птолемей XIV был ликвидирован, как считается, отравлен Клеопатрой в соответствии с освященной временем царской традицией.

Сохранив свой титул «Теа Филопатор» — «Богиня, Любящая отца», Клеопатра отбросила теперь ставший ненужным титул «Филадельфия» — «Любящая брата», но, следуя птолемеевской традиции двойного правления, сразу же сделала Цезариона своим соправителем. Как Птолемей XV Цезарь, Теос Филопатор Филометор — «Бог, возлюбивший отца и мать» стал земным воплощением Гора во всех смыслах, его мать Клеопатра — земным воплощением Исиды, а отец Цезарь — Осирисом. Согласно хорошо известной египетской легенде, Осирис воскрес на руках своей всемогущей жены Исиды и стал владыкой загробного мира, а его сын Гор, которого вырастила Исида, занял место отца на земле.