Вероятно, путаница возникла из-за того, что в те времена постельное белье служило одновременно одеждой. Греческое слово гиматийозначает кусок ткани, использовавшейся в качестве простыни, в которую заворачивались и мужчины, и женщины, когда вставали с постели, и носили ее днем как обычную верхнюю одежду. Таким же образом плащи часто служили одеялами, и «у римлян покрывала и постельное белье считались одеждой» [159]. Поэтому Клеопатра скорее всего была с головы до ног плотно закутана в плащ, что кажется более правдоподобным для Александрии I столетия до н. э., когда, задрапировав ткань вокруг фигуры по тогдашней моде, можно было легко скрыть внешность. Именно так, завернувшись в гиматий или еще более широкий плащ фарос, женщины часто прятали лицо на людях. Лицо закрывали тысячи лет назад, так что вуаль — это вовсе не новейшее изобретение. Хотя в Древнем Египте ее никогда не носили, она получила широкое распространение среди женщин элиты в Ассирии и греческих колоний в Малой Азии и даже Афинах. Во времена Клеопатры гречанки обычно «обматывали голову гиматием так, что, кроме глаз, лица не было видно, как под маской» [160]. Такую одежду женщин обязывали носить мужья, которые не хотели, чтобы на их жен смотрели другие мужчины. Один римский консул, живший во II веке до н. э., даже развелся со своей женой из-за того, что она вышла из дома, не покрывшись полностью. Он ей заявил: «По закону только мои глаза могут видеть тебя».

У классических скульптур лицо не закрыто ни накидкой, ни шлемом — их отодвигали назад, чтобы было видно лицо персонажа, однако на греческих вазах изредка встречаются изображения женщин, танцующих перед мужчинами и божествами Дионисом и Артемидой с лицом, прикрытым краем гиматия. У некоторых скульптурных миниатюр лицо также частично закрыто. Наиболее яркий пример — это бронзовая статуэтка из Александрии такого качества, что в ней можно легко признать фаворитку или «второстепенную жену», идущую по дворцу к царю. Она целиком закутана в плащ, похожий на простыню, видны только ее подкрашенные миндалевидные глаза. На затылке угадываются собранные в пучок волосы. Кажется, что ее обернутое тканью тело закручивается словно в вихре. Точно так же под порывами морского ветра плащи облегали тела александрийских дам и развевали плащ Исиды Фариа, чья гигантская фигура возвышалась поблизости от дворца.

Поэтому трудно устоять перед соблазном представить себе Клеопатру в таком же одеянии, безмолвно плывущей на встречу с Цезарем по темной воде гавани под сенью статуи. Когда лодка пристала к берегу перед дворцом, Клеопатра, вероятно, плотно закуталась в черный плащ, закрыв свое всем известное лицо, и быстро пошла за Аполлодором по ступеням из белого камня, пересекла вымощенную известняком площадку для прогулок, а потом скрылась в тени. Они могли войти во дворец через вход, которым пользовались придворные фаворитки, нескончаемым потоком следовавшие к сменявшимся один за другим царям. Высказывалось справедливое суждение, что в случае необходимости Аполлодор, говоривший по-латыни, мог ответить на вопросы любого часового-римлянина — будь то габинианец Птолемея или личный телохранитель Цезаря, давая возможность своей царственной подопечной беспрепятственно пройти по дворцовому лабиринту, ходы и выходы которого она прекрасно знала.

Проскользнув в покои Цезаря, Клеопатра предстала перед ним. Она вовсе не выпрыгнула из развернутого ковра, растрепанная и шатающаяся от головокружения, а просто откинула назад плотный темный плащ и открыла лицо жестом, напоминающим то, как статуи богов в храмах прикрывались от взглядов нечестивцев. Ибо даже римляне знали, что в Египте, там, где находится украшенная драгоценными камнями статуя Исиды, есть священная надпись, гласящая: «Я есть все бывшее, и будущее, и сущее, и никто из смертных не приподнял моего покрова» [161].

Когда живая Исида предстала перед Цезарем во всей своей божественности, на его глазах словно начали разыгрываться эпизоды мифов с участием многоименной богини в одном прекрасно поставленном театральном действии, наполненном смыслом и намеками, которые только пределы интеллекта Цезаря не позволили бы их понять. Важной деталью свадебной церемонии был того или иного рода покров на голове невесты или вуаль на ее лице. Эта традиция восходит по меньшей мере к VI веку до н. э. Когда жених снимал покров, у греков и римлян это означало, что новобрачная отдает ему девственность. Но для этих культур совершенно чуждым было, если женщина сама снимала накидку перед незнакомым ей мужчиной. Поэтому жест Клеопатры, содержащий в себе явный намек, служил своего рода приглашением к близости или альянсу.

Когда Клеопатра сбросила плащ, она, вероятно, осталась в верхней одежде из тончайшей ткани, которую обожали Птолемеи, — от прозрачных вуалей Арсинои II до таких же одежд Фискона, чье тучное телосложение привело в ужас римских гостей. Стоявший перед Клеопатрой римлянин увидел, как «белые груди ее сияют под тканью сидонской» [162], и, если верить родившейся в те далекие времена побасенке, он воспылал желанием, как и сама египтянка.

Клеопатра, безусловно, очень понравилась Цезарю, хотя, по существующим ныне представлениям, она не была такой уж красавицей, если судить по изображениям на монетах, где ей умышленно приданы утрированные мужские черты, чтобы продемонстрировать: она вполне может соперничать с представителями сильного пола. Как элемент пропаганды, которым пользовались ее предшественницы Хатшепсут, Нефертити и Клеопатра III, мужские черты на портретах Клеопатры VII тем не менее служили дополнением к двусмысленному утверждению, что «красота этой женщины была не тою, что зовется несравненною и поражает с первого взгляда» [163]. Это означало, что она была не то чтобы не красивой, а просто находились женщины, соперничавшие с ней по красоте. Если в том же самом древнем источнике говорится, что Клеопатра могла полагаться на свое «чарующее обаяние» [164], то в другом подчеркивается, что она «была женщиной исключительной красоты и в расцвете молодости поражала своим очарованием. Видеть и слушать ее доставляло огромное удовольствие, она обладала способностью покорить любого, даже пресыщенного любовью мужчину, чьи лучшие годы уже позади. Поэтому, решив, что роль, которую она играет, обязывает ее встретиться с Цезарем, она доверила своей красоте все свои претензии на трон» [165].

Дошедшие до нас скульптурные портреты Клеопатры служат доказательством ее легендарной красоты, хотя из-за отсутствия на них надписей возникают сомнения, она ли это на самом деле, поскольку существуют лишь три известные статуи женщин из птолемеевской династии, имеющие идентифицирующие надписи. Хотя на известном бюсте египетской царицы в высокой синей короне из Эль-Амарны нет указаний, кому он принадлежит, никто пока не сомневался, что это Нефертити. Таким же образом по характерным чертам и иконографии, как правило, можно идентифицировать изображения Птолемеев, в том числе самой Клеопатры VII.

Но даже если признать, что она была красивой, то представления о красоте на протяжении истории существенно менялись от рубенсовских толстушек до модниц-худышек, от носов длинных и с горбинкой до коротких и курносых, и древний идеал красоты, кажется, далек от нынешнего деланного гламура. Некая гетера на античной греческой вазе, смотрящаяся в зеркало с надписью «Она красивая», не представляет ничего особенного для современного глаза, как и легендарная Гетера Фрина, столетиями считавшаяся несравненной красавицей. Пракситель ваял с нее свою знаменитую, поражавшую всех Афродиту, хотя у этой скульптуры, мягко говоря, не очень привлекательное лицо, которое затмевают эстетические качества, присущие скульптурным портретам Клеопатры, по крайней мере с точки зрения западной женщины XXI века.