«Лови мгновенье» (лат.).
Луи Армстронг никогда не стыдился рассказывать о своем детстве, о котором у него сохранились самые лучшие воспоминания. С большой теплотой он говорил о постоянно игравшей в Сторивилле музыке, о чувстве локтя, присущем его жителям, об ощущении своей принадлежности к этому месту и к этим людям. Это был его дом — этим все сказано.
Маленькому Луи всегда недоставало настоящего отца. Зато в доме не было недостатка в тех, кого он сам называл «отчимами». Маленькая, коренастая, бойкая Мэйенн, видимо, пользовалась успехом у мужчин. За те двенадцать лет, что Луи прожил на улице Пердидо, в его доме побывало по меньшей мере шесть «отчимов». Они появлялись один за другим, чтобы через некоторое время исчезнуть. Некоторые из них относились к мальчику по-доброму, но чаще всего это были грубые парни, нередко устраивавшие с Мэйенн настоящие потасовки, во время которых в ход шло все, вплоть до кирпичей и палок. Одним словом, большая часть детства и отрочества Луи прошла не только без отца, но и вообще без мужской опоры и защиты. Рядом с ним не было мужчины, к которому он мог бы обратиться за советом и помощью, которому он мог бы подражать в жизни. Мы еще поговорим о том, какой отпечаток наложило это на его характер.
Вскоре после переезда Луи к Мэйенн та получила работу прислуги в одной белой семье, проживавшей неподалеку, на Кэнл-стрит. Армстронг помнил мать, кипятившую и стиравшую белье в жестяном баке, который стоял во дворе дома на топившейся углем жаровне. Если до этого Мэйенн и занималась сомнительным ремеслом, то теперь она явно одумалась. Вскоре Луи начал посещать школу, расположенную совсем близко от дома, на улице Саус-Фрэнклин. Прямо напротив находилась другая его «школа» — зал «Фанки-Батт». В своих воспоминаниях Армстронг утверждает, что школой руководила мадам Мартин. В сохранившихся же документах сказано, что директором школы был некий Артур П. Уильямс. Многие новоорлеанские музыканты сохранили о мадам Мартин самые лучшие воспоминания. По всей вероятности, она была темнокожей креолкой. Один из ее детей, Генри Мартин, впоследствии стал уважаемым в городе ударником. Мы не знаем, какие успехи делал Луи в школе, но читать, писать и считать он выучился. Позднее Армстронг рассказывал, что в детстве ему часто приходилось читать во дворе дома газеты неграмотным соседям.
В те годы Луи носил голубую хлопчатобумажную куртку и такие же брюки, которые доставались ему от поклонников Мэйенн. Наверняка у него были и короткие штаны: в Новом Орлеане все подростки до совершеннолетия ходили в шортах. Вряд ли у Армстронга когда-либо было одновременно больше трех или четырех предметов одежды. И зимой, и летом он бегал босиком и воспринимал как должное то, что на ногах его почти всегда красовались синяки и ссадины.
Основной пищей семьи были красные бобы, рис, суп из стручков бамии, тушеные рыбные головы. В одной из песенок о Новом Орлеане все эти блюда названы очаровательной местной кухней. Сам Армстронг на всю жизнь сохранил любовь к красным бобам и рису. Однако эту кухню вовсе не стоит идеализировать. Суп варили из тушеных плодов окры, добавляя к ним немного моллюсков. Местное рыбное блюдо — это самая что ни на есть дешевая похлебка. Ну, а бобы есть бобы, и рис — тоже всего лишь рис. Все это была типичная еда бедняков, и современники Армстронга так ее и воспринимали. Новоорлеанский трубач Ли Коллинз пишет по этому поводу следующее: «Многие наши ребята стыдились признаться, что их воскресный обед состоял только из красных бобов и риса, поскольку это считалось едой самых бедных семей» . Изредка Луи доставалось мясо, но не думаю, чтобы он часто пил молоко, и, уж конечно, ему не приходилось лакомиться пирожным, пирогом или домашним печеньем. Один из дружков Мэйенн по имени Том работал в отеле «Десето», находившемся на углу улиц Барон и Пердидо. Он постоянно приносил домой остатки чужих обедов — кусочки отбивных, курицы, яйца, — из которых Мэйенн делала школьный завтрак. Луи он казался роскошным, и, став уже взрослым человеком, он продолжал вспоминать об этих кусочках как о невероятных деликатесах. Конечно, вечно недоедавшему ребенку они казались изысканным кушаньем. Не думаю, что Луи по-настоящему голодал, поскольку энергии у него было в избытке. Но диету его можно в лучшем случае назвать крайне скудной и однообразной.
Со11ins L. Oh, Didn't He Ramble. Urbana, 1974, p. 9.
Мы не знаем, насколько регулярно Армстронг посещал школу. Ясно, однако, что массу времени он проводил на улице, предоставленный сам себе. Мэйенн днем часто уходила на работу, а по ночам развлекалась в хонки-тонкс. Время от времени у нее начинался роман с очередным дружком, и тогда она внезапно вообще исчезала на несколько дней. Часто Луи оставался один с Мамой Люси, заменяя ей и отца, и мать. К счастью для Армстронга, в том же квартале жил его дядя Исаак Майлз, вдовец с шестью детьми, старшей из которых, Саре, исполнилось уже двадцать лет. Майлз работал в порту грузчиком на пароходах. Это была тяжелая, плохо оплачиваемая работа, и семья постоянно с трудом сводила концы с концами. Тем не менее каждый раз, когда Мэйенн уходила надолго из дома, он брал Луи и Маму Люси к себе. Это был удивительно отзывчивый, можно сказать, святой человек. Вот что вспоминает о нем Армстронг: «Дядя Исаак зарабатывал мало, да и работа у него была не всегда. Но все же ему обычно удавалось и накормить всех детей, и одеть их в чистые рубашки. Семья жила в одной комнате, но все как-то там умещались. Дядя укладывал на кровать столько детишек, сколько она выдерживала, а остальные ложились прямо на пол. Боже, благослови дядю Исаака! Если бы не он, я не знаю, что мы с Мамой Люси делали бы каждый раз, когда в Мэйенн вдруг просыпалось желание сбежать от нас и она надолго исчезала из дому» .
Armstrong L. Satchmo. p. 17.
Невозможно даже представить, как многого был лишен Армстронг в детстве. Годы спустя его жена Люсилл рассказала исследователю джаза Нэту Хентоффу, как однажды вскоре после женитьбы ей и Луи пришлось встречать рождество вне дома. Пока Армстронг играл в клубе, Люсилл купила маленькую рождественскую елочку, фонарики и поставила все это в гостиничном номере.
«Лежа в постели, — вспоминает Люсилл, — Луи не отрываясь смотрел на елку. У него были глаза как у ребенка, когда он видит что-то необыкновенное… Я сказала, что пора выключать лампочки. „Не надо, — попросил меня Луи. — Пусть горят. Я хочу глядеть на них, ты знаешь, это моя первая в жизни елка“. Я не могла даже представить, что, дожив до сорока лет, Армстронг никогда не имел елки. Мне казалось, что к этому возрасту у каждого человека была хотя бы одна рождественская елка. У меня сжалось сердце, когда я услышала его признание. На следующий день, 26 декабря, мы должны были выехать в Канзас-Сити. Рождество прошло, и я хотела оставить елку в гостинице, но Луи попросил меня: „Знаешь, давай не будем ее здесь оставлять. Возьмем деревце с собой“. Пришлось мне собирать елку в дорогу, и началось ее путешествие вместе с нами ночными поездами из города в город. На новом месте я каждый раз должна была сначала поставить елку, и только после этого Луи позволял мне распаковывать чемоданы. С тех пор каждый год специально для него мы покупали елку. Армстронг не так часто бывал дома под рождество, но, когда ему это удавалось, он ставил в комнате пушистое дерево вышиной до самого потолка. А ту нашу первую маленькую елочку мы возили с собой до конца гастролей. Каждый вечер я наряжала ее, а утром снова разбирала. Эту процедуру мне пришлось проделать более десятка раз, в каждом отеле. Когда в Нью-Йорке я разобрала елку в последний раз, Луи стал уговаривать меня послать ее по почте домой. Елка была не искусственная, а натуральная, живая, и мне стоило больших трудов убедить его — да-да, именно убедить — в том, что дерево все равно засохнет и осыплется» .
Liner notes, Louis Armstrong, Radio Corporation of America Victor VPM 6044.
