Вопросы посыпались градом, но пилот «Морана» либо отвечал на них неохотно, либо совсем ничего не говорил. Однако кое-что сказал – француз последние две недели выполнял больше десятка полетов в день, что было чрезвычайно много. Тут усталость должна была давно свалить парня с ног, но он держался. И совершенно спокойно говорил о таких вещах и о том, что его авиагруппа за эти дни понесла чудовищные потери.

И когда немцы спросили, почему французские истребители зачастую уклоняются от боя, пилот ответил просто, как о совершенно понятном и естественном: «Они не хотят умирать». Он сказал таким тоном, будто нет на свете более понятной вещи, чем нежелание солдата пасть за свою страну.

Лишь раз равнодушие покинуло француза. Когда немцы сообщили ему, что германские войска уже вышли на окраины Парижа, он замолчал и побледнел. Готфриду показалось, что новость сильно задела душу пилота, видно, Париж значит для француза больше, чем победа или поражение.

– Геринг, вы ведь показали русским все, что имеет люфтваффе?

– Да, мой фюрер! Таково было ваше желание, – толстяк сиял начищенной медной тарелкой.

– А зря, – только и сказал Андрей. Но не искренне. Он решил проверить, как отнесутся генералы к его плану по передаче СССР новейших технологий, в том числе и военных. А Геринга выбрал в качестве лакмусовой бумаги.

– Может, не стоит вооружать этого восточного сатрапа нашей техникой? А если против нас самих ее пустят в ход?

– Скопировать ни самолеты, ни двигатели они не смогут. Чтобы производить их, и речи быть не может в ближайшие два-три года, мой фюрер.

– Но оборудование…

– Не так просто развернуть производство. Для этого требуется квалифицированный труд, а он у русских присутствует в малой степени. Варварский народ…

«Нет, этому борову в сообразительности отказать нельзя. Хоть выставляли Геринга клиническим идиотом в нашей литературе, вот только не был он им. Правильно рассудил – германскую технику можно до последнего болтика разобрать, вот только чтобы такую же произвести на советских заводах, много чего нужно, от технической документации до специального оборудования и квалифицированных работников».

– Варварский народ, говорите? – задумчиво протянул Андрей, с трудом сдерживая подступившее бешенство – ну, сукин сын, истинный ариец! Как же его мордой ткнуть?! – Скажите, Геринг, а кем были русские императоры? – вкрадчиво произнес Родионов, глядя на широко распахнутые от удивления глаза Геринга.

– То есть, мой фюрер, как это есть?!

– А то, Геринг. Их император Петр Третий, внук Петра Первого, но он был и герцогом Голштинским. Его кровь на три четверти немецкая. А каждый следующий русский император женился исключительно на наших германских принцессах. Была одна датская, однако это лишь подтверждает правило. Впрочем, это родственный нам народ.

– Нордическая раса, мой фюрер! – Геринг тут же вставил от себя «пять копеек», и Андрей поморщился.

– Мы можем говорить не о династии русских бояр Романовых, а о российской ветви Голштейн-Готорпских. Ведь так?

– Так, мой фюрер, – толстяк угодливо подтвердил, судя по его виду, он просто не понимал, куда клонит Гитлер.

– На протяжении целого тысячелетия на Русь шли норманны, взять даже их первого князя Рюрика. Добрая немецкая кровь вливалась в славян беспрерывно, а это говорит о многом.

– Только как о рабах нашего народа, – Геринг презрительно сжал толстые губы. – Само слово «склавен» о том говорит.

– «Склавен» есть раб, ведь так?! Не судите опрометчиво, мой друг. Это относилось только к тем, кто не принимал нашего покровительства, – Андрей не ожидал такого поворота и лихорадочно стал искать выход.

– Неужели вы считаете генерала Фалькенхорста, потомка славян, лишь недавно переделавшего свою «ястребиную» фамилию на немецкий лад, рабом? Или род славных Беловых, что многие века служили рейху? Или…

– Мой фюрер, таких славянских фамилий множество…

– Не перебивайте меня, Геринг! И вот вам еще вопрос – кто из русских в прошлую войну сражался против нас наиболее ожесточенно и никогда не сдавался в плен?

– Это их дикие казаки, мой фюрер! – толстяк даже на секунду не задумался, хотя воевал, как Андрей знал, только на Западном фронте.

– Вы считаете прямых потомков готов, славных наших прародителей, дикими варварами? – передергивать так передергивать, а потому Андрей от всей души нанес словесную оплеуху.

– Мой фюрер, я не знал этого… – проблеял командующий люфтваффе в полной растерянности.

– Готы были воинственным народом, у которых плен почитался бесчестием. Казаки таковы по происхождению, оттого ничем нам не уступали.

– Но ведь они русские?

– Со временем русская кровь щедро вливалась, но готская кровь ее всегда перебарывала. В Берлине есть казаки?

– Конечно, мой фюрер! Этих русских эмигрантов где только нет.

– Распорядитесь, чтобы ваши люди нашли природных казаков. И пусть спросят у них, кем они себя считают – казаками или евреями, русскими, татарами, поляками или прочими народами?!

Разведывательный батальон фон Люка подошел к порту поздним вечером в полной тишине – капитан постарался использовать фактор внезапности на все сто процентов. В гавани находились два британских эсминца, прибывших для проведения эвакуации своих солдат.

В порту и городе царило оживление, союзники начали погрузку на корабли, однако никаких мер предосторожности, к великому удивлению немцев, не предприняли. Даже аванпосты на окружавших высотах отсутствовали. Может быть, дело было в том, что заходящее за горизонт ласковое солнышко припекало, заливая дивным светом приветливый курортный городок?

Люк задумался, прикидывая возможности для внезапной атаки. Присутствие эсминцев его не испугало, хотя их мощная артиллерия могла причинить немцам немало неприятностей. Потому капитан решил действовать предельно нахально, но вначале требовалось хорошо напугать противника, предприняв демонстрацию, и он подозвал к себе командиров эскадронов и зенитной батареи, чтобы отдать им необходимые приказы.

– Высоты перед Феканом займут мотоциклисты. Бронемашины разведки будут держаться в тылу и вступят в дело там, где потребуется. Эскадрон тяжелого оружия непосредственно поддерживает мотоциклистов.

Люк повернулся к командиру приданной 88 мм батареи зенитных пушек – их сокрушительное действие он уже не раз видел.

– Разместите орудия на скалах, чтобы они смогли вступить в бой с эсминцами как в порту, так и в море, если британцы вздумают уйти. Все необходимо проделать тихо, не привлекая внимания. Никаких громких команд и ненужных перемещений техники!

Отправив командиров, фон Люк повернулся к лейтенанту Кардорфу, офицеру по особым поручениям. Капитан знал, что тот учился в Берлинской спецшколе и бегло говорил по-французски.

– Утром вы отправитесь в Фекан с белым флагом и в сопровождении связного. Попросите сопроводить вас к командиру и потребуйте у того капитуляции гарнизона. Скажете ему, что город окружен со всех сторон и что оба эсминца должны немедленно покинуть порт, не принимая никого на борт. Вам все понятно?

– Так точно, герр гауптман, – по лицу лейтенанта промелькнула тонкая усмешка. Офицер прекрасно помнил поговорку о втором счастье…

– Правительство СССР пролитовское, и мы желаем, чтобы литовское правительство стало просоветским!

Министр иностранных дел Литвы Урбшис вздрогнул от таких слов главы советского правительства, прозвучавших издевательски. Но нужно было отвечать на этот жестокий ультиматум, и он, взглянув на поблескивающие стеклышки очков Молотова, затравленно произнес дрожащим голосом:

– Литовское правительство сделает все, чтобы урегулировать возникшие недоразумения…

Сам министр давно не верил в это – за последнюю неделю советский нажим резко усилился. Несмотря на все меры Литвы по умиротворению своего соседа, СССР продолжал действовать нахрапом. И первой стала Литва – Молотов обвинил литовскую полицию в том, что она занималась похищением военнослужащих Красной Армии.